Искреннославие или в гостях у бабушкиного бога

                По поводу книги стихов Олега Павлова «Апокрифы».
   
Со стихами Олега Павлова можно познакомиться на его странице:    http://www.stihi.ru/avtor/kentavr1953


                1
       Ещё в Ветхом Завете описывается два места обитания Бога: « Я живу на
 высоте небес, и также с сокрушенными и смиренными духом, чтобы оживлять дух смиренных и оживлять сердца сокрушенных». (Ис.57, 15). В этом смысле и Новый Завет ничего  не добавил своим пастырям: Христос с теми, кто принимает его всем сердцем. 
      Но вот что удивляет. Много приходится видеть среди церковных прихожан и смиренных духом, и сокрушенных сердцем, но тронутых божественной искрой среди них так просто не заметишь. Томная печаль, расслабленность, готовность проборматывать одни и те же готовые формулы – разве это есть признак наличия Бога в душе? Образно говоря, дом человека готов к подключению электроэнергии, а электричества всё нет и нет. Холодно в комнатах, темны окна, звонок не работает, а кулаками – сквозь глухие двери не достучаться. Получается, что одной готовности к постижению божьего промысла мало, что нужны ещё некоторые условия.
     Или другой казус.
     Есть такой жанр в литературе – духовная поэзия. Однако, как правило, вся стихотворная ткань в таких произведениях  держится лишь на богословских терминах, фразеологических оборотах, взятых из Священного Писания, цитатах. То есть авторы таких текстов вовсю пользуются готовыми клише, не умея или не решаясь внести свою лепту в расширение миропознания человека. И получается, что духовных поэтов от мирских закоренелых графоманов отличает только природа их томления и понятийный ряд словесных образов. А суть та же: неумение выразить словом свой живой сердечный опыт. Ведь известно, мертво слово, что держится лишь на терминах и цитатах.

                2
           Такое предисловие понадобилось не с целью представить сейчас какие-то особенные богословские или, наоборот, антибогословские стихи. Официально заявляем: книга поэта из г. Челябинска Олега Павлова «Апокрифы» вполне мирская, церковные крыши не тревожит, хотя их и не золотит. В своём творчестве автор верен канонам русской классической поэзии, полон высоких душевных порывов, напитан любовью к России и к родному языку.
     Ну а вслед за этим официальным заявлением попробуем спокойно, без глобальных обобщений разобраться, почему стихи Олега Павлова всё-таки и крыши церковные тревожат и даже их золотят.

                3
            Склеивать очевидное с невероятным сложно. Весёлые потомки домостроя бьются лбом о нашу суровую реальность…А там уж как повезёт: шишки, искры из глаз, сотрясение совести или – шишки, искры зажигания, сотрясение устоявшихся смыслов. Невезение поэта называется дилетантством, а везение – мастерством. По крайней мере, для случаев, когда высокие понятия отображаются через вполне осязаемые предметы. Допустим, в стихотворении «Пиано-форте-пиано» Олег Павлов недвусмысленно изображает резко ограниченную во временном пространстве кардиограмму ритма жизни: замирание – всплеск – замирание. Уже в первой части стихотворения на отрезке «замирания» имеется крыша отчего дома – это крыша не простая, а…Кстати, сам автор прилагательное «золотой» не признаёт напрочь и где можно заменяет его предметными аналогиями:
              Наш отчий дом покрыт опавшею листвой,
              Под этим пледом и тепло и пряно…
Над этой реальной крышей приглушёнными тонами строится другая, хрупкая, почти невесомая конструкция. И едва начинаешь видеть её воочию, проникаться, так сказать, как всплеск плотного жизненного ритма вламывается в стих, отметает в сторону (на некоторое время) всё торжественное и невесомое. Виновники такой перемены – дети. У автора они тут не только цветы, но и ударные, духовые и прочие инструменты жизни. Слова приобретают вещный смысл и бесчинствуют на грани ереси:
                …А в доме всё в движенье –
                ходит стол,               
Дрожит окно, пугаясь самосуда,
                И в завершенье
                ахает об пол
                К самоубийству склонная посуда…
«Но день пропет» и амплитуда стиха вновь ныряет в тишину, и снова вырисовываются очертания чего-то небесного и божественного. Однако, странное дело, это уже не тот благостный и весьма декларативный покой начальных строк. Пройдя сквозь насыщенное «форте», заключительное «пиано» обогащается предметными ощущениями, становится более зримо, более ощутимо. Если можно так выразиться, языческая икона украшает здание стиха в конце:
               …И слышно, как с твоих стекая спиц,
               Мир заполняет лёгкое вязанье,
               Как будто заповедное сказанье
               Соскальзывает
                с клювов чудных птиц…

