Не всё

Спустя три года, в начале декабря, она увидела её на рынке. Вернее, сначала она увидела её шапку в толпе народа - яркий оранжевый помпон среди непоседливо снующих туда-сюда людей. Она догнала её, схватила за плечо, словно спасая от падения в пропасть, и выдохнула радостно:
-Здравствуй, Мила - и захлебнулась морозным воздухом.
Та обернулась, посмотрела на неё устало, словно они только вчера расстались.
-Здравствуй.
И они обе замерли друг напротив друга, совершенно не зная, что ещё сказать. Беспорядочные потоки суетливых бабулек и толстых розовощёких тёток с сумками стали огибать их с двух сторон.
-Ну что? Так и будем стоять? – спросила Мила, оглядываясь по сторонам. От этих её слов  мороз, казалось,  стал ещё сильнее, градусов на десять, как минимум.
-Знаешь, Алёна, я ведь живу теперь здесь, недалеко. Пойдём, угощу чаем.

В квартире её пахло чем-то пригоревшим, вроде испорченного пирога или печенья, а ещё краской и кислой капустой. Было очень душно, и Мила сразу же пошла открывать форточку на кухне, едва сняв мокрые от снега сапоги. Алёне показалось, что всё это сон, что не может этого всего быть. Мила, её дом, её смешные тапочки на крохотных ножках, тот самый халат, брошенный в комнате на кресле (она его не выкинула), тот самый стул, который она сама декорировала, и получилась мерзость полнейшая, но Миле он ужасно нравился, и она даже забрала его с собой, когда уходила. Алёна походила по комнатам, внимательно рассмотрела мебель, ковры, занавески.
-Ну как? Как тебе? – крикнула Мила из кухни, выключая свистящий чайник.
-Да так. Средней паршивости, - сказала Алёна, улыбаясь сама себе, и закусила губу от удовольствия.

Повсюду были фотографии. Они стояли на тумбочке возле кровати, на пианино, на компьютерном столе, висели на стенах в комнатах и даже в прихожей. И со всех них на Алёну смотрела темноволосая загорелая Мила, весёлая и коварная, с дикими огромными глазами, и на всех них её обнимал какой-то совершенно неизвестный мужик.
Алёна, нахмурившись, застыла в дверном проёме. Мила уже сидела за столом и нагло пила чай без неё. Приготовленная для Алёны чашка терпеливо дымилась напротив.

-Ты замужем? Кто этот мужик? Давно ты с ним?
Мила фыркнула, потом сунула в рот шоколадную конфету, и пробурчала, неприлично жуя:
- Заткнись и садись пей чай. Моя жизнь теперь уже только моя, тебя это уже не касается.
Алёна упала на стул, ошарашено уставилась на Милу, попыталась что-то возразить, но слова увязли в горле.
-Но так и быть, я тебе скажу. Это Богдан, мы просто живём вместе.
-И как тебе?
-Да так. «Средней паршивости», - и она заулыбалась этой своей сладкой кошачьей улыбкой, от которой Алёну моментально начало трясти, а руки стали ныть и чесаться от невыносимого желания схватить её за волосы, повалить на кровать и отодрать, как сидорову козу. Но она лишь встала на колени, подползла к ней медленно, обняла за талию, крепко прижалась, так, что почувствовала щекой её упругую грудь под жёстким шерстяным свитером, и сказала:
-А, может, вернёшься ко мне, а? Возвращайся. А то я убью его. Точно тебе говорю.
-Нетушки. Нет, солнце, нет. Всё в прошлом. Всё.

На прощанье они всё-таки поцеловались. А потом дверь захлопнулась, и Алёна осталась одна, в тёмном подъезде. Надо было идти домой, по разноцветному снегу, по пропахшему машинами морозу, мимо желтоглазых домов и шумных дорог, мимо загорающихся в сумерках фонарей. И никогда больше сюда не возвращаться. Никогда.