Морис Роллина Шопен и др. , 35-43-е

Морис Роллина Музыка, 35-е.
(Перевод с французского).

Посвящено Федерику Лапюшену*.

В часы тревог в лазури -
врагов мечты,
когда и свет, и бури
мчат с высоты,
по всей клавиатуре
бегут персты.

Когда, бывая в треволненье,
мне в грудь вонзишь ты сто заноз,
то музыка, зовя к терпенью,
уносит их в потоке слёз.

Она несёт мне все бальзамы,
в ней веют сразу все духи.
В ней вновь звучат былые драмы
и наши прошлые грехи.

Лишь только в ней возможно пенье,
когда нельзя пропеть из уст.
Она - язык для выраженья
всех наших несказанных чувств.

Она нас оросит дождями.
Она нас обожжёт огнём.
С ней мрак, витающий над нами,
растает в небе голубом.

Аккорды бурные сплетаю
и вижу, не смыкая вежд,
в полёте ангельские стаи
и тени призрачных одежд.

В мелодиях, что льются в уши,
то ласковей, то горячей,
любые ноты - это души,
их дрожь и фразы их речей.

О Музыка ! Река мечтаний !
Нектар, что гонит прочь печаль !
Поток, несущий от страданий
в никем не виданную даль !

В часы тревог в лазури,
смущающих мечты,
когда и свет, и бури
нисходят с высоты,
по всей клавиатуре
бегут мои персты.

Maurice Rollinat La Musique, 35-e.

A Frederic Lapuchin*.

А l’heure ou l’ombre noire
Brouille et confond
La lumiere et la gloire
Du ciel profond,
Sur le clavier d’ivoire
Mes doigts s’en vont.

Quand tes regrets et les alarmes
Battent mon sein comme des flots,
La musique traduit mes larmes
Et repercute mes sanglots.

Elle me verse tous les baumes
Et me souffle tous les parfums ;
Elle evoque tous mes fantomes
Et tous mes souvenirs defunts.

Elle m’apaise quand je souffre,
Elle delecte ma langueur,
Et c’est en elle que j’engouffre
L’inexprimable de mon coeur.

Elle mouille comme la pluie,
Elle brule comme le feu ;
C’est un rire, une brume enfuie
Qui s’eparpille dans le bleu.

Dans ses fouillis d’accords etranges
Tumultueux et bourdonnants,
J’entends claquer des ailes d’anges
Et des linceuls de revenants ;

Les rythmes ont avec les gammes
De mysterieux unissons ;
Toutes les notes sont des ames,
Des paroles et des frissons.

Ф Musique, torrent du reve,
Nectar aime, philtre beni,
Cours, ecume, bondit sans treve
Et roule-moi dans l’infini.

A l’heure ou l’ombre noire
Brouille et confond
La lumiere et la gloire
Du ciel profond,
Sur le clavier d’ivoire
Mes doigts s’en vont.

Справка.
*Фредерик Лапюшен (Jean-Louis Frederic Lapuchin) - музыкант, органист. Учился в консерватории в классе Сезара Франка (Cesar Franck). Заслужил у себя в консерватории первый приз. Был на короткое время приглашён Морисом Роллина для нотной записи сочинённых поэтом песен.


Морис Роллина  Пианино, 36-е.
(Перевод с французского).

Посвящено Марселю Ноэлю*.

Смогу ли я сказать достаточно похвал
тебе, мой верный друг ?  Ещё вчера, при встрече,
играя, я в твоих рыданиях слыхал -
как погребльный плач - магические речи.

Будь горд, что им внимал не пошлый театрал.
Бетховену, в его безумстве не переча,
ты волей заражал немалый чуткий зал.
Шопен, в своей тоске, заставил плакать свечи.

Мечта легко плывёт, едва ты запоёшь,
и сладостная страсть, сомлев, впадает в дрожь.
Во вздохах о любви, в неуловимых скерцо,

ты - друг, кому весь пыл доверит пианист.
И ты поддержишь дух. И ты утешишь сердце.
Нет в залах никого, кто б стал, как ты речист.


Maurice Rollinat Le Piano, 36-e.

A Marcel Noel*.
 
Puis-je te celebrer autant que je le dois,
Cher interlocuteur au langage mystique ?
Hier encor, le chagrin, ruisselant de mes doigts,
T’arrachait un sanglot funebre et sympathique.

Sois fier d’etre incompris de la vulgarite  !
Beethoven a sur toi dechaine sa folie,
Et Chopin, cet Archange ivre d’etrangete,
T’a verse le trop-plein de sa melancolie.

