Я сказал. 2

Я сказал: ты не видела.


Вон та желтая звезда висит лапками вверх. И немного пахнет фонарем. Ты никогда не замечала, что фонари пахнут? Они выдыхают свет на улицу по пропадающей полусфере, которая перекрещивается со второй, третьей, выглядывающей из-за угла соседнего дома; запахи дробятся в окнах, стекают с отворенных форточек и проникают внутрь квартир. Звезда пахнет асфальтом, покрышками, жжеными листьями и совсем чуть - жидким кремом для лица: надо надавить на крышку с дырочкой посредине, и из коробочки выползет скользкий белый червяк, заворачивающийся при движении в жирную спираль. Им мажут щеки девочки постарше. Я делаю вид, что не умею целоваться. Тогда они учат меня, клацая зубами о мои зубы, а я поднимаю глаза на желтую звезду в поисках паутинки. Она спускается ниже других с твердого осеннего небосклона, доверчивая, вероятно - теплая наощупь, с бледным пушком и крохоткой влаги на брюшке. Как только готова сорваться капля, девочки убегают домой, хлопнув подъездной дверью, а я опускаю глаза, притворяясь, что мы со звездой незнакомы. И звезда неохотно соглашается с этим, медленно возвращаясь на свою небесную твердь.

Меня знобит. Отступая в тень, я прижимаюсь спиной к холодному кирпичу стены, туго соображая, как вернуться домой через четыре чужих квартала и не заработать пряжкой от солдатского ремня по голове, а потом неслышно открыть дверь, проскользнуть на кухню и высосать из носика остывшего чайника добрую половину кипятка, чтобы не разбудить предков. Ледяные ноги под одеялом кажутся чужими.

"Эй, мир, - говорю я ему. - Мне повезло сегодня. Но все равно я тебя ненавижу. Ты старше меня, старше во всем. Умнее, опытнее, ядреней. Ты насладился моим страхом и теперь тихонько похихикиваешь в темноте. Продолжай. Я перетерплю. Я тоже смеюсь. Сегодня мы надули друг друга".

Я знаю, там, за окном желтая звездочка тоже зябко перебирает своими лапками, устраиваясь на ночь на своей черной постели без одеял. Ей хуже.

Завтра в школу. А в следующее воскресенье - опять танцы. Но тогда уж я выберу девочку попроще: хотя бы погреть руки. И пойду назад под фонарями. Зная, за что получу...



Я сказал: всегда высыпаюсь, во сколько бы ни лег перед этим.


Новая зубная щетка - мать торопит меня: ей кажется, что я сотру зубы в порошок. Свежая белая рубашка. Огромная дымящаяся котлета. Руки матери, сложенные на переднике крестом, - стоит, глядя как исчезает завтрак: ее пальцы оглаживают друг друга с удовлетворением.

- Ты не забыл?..

Все уложено с субботы.

- Я тут картошку на плите оставлю и...

Хлопок дверью.

"Ну, что, дорогой, - говорю я миру. - Дожили. Начнем с понедельника."

За козырьком подъезда меня встречает бессвязная мерзость дождя. Озлобленность переходит в тихий гнев. Я бреду, не опуская головы, не глядя под ноги. Сто пятьдесят шесть шагов. Семь ступенек на парадное. Тряпка. За дверями еще одна. За вторыми —третья, почище. Судя по всему, об это вытирают ноги. Я протираю туфли мокрым мешком, в котором ношу сменную обувь. "Съел? - спрашиваю у мира. - Пошли дальше". В школе еще тихо. Лестница. Класс. Я первый.

У меня свой ключ. Открываю и прохожу в противоположный от окна дальний угол. Здесь мое место. Последняя парта. Ведро с непросохшей мешковиной. Швабра. Сажусь, прислонившись мокрым затылком к стене. Можно поспать еще минут пять или десять.

"Понимаешь, милый, я-то уже знаю, за что ты меня так... Не твой я здесь, не твой... Но я знаю и другое: все, что ты не придумаешь, уже было. Удивить меня нечем... Этот город стоял и стоит, есть я или нет. С нумерованными домами, наименованными улицами. Точным количеством шагов, ступеней, тряпок и парт. Расписанием уроков. Учебниками, в которых написано то, чему будут учить завтра, через месяц, после каникул. А я вдруг придумываюсь вроде и без тебя... Так да не так... Вот ты и злишься. Я не отсюда, пойми.

