Проигрыш

И чтобы не дай Бог там дырочка какая или по швам. Ни пятнышка не должно быть, ни затяжечки. Они ведь как любят – чтоб всё идеально, чтоб всё, как в кино. Надо всё это закрыть, спрятать, заштопать. Чтобы не было заметно, что вся уже давно изъедена молью насквозь, рассыпаешься, как труха, пылью свинцовой стелишься по его коже, застреваешь в трёхдневной щетине. Никто, никто не должен видеть этих уродливых сухих окопов, этих рытвин и ям – следов от разорвавшихся бомб, этих лагерей с разбитым и уставшим войском, политым кровью и грязью, разодранного на части, этого запаха никто не должен чуять – тлена и разложения, мертвечины поганой, исклёванной воронами, никто, слышишь, никто и никогда!

Нам бы так стоять, как они! Нам бы такие знамёна и стяги, такие мечи и копья, а ещё доспехов таких же, чтоб ни одно остриё не проткнуло, и коней таких же боевых, чтобы жар из ноздрей и искры из-под копыт. Но мы повержены, увы. И наша доля – кандалы. Теперь только и остаётся, что вспоминать да жалеть: эх, вон тот манёвр да переиначить бы! С другого конца надо было подходить и пехоту с конницей поменять, да подождать надо было чуток, авось тогда и битвы-то не произошло бы! Но что толку теперь вот так? Какая разница? Итог один. Не вернуться в тот день, не переставить шахматных фигурок, не исправить ошибки, не спасти королевства.

Сидеть теперь нам на полу и резать вены до утра, и кровь солёную глотать, и снова в раны залезать, и снова кожу разрывать, – по старым уже надрезам, снова и снова и снова, ещё сильней, ещё глубже, до самой смерти доставать, до самой души измятой и затравленной, до самого огонька того, - светлого, чистого, крохотного, как новогодняя блёстка. Сидеть. А потом бежать. К нему. Незаточенный кухонный нож – в вспотевшие детские руки. И пальцем по лезвию осторожно, ведь надо же проверить: режет хоть немного или нет. Но не смогу я, не смогу. И снова спрячу нож в сумку. Дура. Удрать бы сейчас, прямо сейчас, пока ещё есть секунда, пока он ещё не открыл дверь. Но и этого не смогу. Окаменела. Язык не шевелится. Только глаза бегают  отчаянно по его лицу – изучающе: вспоминают, запоминают. И слёзы грёбаным ручьём без остановки – в московскую ментоловую салфетку. «Иди домой. Я позвоню».