Я сказал. 3

Я сказал: спи...


От слов - к людям, через людей - к словам... Книги - просто тихие убийцы. Они перевирают мир, каждая по-своему, оттесняя реальность на край, давая призрачное освобождение от нее, подменяя образы словами. Уничтожая текучее время жизни до неподвижного знака. От него собственное сознание лопается, как мыльный пузырь, задев об иголку. Или меняет направление, как теннисный шарик, отскочившей от неровности, незаметной на глаз.

Спи...

Сон - тоже освобождение. Для меня легкость, с которой все удается другим, приходит только во сне.

... Заезжая пианистка в полуподвальном зале провинциальной школы. Снаружи на кирпичной стене - избитая снежками афиша с ее именем. Сырая метель. Автобус из района где-то застрял по дороге. Мы грелись, играя в снежки. Учитель, пропуская гастролершу в дверь с улицы, показал нам розовый кулак за спиной.

Мы - две девочки и два мальчика - располагаемся в последних рядах, точно друг за другом. Я младший. Друг, в которого влюблены обе, сидит слева от меня. Та, которая нравится мне, - прямо передо мной: ароматное месиво белых волос, светящийся бархат щеки, розовые, глянцевые губы. Оборачиваются, смеются.

Я стараюсь сидеть прямо и отвечать впопад. Но близость ее, узнавание в ее взгляде на друга той теплоты, что мне недоступна, сковывает напряжением. Предательски потеет под мышками. Остывают руки. Я сбиваюсь, и - вот они уже смеются надо мной. Так всегда здесь. В музыкальной. Каждый - в своей лучшей одежде, в непохожести, в умении что-то делать лучше тебя. И если в школе я стараюсь выделяться из серого во всем, то здесь достаточно одного - превосходства в игре, в слове, в жесте, даже в дорогой тряпке... Мой друг - троечник, но у него - импортные джинсы, и он играет на гитаре.

Я завидую им той злой завистью, с которой, вероятно, гиены завидуют львам, пожирающим свежее мясо.

Какая легкость и какая добыча!.. Да, он высок, красив, но это не его заслуга. У него породистые родители. И на гитаре играет старший брат... А она? Занимается по полчаса в день, все остальное время проводя с подружками, и везде - отлично, отлично... Почему, откуда, за что?.. Или труд только для таких, как я? Но ведь я не глупее, хоть и младше. Я знаю то, о чем они и не догадываются. И не по книгам. Но у них запрещено говорить об этом. Да если и начинают говорить, то врут. Я слышу, потому что знаю. Но это не утешает меня. Тот, мой деревенский, амбарный мир, давно уже не по мне. Хочется быть с ними. Со старшими. С высшими...

Раскутавшаяся из шубы и платков пианистка оказывается похожей на мою маму со старой фотографии. Я плохо вижу издалека, но запоминаю для себя, как она идет, останавливается, кланяется, садится.

"Вот так, вот так, - повторяю и оглядываюсь на других: заметили они сколько простоты и достоинства? - Повыше вас будет!" Нет, не замечают. Радуюсь внутри: значит, только мне, хорошо, я запомню.

Стихают разговоры, случайные хлопки, кашель.

Музыка... Она лезет, проталкивается в меня, а ей там не хватает места. Все уже занято словами, бесконечными словами книг, мыслей, снов.

Я все чаще представляю себя невидимкой, следующим за этой девочкой по пятам... Незаметно проскользнуть в дверь ее квартиры, подсмотреть, как она ест, зевает, потягивается, раздевается, ложится в постель... Как она спит? Где у нее тогда руки, ноги, волосы? Чем пахнет ее дыхание? Какого цвета у нее белье?.. Нет, я бы до нее не дотронулся! Я бы только смотрел...

Музыка... Не понимаю, не могу понять, откуда и как складываются эти фразы. Слушать так - испытание. Я притворяюсь, и этот самообман подавляет меня. Унижает не меньше, чем насмешка или подлый удар. Я перебираю все зло, что отведено мне миром, и не вижу ему конца. В который раз обвожу взглядом зал. Кто-то уже дремлет, пригревшись. Учитель в дверях грозит вертящемуся на стуле шалопаю. Девочки шушукаются. Друг поглядывает на новые часы. Впереди - чья-то усталая мама терпеливо смотрит на метель за окном и думает о своем.

"Я никогда, никогда не буду так играть!.. Нет, я не завидую! теперь - нет!.. Зачем она с этим сюда, к ним? К нам!.. Как она взглянула тогда на эту афишу!... И после этого - так?!. Я ненавижу тебя, мир. Ты это запомни... Я буду расплачиваться с тобой каждый день, каждую минуту - трудом ли, потом ли, унижением. Я уже понимаю невосполнимость своих потерь: пожиранием времени, непроглядностью будущего, недоступностью желаемого. Но страх оказаться не тем, кто есть, покидает меня. Казаться и быть - разные вещи. Как слышать и думать, видеть и ощущать... У меня есть сны, похождения мальчика-невидимки, мой амбар, о котором никто не знает, и множество слов - книги, стихи... Сцена... Я вырвусь, вырвусь... На переучивании, передразнивании, на чем еще?.. Твоя мораль - под них, а не под меня. Ты преувеличиваешь свою сложность".