Хотя - зачем тебе это? Ни оправданий, ни перемирий ты не принимаешь. Весь или ничего. Вернее "ничто"... Но и с ним ты не торопишься, а мог бы... Получается, зачем-то я тебе еще нужен. Вот на этом я тебя и поймал. Так что: терпи пока, я-то терплю..."

Соседка по парте осторожно садится рядом: я чувствую ее по теплу, запаху того же, что и позавчера, мыла и прогнувшейся подо мной лавочке - ровно на ее вес. Протягиваю руку и, не открывая глаз, кладу ладонь ей на колено. Она поначалу пытается ее легко столкнуть. Я сжимаю сильнее. Тогда она двумя руками, по очереди, отдирает мои пальцы от ноги.

Поздоровались.

Теперь стоит открыть глаза. Первый - литература. И что же там проходит "красной нитью"?

Учительница строга, хотя руки сложены у нее впереди по-маминому. Они несравненно моложе, нервнее. И поглаживание их говорит совсем о другом.

Мне нравится, как она отворачивается от пустых глаз к окну, не прерывая фразы, где запятые и тире расставлены с непогрешимой правильностью. Тупость происходящего привычна ей так же, как и мне... Пасущееся стадо... За окном - крапь осеннего дождя, голая законченность природы. За спиной - мы, ее работа, обреченное повторение пройденного.

Она переносит руки назад, складывая их на крестце. Покручивает кольцо на безымянном, думая, вероятно, о чем-то своем. Фраза, переливаемая из пустого в порожнее, наконец-то прерывается полувздохом. Скосив глаза, она отыскивает среди наших лиц понимание, но не находит его. И, отвернувшись в очередной раз, продолжает лить, лить... Мне хочется дождаться паузы и подмигнуть ей в этот момент ободряюще. Мол, чего уж там, осталось - всего ничего, - потерпите.

Когда я делаю это, она смотрит на часы и возвращается к столу. Проводя пальцем по столбцу фамилий в школьном журнале, отыскивает мою, берет ручку, ставит оценку и вызывает меня к доске.

- Не правда ли, удивительная осень в этом году? Люди так привыкли к дождям, что отказались уже от зонтиков и плащей, перестали обращать внимание на мокрые ноги, улыбаются, разговаривают посреди тротуара, будто дождь был всегда и будет продолжаться впредь, и это совершенно нормально. Как ты думаешь? - хочется спросить ей у меня.

- Да, поразительно! - хочется мне ответить. - А ночью на небе висят желтые звезды и - ни одной тучки.

- Ты замечал?

- Не раз. Странная осень... Такое ощущение, будто за день размываешься в грязь, а к ночи превращаешься там, наверху, в свои отражения. Десятки, тысячи, миллионы раздробленных капель, зависших под брюхом у каждой звезды. Они падают...

- ... с утра до вечера...

- ... и отражаются...

- ... с вечера до утра!..

Учительница складывает пальцы в замок, до конца урока остается минут пять, не больше. Она ждет.

Пора и о "красной нити"...

- Унылая пора… очарованье, - громко начинаю я. - Приятна мне твоя прощальная краса...

Соседка по парте низко опускает голову, думая, что я обращаюсь к ней. Но взгляд мой устремлен в стену, к тому месту, где от меня осталось только мокрое пятно на штукатурке. Оно высыхает, когда звучит звонок.

Учительница вздыхает облегченно, вынимает из рукава крохотный платочек и вытирает им ладони, убеждаясь в своей реальности.

Я знаю: кончики ее пальцев холодны, как лед; воротник блузки вылеплен из снега; и эта улыбка - застывшее облачко розовых губ над влажными зубами - обыкновенное пирожное безе, которое, если надкусить, тут же превращается во рту в комок сладковато-душной слюны, теряя первоначальную влекущую форму.

Она закрывает журнал с моей оценкой как дверь в холодильник.

- Урок окончен!

Выходит первой, мокрые следы на полу...