                4
         Вот и промелькнул в комментариях термин «языческая». И хочешь, не хочешь, а надо разобраться с такой полновесной составляющей творчества Олега Павлова. Ведь и сам он напрямую называет себя «язычником» : «Я – язычник по духу, и всё ещё связан с Огнём» («Киалим»). А какая древняя языческая мощь так и хлещет через край во многих его описательных и сюжетных картинах!
    Взять хотя бы стихотворение «Журавль».
    В экспозиции тут описан клин журавлей, летящий на юг. Они… 
               Курлычут нас.
                А на краю дороги
               Один, как перст,
                нескладен, как жираф,
               Глядит им вслед
                колодец одноногий,
               Известный под названием
                «журавль»…
И мерещится колодезному журавлю, что и сам он когда-то умел летать, водил косяк птиц за собой. Но самые бесшабашные из людей мечтали прибрать к рукам такого журавля в небе…
               И вот поди ж – поймали наконец:
               Распахнутые крылья обрубили,
               Весёлой цепью горло захватили
               И ведряной надели бубенец…
Обречённый на рабство, прикованный к земле, тем не менее, он не теряет надежды вернуться к собратьям и лететь с ними к дальней цели. Но в настоящий момент это невозможно, в данный момент только полёт мысли утешает его:
               …Скрипит, как просит:
                братцы, не курлычьте!
               Летите вы, а я – потом, потом.
               Прощайте, ненаглядные,
                не кличьте! –
               И головой в колодезь –
                за ведром.
         В этом стихотворении пространство времени перебито. Напрочь вычеркнут пошлый поверхностный взгляд нашей современности на окружающий мир: взгляд с точки зрения полезности вещей или их бесполезности. Зато отчеканено другое, какое-то древнее, корневое, обострённое мировосприятие.

                5
     Наши предки, древние славяне, смотрели на окружающий мир как на непрерывно творящееся чудо, вызывающее то восхищение, то ужас. Всё вокруг: солнце, небо, земля, вода, растения, животные, даже неодушевлённые предметы, - либо являлось божеством, либо служило местом обитания некой сверхъестественной сущности, либо просто обладало свойствами мыслящего существа.
      Именно такое обострённое, вещное мировосприятие и наблюдается в творчестве Олега Павлова. (Не путать, пожалуйста, с другим Олегом Павловым: москвичом, букеровцем и вообще обласканным литературными премиями, вниманием публики и критики. И за что, кстати? За рефлектирующую прозу, за самоуглублённый, плоский до циничности взгляд на действительность? Его литература сама себя изничтожает, косвенно намекает на необходимость забыть такую литературу. Но таковы гримасы литературного процесса. Где сейчас Роберт Рождественский с его многочисленными премиями? А Коля Рубцов, говорят, в то время ходил, полтинники сшибал.)
     Стихи нашего Олега Павлова современны не волчьей сущностью навалившегося на Россию капитализма, а всеобъемлющим смыслом живого мира: природа – это мы и всё, что нас окружает. Солнце, небо, земля, вода, растения, животные, человек, как совестливое существо – всё это никуда не делось, а только стеснено новыми обстоятельствами. А новые обстоятельства Олег Павлов как раз подмечает очень точно: через детали – бытовые и психологические, через сплав литературного языка с языком растительного происхождения – народным.

