Московское

на цветы георгин я смотрю, и всё время мне чудится
хоровод ваших лиц, милых лиц, почему, вопреки?
лепестки отрывая, гадаю, ведь, может быть, сбудутся
все надежды мои, словно кофе в омане, горьки?

может, снова я буду смеяться и мчаться по лестницам,
не такой, как сейчас, обескровленный, словно старик?
и касаться ступеней ногами в полёте к кудесницам,
что на полках всё так же стоят в ясном образе книг?

Вознесенский, он умер, хоть жил на тверской, я - в изгнании,
только тощи лодыжки в исподнем, в халатах больниц,
и уж скучно читать покаяние за покаянием
и смотреть как пред бабками падает этнос мой ниц.

мой ли? кто я? поэт-космонавт Хабибуллин без имени?
почему в плечи голову низко втянул, как шакал?
и встают над Москвою то красные ноты, то синие...
или белых добавит какой-нибудь местный Шагал.

в переходах метро ветер бьёт, залезая под раны мне,
я подранок, а в форме - совсем как в кино тот Жиган;
лепестки отрывая, гадаю: Росиия - кровавая?
или я не вписался, навечно-навечно отстал?

и не нужен ни дом, ни работа, ни жизнь половинная,
и не нужен ни здесь я, ни там, как Чернота в бегах.
лепестки отрываю - не гарпии мучат, гарпинии,
а наш бог, что в церквях, прозреваю, давно уж аллах.

и Батурин седой кепкой машет в последнем приветствии...
если снова отпустят меня, навсегда убегу.
чёрный русский я, хачик, застрявший на выходе в действии,

где Шекспир вместе с Данте встречаются в здешнем аду.