Когда уносит в открытое море. Предисловие

 Вначале был берег. Устланный ракушками, пучками гниющих водорослей, мёртвыми медузами. Потом была лодка с вёслами в скрипучих уключинах. Затем волны и ветер, уносящие скорлупку в открытое море. Бесполезно было налегать на вёсла — берег стремительно «отъезжал» вдаль. И тогда стало страшно. В той лодке нас было трое — я, жена, дочура-крохотуля. Угораздило же «половину» увязаться за мной в это экстремальное плаванье, да ещё и ребёнка прихватить. Всё остальное происходило «на адреналине». Сбив ладони до кровавых мозолей, я всё же выгреб к пляжу на краю Бердянской косы. Я «в глубь мощны вёслы» упирал. Жена вычёрпывала из щелястого шлюпа воду, скребя по днищу консервной банкой. Если не считать этого эпизода и того, что путешествие к тёплому и ласковому Азовскому морю происходило в год чернобыльской катастрофы и столкновения пассажирского лайнера «Адмирал Нахимов» с сухогрузом «Пётр Васёв», более идилличного времени я в своей жизни не припомню. Отдых в домике на самом краю Бердянска с лижущими пляж волнами у самой калитки и перевёрнутым вверх дном шлюпом у забора организовал тесть, проработавший всю жизнь на помнящей подвиги Стаханова донбасской шахте. Жена моя Лариса была тогда в возрасте, которого теперь достигла дочь, — юная, очаровательная, почти ребёнок. У нас получился бурный филологический роман, из-за которого мне пришлось уйти от предыдущей жены.

 Вначале я хотел написать рассказ, в котором гастролирующий гипнотизёр (мы ходили на его выступление в санаторий, где лечился Николай Островский) неожиданно для неподдающегося его пассам героя становится магом, управляющим событиями. Для того чтобы убедить скептика в своей гипнотической силе, он, как колоду карт, передёргивает времена — и, сидя в зале, неверующий Фома оказывается в утлой посудине между сталкивающимися судами (в двойном смысле этого слова, и в одном из них — между судом совести и судом свыше). Другой вариант замысла подразумевал разработку темы «бархатного сезона». В конце концов я понял, что пишу роман ужасов. Так уж случилось, что наше поколение (его называли «инфантильным») уносило по бурному морю раскрепощений и «отвязок», в котором женщина, дружеские попойки, рок-н-ролл, неумеренное чтение книг менялись местами, могли вытеснять друг друга, но так и оставались непременными ингредиентами теперь уже уходящего в прошлое образа жизни. Девяностые годы позволили выплеснуться Эросу нашего поколения с его декадентством и диссидентством в эпатировании системы — на взбурливших желанием освобождения от геронтократической партократуры площадях, в поэзии, в журналистике тех лет.
 
 Несмотря на фантастику и постмодернистические розыгрыши, этот роман, без сомнения, автобиографичен. И всё, что в нём описано, произошло (и что самое непостижимое — происходит до сих пор) не только с героем, но и с автором. И античность, и Фрейд, и Набоков стали внутренней сущностью, приводящей в движение пружины и шестерни судьбы. Конструируя «лолитиста» Гаврилова, мне не пришлось что-то вымучивать. Это всё пережито. Как и психоделический драйв с «улётами» в параллельные реальности. «Неадекватного», диссидентствующего героя мне тоже придумывать не надо было. Среди уныло «правильных» коллег-журналистов (они составляют цементирующее большинство) всегда найдётся Главврач, который в два счёта приляпает диагноз «метафористу» (сейчас почти все редакторы и издатели просят писать плохо, пресно, бесстилево).
 
 Роман воспроизводит ужасы промывочной мозгов, в которой даже самые сокровенные глубины внутреннего мира оказываются гремучим «ершом» из «набоковщины», сюжетных повторов братьев Стругацких, голливудских штампов, эзотерического китча, поэзии начала века и пущенного в митинговый оборот «Слова о полку Игореве». Одновременно всё это представляет собою проекцию «журнализма», «рекламизма», «сенсационности» на подсознание героя, по мере сил сопротивляющегося атакам масскультовского суррогата. 

 Поражение Гаврилова — это тот крах, на обломках которого мы продолжаем наше путешествие в будущее, где деструкция личности, распад «Я» на бесчисленные осколки, скорее, не экзотика, а норма. Форма романа-кроссворда, в котором каждая из загадок требует отгадки (желающим предоставляется возможность вписать свои прочтения в пустые квадратики итоговой таблички), оказалась наиболее удобной для создания текстового «полотна», как бы смонтированного из обрывков показаний суду, следствию, кухонных откровений с друзьями, лечащими врачами, духовидцами. В конце концов неизбежно должно было выясниться, что текст представляет собою фальсифицированное уголовное дело, «концы» в котором найти так же сложно, как и объяснить, для чего давил не на ту «кнопку» оператор Чернобыльской АЭС? А тем паче — зачем капитаны сухогруза и пассажирского корабля сделали всё для того, чтобы повторить катастрофу «Титаника», в новом издании которой роль слепой и неуправляемой силы в виде айсберга выполнил зрячий «морской волк» уже обречённой на распад советской империи.

 Ощущение того, что нас продолжает уносить в открытое море, не оставляет. Гипнотизёр-экстрасенс стремится проникнуть в глубины подсознания, чтобы, манипулируя нашими грёзами, извлечь выгоду. Вряд ли получившийся текст — приговор диссидентству, беснованию, как индивидуальному, так и коллективному. Но и не любование всеми этими прелестями. «Расчленёнка», которой подвергается герой, исчезая как личность, пожалуй, даже не содержит и освобождения в катарсисе. И если реальный Иван Дыркин вывел на площадь участников перфоманса под лозунгом «Котам котарсис», то ощущающий себя приконченным в лабиринтах подсознания персонажем компьютерной «стрелялки» Гаврилов не может обрести даже такого хеппи-энда, потому что он не на площади, а в каталажке (даже если это пятизвёздочный отель, в котором он «занимается любовью» с ограбившей его обворожительно-юной бандиткой).

 Как и требует того ритуал, шаман расчленён, но до конца не сросся. Он гноеточит. Сваливаясь из верхних миров в нижние, он застревает среди чудовищ низа. У него нет возможности шаманить, как у играющего Карлсона актёра «Глобуса» Саши Соловьёва, выходящего на «монстрацию» с пофигистским транспарантом «Горн вам в зубы»! Потому что он не Архангел (пусть даже с электромоторчиком и пропеллером вместо крыльев за спиной), возвещающий о Конце Света, а сам — смерть его, монстр в паноптикуме неполезных ископаемых.
 Вот то, что получилось в результате почти полуторадесятилетнего перекраивания текста со «сложной издательской судьбой».
Автор