Le reve tendrement peut flotter dans tes sons ;
La volupte se pame avec tous ses frissons
Dans tes soupirs d’amour et de tristesse vague ;

Intime confident du vrai musicien,
Tu consoles son coeur et son esprit qui vague
Par ton gemissement, fidele echo du sien.

Справка.
*Марсель Ноэль - музыкант, композитор. Студентом в консерватории учился у Сезара
Франка (Cesar Franck, 1822-1890)). В Интернете упоминается опубликованная в 1909
году скрипичная соната, сочинённая Марселем Ноэлем. Какое-то его произведение
(SMI) публично исполнялось в концерте в 1923 г.

Морис Роллина Похоронные марши, 37-е.
(Перевод с французского).

Ты - полное страстей живое изваянье.
Все, в роскоши колец, проворные персты
тревожат инструмент, и слышатся рыданья,
а - следом - ровный звук, рождающий мечты.

Ты требуешь от струн, чтоб музыка звучала
как зов морской волны, стремящейся увлечь,
чтоб слышалась не дрожь их звонкого металла,
а горесть от утрат и радость нежных встреч.

Исполни же опять два марша похоронных,
в которых их творцы, Бетховен и Шопен,
воспели всех борцов, восставших и сражённых,
что бились до конца без страхов и измен.

По клавишам стучи с подъёмом, величаво,
чтоб каждый звук звенел, как колокольный звон.
Пускай бойцы поют пред смертью песню славы
и рвётся этот гимн в лазурный небосклон.

Здесь, в комнате твоей, отрада для страдальца.
Пусть будут в ней всегда и мир, и благодать !
Растроганный поэт, я горд, целуя пальцы,
которые меня заставили рыдать.

Maurice Rollinat Marches Funebres, 37-e.

Toi, dont les longs doigts blancs de statue amoureuse,
Agiles sous le poids des somptueux anneaux,
Tirent la voix qui berce et le sanglot qui creuse
Des entrailles d’acier de tes grands pianos,

Toi, le coeur inspire qui veut que l’Harmonie
Soit une mer ou vogue un chant melodieux,
Toi qui, dans la musique, a force de genie,
Fais chanter les retours et gemir les adieux

Joue encore une fois ces deux marches funebres
Que laissent Beethoven et Chopin, ces grands morts,
Pour les agonisants, pelerins des tenebres,
Qui s’en vont au cercueil, graves et sans remords.

Plaque nerveusement sur les touches d’ivoire
Ces effrayants accords, glas de l’humanite,
Ou la vie en mourant exhale un chant de gloire
Vers l’azur ideal de l’immortalite.

Et tu seras benie, et ce soir dans ta chambre
Ou tant de frais parfums vocalisent en choeur,
Poete agenouille sous tes prunelles d’ambre,
Je baiserai tes doigts qui font pleurer mon coeur.

Примечания.
Стихотворение "Marche Funebre", 37-e, - общеизвестно в сделанном ранее переводе Михаила Яснова.

Морис Роллина Шопен, 38-е.
(Перевод с французского).

Посвящено Полю Виардо*.

Шопен - избранник тьмы ! Ты жил на свете гордо,
но тесен был костяк громаднейшей душе.
Закончили свой бег трагичные аккорды.
Рояль молчит в тоске по колдовском туше.

У музыки навек страшнейшая утрата.
Её Эдгара По меж нами больше нет.
Как солнце, ты добрёл до грустного заката,
и в горе, без тебя, немеет целый свет.

Вся музыка твоя - не смирный плач в костёле.
Она страстна, мрачна. В ней грозный дух борьбы.
Оттуда рвётся крик неукротимой воли -
сильней, чем ржёт скакун, поднявшись на дыбы.

В ней жаркий пыл любви и трепетные ласки,
чудная толчея и странный шумный бред,
круженье в головах средь вихрей адской пляски
и тени милых душ - из тех, кого уж нет.

В ней мрачность, что обща могилам и темницам
и жуть ночных дорог, где не видать ни зги.
В ней летний зуд и дрожь, знакомые девицам,
когда им напечёт и сердце и мозги.

Чахоточный больной, жестоким кашлем мучим,
жалел ты не себя, а свой любимый край.
Ты лишь ему служил с сочувствием могучим
и каялся всегда, отвлёкшись невзначай.

От запахов цветов - не подыскать призывней;
от страсти вечеров - какой не побороть;
от льющихся с небес, взрыхляя почву, ливней -
в тебе всегда борьбу вели душа и плоть.

Всё вместе: непокой в сознании; болезни;
картины и шумы; и необъятный страх -
всё это у тебя слилось в единой песне.
В ней ужас, и любовь, и творческий размах.