Друг толкает меня в плечо. Я уснул. Антракт. Ноги замерзли. Девочки, хихикая, убегают в туалет. У них - очередь... Мы с другом выходим на улицу. За угол. Покурить. Заодно пачкаем нетронутый снег желтым.

"А как же пианистка ?" - думается мне, глядя на струю...

Возвращаемся в пустой зал. Я влезаю на сцену, чтобы потрогать клавиши, которые до концерта казались мне мертвыми. Касаюсь их с осторожностью: холодная черно-белая кость, обглоданная начисто, до блеска. И нажать не решаюсь - суеверно подумав о том, что - вдруг звука не будет? раз не дано...

Какое-то бессилие злости охватывает меня. Я глажу клавиши трясущимися пальцами: сейчас, вот-вот заплачу... Господи, когда она играла, я думал о другом, я не слышал, не помнил, а стоило коснуться - обвал, шквал чувств, эмоций...

Друг стаскивает меня со сцены за руку: ты что? заболел? А я завороженно кланяюсь собирающимся в зале людям. Садимся на свои места. Девочек еще нет. Но им расскажут об этом, потом, очень скоро. И та, что нравится мне, прыснет со смеху. Не зная еще о том, что я уже выбрал ее. Только ее. За недоступность. За ее красоту. За ту легкость, с которой ей все дается. Но до весны буду писать стихи ее подружке, потому что та старше ее. Подружка вечерами будет секретничать с ней обо мне; она будет удивляться; а я буду играть по шесть часов в день, чтобы дотянуться до нее, и выйду на сцену; и она будет смотреть на меня из зрительного зала широко раскрыв глаза; а в мае я расскажу ей все и она поверит. Нет, не полюбит пока, а поверит, что все, что я делал, - для нее. Надо только работать, работать, и случится превращение в нормальность...

"Ты ведь этого хочешь? - спрашивал я у мира, глядя на белокурую головку напротив. - Если уж и отличаться, то в сторону большей нормальности. Так? Делать что-то быстрее и лучше из того, что делают все? И тогда заметят, отличат. Хотя бы и она... Нет! Именно она! С нее попробовать и начать..."

Музыка... Вибрация нервов, жил, сознания. Что заставляет их дрожать? Не колебания же воздуха? Нет, в ней - что-то потустороннее, отдельное. Не нужно знать ни языка, ни нотной грамоты. Просто - остановиться и вслушаться. Как и в любви: любовь - вибрация, повисание между недосягаемо возвышенным и неизмеримо низким. И в повторении взлетов и падений - торжество беснующегося мира, жизни... Рыба в сети. Раскачивающийся гамак со спящим. Ребенок в люльке. Порывы ветра, волн, листвы деревьев. Весы. Удары сердца. Пульс. Дыхание.

Все это звучит, совмещается во мне с моей внутренней вибрацией. Всплески, диссонансы, гармонии... Я чувствую их приливы, затихание, смерть... Возрождение... Я следую за ними, не выясняя причин и следствий, доверяя им больше, чем кому либо, чем самому себе.

Музыка... Я ей верю. Она не обманет. Она не потребует слов. Она выше этого поганого мира. Сама по себе и сама для себя. Без предметов, места, отношений, условностей, морали. Полное освобождение. Полет. И даже время подчинено ей. Даже время!..

Вновь закутанную в пушистые тряпочки пианистку мы подсаживали в остывший автобус втроем - с учителем и другом. Она извинялась за свою неловкость и улыбалась грустно, устало, бормоча о том, что причиняет неудобства. Протиснулась в уголок и села, зажав под мышками руки, приготовившись к долгой дороге, смущенная, жалкая, никому не нужная.

Беззвучная. Пустая.

Автобус запыхтел и уехал, смешав снег с паром, дымом и ветром. Исчез. Будто и не было никогда ни его, ни концерта, ни моих мыслей.

Осталась девочка. В ней для меня собралось теперь все, что связано с этим. И я вдруг ощутил свою силу и высоту. Озарение пониманием происшедшего. Счастье настоящего. Успокоенность желанием. Ясность цели. Чистоту своего чувства. Реальность достижения.

"Ха! - говорил я миру, возвращаясь. - Есть что-то и посильнее тебя! Теперь нас двое: я и музыка... А будет еще больше. Будет она! та, которая еще ни о чем не знает".

А мир засыпал меня снегом, как рваной бумагой с ледяными словами. Опять словами, будто зная наперед, что все вернется к ним. К ним, с которых началось и в которые выльется (именно выльется - влагой, слезами) и жизнь, и смерть, и любовь - из обрывков бумаги, клочков белья, кусочков ваты, известки больничных потолков, блеска зеркал, паркета, битого стекла - опять к снегу, облакам и туману. Сны. Книги. Люди. Слова. Какая музыка?..


В музыке, как и в сказке, да и в жизни, конец редко раскрывает истинный смысл вещей. Иногда они кончаются только потому, что их время проходит.