Как в девах, что бледны, хотя их губы алы,
в мазурках у тебя и грустное найдёшь.
В плащах твоих сонат скрываются кинжалы.
Я, вникши в их настрой, порой впадаю в дрожь.

Звучали полонез и радостные скерцо -
я слышал плеск озёр и видел жар горнил:
тревогу твоего израненного сердца.
В каком волненье я с концерта уходил !

В волне мятежных гамм, взбодрив их горемычность,
как резвого коня их прочно оседлав,
ты звукам придавал и вкус и необычность
и сотни голосов сливал в мятежный сплав.

Ты в музыку вобрал дыханье и икоту,
сомнение, упрёк и мрачную хандру,
ты смог в неё вложить и траурные ноты:
последний перезвон на жизненном пиру.

В веселье, в грустный день, в минуты беспокойства,
в моей душе всегда всплывает твой мотив.
Ты вторишь силе чувств почти любого свойства -
озвучил смех, и скорбь, и боевой призыв.

Увы ! Теперь ты мёртв, и мы без музыканта !
Натасканный тапёр войдёт в чужую роль...
Чахоточный артист великого таланта !
Ты мог отобразить немыслимую боль.


Maurice Rollinat Chopin, 38-e.
A Paul Viardot.

Chopin, frere du gouffre, amant des nuits tragiques,
Ame qui fus si grande en un si frele corps,
Le piano muet songe a tes doigts magiques
Et la musique en deuil pleure tes noirs accords.

L’harmonie a perdu son Edgar PS farouche
Et la mer melodique un de ses plus grands flots.
C’est fini ! le soleil des sons tristes se couche,
Le Monde pour gemir n’aura plus de sanglots !

Ta musique est toujours – douloureuse ou macabre –
L’hymne de la revolte et de la liberte,
Et le hennissement du cheval qui se cabre
Est moins fier que le cri de ton coeur indompte.

Les delires sans nom, les baisers frenetiques
Faisant dans l’ombre tiede un cliquetis de chairs,
Le vertige infernal des valses fantastiques,
Les apparitions vagues des defunts chers ;

La morbide lourdeur des blancs soleils d’automne ;
Le froid humide et gras des funebres caveaux ;
Les bizarres frissons dont la vierge s’etonne
Quand l’ete fait flamber les coeurs et les cerveaux ;

L’abominable toux du poitrinaire mince
Le harcelant alors qu’il songe a l’avenir ;
L’ineffable douleur du paria qui grince
En maudissant l’amour qu’il eut voulu benir ;

L’acre senteur du sol quand tombent des averses ;
Le mystere des soirs ou gemissent les cors ;
Le parfum dangereux et doux des fleurs perverses ;
Les angoisses de l’ame en lutte avec le corps ;

Tout cela, torsions de l’esprit, mal physique,
Ces peintures, ces bruits, cette immense terreur,
Tout cela, je le trouve au fond de ta musique
Qui ruisselle d’amour, de souffrance et d’horreur.

Vierges tristes malgre leurs levres incarnates,
Tes blondes mazurkas sanglotent par moments,
Et la poignante humour de tes sombres sonates
M’hallucine et m’emplit de longs frissonnements.

Au fond de tes Scherzos et de tes Polonaises,
Epanchements d’un coeur mortellement navre,
J’entends chanter des lacs et rugir des fournaises
Et j’y plonge avec calme et j’en sors effare.

Sur la croupe onduleuse et rebelle des gammes
Tu fais bondir des airs fauves et tourmentes,
Et l’apre et le touchant, quand tu les amalgames,
Raffinent la saveur de tes etrangetes.

Ta musique a rendu les souffles et les rales,
Les grincements du spleen, du doute et du remords,
Et toi seul as trouve les notes sepulcrales
Dignes d’accompagner les hoquets sourds des morts.

Triste ou gai, calme ou plein d’une angoisse infinie,
J’ai toujours l’ame ouverte a tes airs solennels,
Parce que j’y retrouve a travers l’harmonie,
Des rires, des sanglots et des cris fraternels.

Helas ! toi mort, qui donc peut jouer ta musique ?
Artistes fabriques, sans nerf et sans chaleur,
Vous ne comprenez pas ce que le grand Phtisique
A verse de genie au fond de sa douleur !

Справка.
*Поль Виардо (1857-1914) - сын выдающейся певицы Полины Виардо (1821-1883) и
художественного критика, театрального деятеля и историка искусства Луи Виардо (1800-1883). Поль - скрипач, виолончелист, ученик Леонарда. С большим успехом концертировал, в том числе и в Санкт-Петербурге. Как-то поучаствовал в качестве виолончелиста, вместе с матерью и Антоном Рубинштейном, в благотворительном утреннике, устроенном И.С.Тургеневым в Париже - в пользу открытой там русской библиотеки. Существует малодостоверная версия о том, что настоящим отцом Поля был И.С.Тургенев. Сам Поль и его сын намекали на истинность этой версии. Но на эту роль имеются и другие кандидатуры - от одного очень пылкого баден-баденского принца до престарелого художнтка, рисовавшего портрет Полины Виардо, Ари Шеффера (Ary Scheffer, 1795-1858).

 
Морис Роллина Эдгар По, 39-е.
(Перевод с французского).

Его героем был не соловей, а ворон.
Поэт гранил мечту как сказочный кристалл.
Мир странного - мир зла - явивши нашим взорам,
он к ангелам не льнул, он демоном предстал.

Эдгару По наш мир с кошмаром и позором
всех бездн его и всех запутанных начал
дал случай наблюдать за вековечным спором,
в котором бьются смерть и вечный идеал.

Насмешливый поэт, в таинственном и в ясном
он помрачает ум, он нас влечёт ужасным.
Он в призрак был влюблён, из флоры - в кипарис.

Рысиный взор его пронзал любые сферы,
а гений восхищал и поражал Бодлера.
Прочтёшь Эдгара По - продует душу бриз.


Maurice Rollinat Edgar Poe, 39-e.

Edgar Poe fut demon, ne voulant pas etre Ange.
Au lieu du Rossignol, il chanta le Corbeau ;
Et dans le diamant du Mal et de l’Etrange
Il cisela son reve effroyablement beau.

Il cherchait dans le gouffre ou la raison s’abime
Les secrets de la Mort et de l’Eternite,
Et son ame ou passait l’eclair sanglant du crime
Avait le cauchemar de la Perversite.

Chaste, mysterieux, sardonique et feroce,
Il raffine l’Intense, il aiguise l’Atroce ;
Son arbre est un cypres ; sa femme, un revenant.

Devant son oeil de lynx le probleme s’еclaire :
— Oh ! comme je comprends l’amour de Baudelaire
Pour ce grand Tenebreux qu’on lit en frissonnant !

Морис Роллина Бальзак, 40-е.
(Перевод с французского).
Посвящено Жюльену Пенелю.

Бальзак - большой знаток трагических борений -
и в прозе выступал как истинный поэт.
Он видел ужас всех общественных мигреней.
Он проложил для нас - в Искусстве - верный след.

Исследуя исток болезненных явлений.
он веку чрево вскрыл и взялся за скелет.
Он розы насаждал в саду своих творений
и грустный асфодил добавил в их букет.

Упорнейший горняк, долбивший уголь мысли,
он ободрял бедняг, чтоб бились и не кисли,
когда их гнули сплин и злая круговерть.

Он дал нам посмотреть на все людские страсти
в волшебное стекло, где выявлял напасти, -
двоякое, как жизнь, и голое, как смерть.
 

Maurice Rollinat Balzac, 40-e.
A Julien Penel.

Balzac est parmi nous le grand poete en prose,
Et jamais nul esprit sondeur du gouffre humain,
N’a fouille plus avant la moderne nevrose,
Ni gravi dans l’Art pur un plus apre chemin.

D’un siecle froid, chercheur, hysterique et morose
Il a scrute le ventre et disseque la main ;
Et son oeuvre est un parc sensitif ou la rose
Fait avec l’asphodele un tenebreux hymen.

Mineur amer, piochant la houille des idees,
Il est le grand charmeur des ames corrodees
Par le chancre du spleen, du doute et du remord ;

Et la societe, ridicule et tragique,
Mire ses passions dans ce cristal magique,
Double comme la vie et nu comme la mort.

Морис Роллина  Недостижимому, 41-е.
(Перевод с французского).

У глины кроткий нрав, а бронзу не согнёшь.
Капризней всех девиц, ты мучишь нас, Искусство,
нас сглазить норовя, терзая наши чувства,
над разумом смеясь и приводя нас в дрожь.

Поэты, подчинясь, в твоей узде - все сплошь -
и славу громче всех поют тебе изустно, -
горя на алтаре до тла, как то ни грустно,
а ты, по-царски, их презреньем обдаёшь.

Кто смирно, кто ярясь - у всех свои повадки -
пытаются сыскать ключи к твоей загадке,
а ты даришь взамен злораднейший мираж.

Мы ищем без конца и бьёмся до контузий,
но бездна губит страсть и гасит глупый раж.
В ней истинный зенит неистовых иллюзий.

Maurice Rollinat А l’inaccessible, 41-e.

Argile toujours vierge, inburinable airain,
Magicien masque plus tyran que la femme,
Art ! Terrible envouteur qui martyrise l’ame,
Railleur mysterieux de l’esprit pelerin !

Il n’est pas de poete insoumis a ton frein :
Et tous ceux dont la gloire ici-bas te proclame
Savent que ton autel epuisera leur flamme
Et qu’ils recolteront ton mepris souverain.

Rageuse inquietude et patience bleme
Usent leurs ongles d’or a fouiller ton probleme ;
L’homme evoque pourtant ton mirage moqueur ;

Longuement il te cherche et te poursuit sans treve,
Abime ou s’engloutit la tendresse du coeur,
Zenith ou cogne en vain l’avidite du reve !

Морис Роллина  Божье бессилие, 42-е.
(Перевод с французского).
Посвящено Эрнесту Элло*.

Господь простил бы Сатану,
за козни брошенного в пламя
и зло копящего годами
в Аду кромешном, как в плену.

Хоть тот не признаёт вину
и сыплет дерзкими речами,
Господь простил бы Сатану,
за козни брошенного в пламя.

Но Враг взрывает тишину.
Готов ожжёнными руками
поднять повстанческое знамя -
напрасно вновь разжечь войну...
Господь простил бы Сатану ! -

Maurice Rollinat  L’Impuissance de Dieu, 42-e.
A Ernest Hello*.
 
Dieu voudrait sauver Lucifer
Qui brule, depuis tant d’annees,
Au milieu des flammes damnees
De son epouvantable Enfer.

Mais l’Archange hautain et fier
Ne tend pas ses mains calcinees :
Dieu voudrait sauver Lucifer
Qui brule depuis tant d’annees.

En vain sur son trone de fer,
Satan garde encore, obstinees,
Ses revoltes impardonnees
Et triomphe d’avoir souffert,
Dieu voudrait sauver Lucifer ! —

Справка.
*Эрнест Элло (1828-1885) - писатель христианского направления, вдохновлявшийся Библией,
мистик, литературный критик. За резкость своих неканонических взглядов был так же,
как Барбе д'Оревильи, отлучён от церкви. Развивал идеи Жозе де Местра. Сам оказал
немалое влияние на Леона Блуа, Жоржа Бернаноса, Поля Кладеля и Анри Мишо.
Родился и жил в Бретани в рыбацких городках Lorient и Keroman. В 1857 году женился на
писательнице Zoe Berthier (её псевдоним Jean Lander). Жена стала его сотрудницей и соавтором. Среди многочисленных работ Элло наиболее значительны: "L'Homme" - "Человек";
"Physionpomies de saints" - "Лица святых"; "Paroles de Dieu" - "Слова Божьи".
Имя Элло встречается в работах Николая Бердяева и книгах Э.Хемингуэя.

Морис Роллина Звезда безумца, 43-е.
(Перевод с французского).

Я больше не могу поверить обольщенью.
Стезя, которой шёл, на пакости щедра.
Сегодня, как вчера - привычная игра -
избитые слова, подвохи и мученья.

Мой страх неистребим. Обманывая зренье,
меня сам Сатана готов спихнуть с бугра.
Какая б ни была дорога и пора,
тень Смерти предо мной, и я - в оцепененье.

Надежда бедняка, сходящего с ума,
Звезда моя ! Блесни ! Да сгинет эта тьма !
Как жаль, что не дан мне волшебный дар витийства !

Услышь меня ! Зажгись и стань моим врачом,
чтоб в грудь мою вползти не смела нипочём,
как молния сверкнув, змея самоубийства !

Maurice Rollinat L’Etoile du fou, 43-e.

A force de songer, je suis au bout du songe ;
Mon pas n’avance plus pour le voyage humain,
Aujourd’hui comme hier, hier comme demain,
Rengaine de tourment, d’horreur et de mensonge !

Il me faut voir sans cesse, ou que mon regard plonge,
En tous lieux, se dresser la Peur sur mon chemin ;
Satan fausse mes yeux, l’ennui rouille ma main,
Et l’ombre de la Mort devant moi se prolonge.

Reviens donc, bonne etoile, a mon triste horizon.
Unique espoir d’un fou qui pleure sa raison,
Laisse couler sur moi ta lumiere placide ;

Luis encore ! et surtout, cher Astre medecin,
Accours me proteger, si jamais dans mon sein
Serpentait l’eclair rouge et noir du Suicide.