                6
     Всё это конечно  замечательно, но как быть со столь вызывающим язычеством автора «Апокрифов»? Неужели он «нехристь» и «иностранец»? Ведь термин «язычество» происходит от церковнославянского «языци», то есть «народы», «иноземцы». Так русские книжники-христиане эпохи Киевской Руси именовали всех некрещеных, стремясь подчеркнуть своё отличие от них.
     Но вот первый любопытный факт.
     Ранние последователи Христа тщательно скрывали суть церковных таинств от любопытствующих взглядов. И это было не просто игрой в секреты. Христианам приходилось платить своей жизнью за умолчание о своих Таинствах.
     Дело в том, что основным оправданием многовековых гонений было обвинение в каннибализме. Едва ли не до наших времён докатилось такое представление. Не кто иной как Карл Маркс всерьёз обвинял христиан в пожирании младенцев. А ведь те могли бы устранить львиную долю нападок на себя, если бы рассказали о своих ночных собраниях, о сути практики древней Церкви предписывающей мирянам ежедневно причащаться «запасными Дарами» перед каждым приёмом пищи (кусочек хлеба). Но они молчали, предпочитая оставаться в глазах несведущих дикарями, но не забалтывать удивительное мироощущение обретённой ими веры. За что и гибли сотнями и тысячами.
     Отсюда можно предположить, что и сейчас в нашем мире сохранились люди, для которых само слово названия их веры настолько сакрально, что является тотемным. И для них проще слыть «еретиком» или «язычником», чем публично оголять своё исповедание  на потеху любопытствующим.
     И то, правда. Когда смотришь на человека бьющего себя кулаком в грудь и с пеной у рта доказывающего прелести своего вероисповедания, то поневоле закрадывается сомнение: а верит ли он сам? Не сам себя ли он сейчас убеждает в разумности того, во что бы ему хотелось поверить? А иначе к чему весь этот «танец у шеста»?
     А вот ещё один неожиданный факт.
     Диакон Андрей Кураев в своей книге «Наследие Христа» пишет: «Религия это связь с Богом. Практика религии – молитва. И вот, Новый Завет оказывается совершенно не мистической, не молитвенной, не религиозной книгой. Отсутствие «правила молитвы» в Новом Завете настолько неожиданно, что В. Розанов однажды возмущённо восклицает – почему Христос не научил людей молиться, разрушив их прежний Храм? Всего одна молитва оставлена Христом – «Отче наш», одна молитва в семь строк. По сравнению с псалмами «Отче наш» - сухая проза, вежливое перечисление нужд. Молитва глубочайшая по своему смыслу – но явно уступающая псалмам по эмоциональной, сердечной насыщенности, по поэтичности. И когда Церковь Нового Завета начала сама молиться, ей ничего иного не оставалось, как взять для себя молитвы Ветхозаветной Церкви – Псалтырь» («Наследие Христа», стр. 104).
     Если копнуть поглубже, то можно с уверенностью сказать: поэзия произошла от молитвы. Именно обращения, мольбы к необъяснимым и могучим силам были первыми стихами людей. И в этом смысле Новый Завет даёт удивительную творческую свободу. Главное в молитве – искренность и высокий дух, а не заранее установленные слова в установленном порядке. Искажение священных текстов для православия не смертельно. В этом, кстати, его существенное отличие от других концессий. По ощущениям католиков Христос оставил на земле своего наместника – Папу. По воззрениям протестантов Христос оставил после себя людям Библию. Согласно православному опыту – Он оставил нам Самого Себя.
      В словарях слово «апокриф» определяется так: произведение с библейским сюжетом, содержание которого не вполне совпадало с официальным вероучением; поэтому апокрифы не признавались церковью «священными» и были запрещены.
      На самом деле такое определение годится только для церкви протестантской. А если и русская церковь поддалась такой чисто западной тенденции, то это говорит только о том, что фарисеи -  вездесущи. Управлять паствой конечно легче с помощью Книги, «упавшей с неба». А чиновник он и в церкви чиновник.
      В связи с вышеизложенным вспоминаются удивительные страницы из повести М. Горького «Детство». А начинаются они так:
      «Я очень рано понял, что у деда – один бог, а у бабушки – другой».
      На самом деле речь идёт об одном боге, разные – люди.
      Вот как молился дедушка:
      «…Становился он всегда на один и тот же сучок половицы, подобный лошадиному глазу, с минуту стоял молча, опустив голову, вытянув руки вдоль тела, как солдат. Потом, прямой и тонкий, внушительно говорил:
     - «Во имя отца и сыны и святаго духа!»
     …Он стоит, вздёрнув голову, брови у него приподняты, ощетинились, золотистая борода торчит горизонтально; он читает молитвы твёрдо, точно отвечая урок: голос его звучит внятно и требовательно.
       - «Напрасно судия придет, и коегождо деяния обнажатся…»
       Не шибко бьёт себя по груди кулаком и настойчиво просит:
       - «Тебе единому согреших, - отврати лице твое от грех моих»…
      И громко взывает, со слезами на зелёных глазах:
      - «Вера же вместо дел да вменится мне, боже мой, да не взыщеши дел, отнюдь оправдающих мя!»
      Дедушкин бог кажется мальчику жестоким и скучным. Он внушает страх, ему хочется противоречить. И мальчик уличает дедушку:
      « - А ты сегодня «довлеет» пропустил!
      - Врёшь? – беспокойно и недоверчиво спрашивает он.
      - Уж пропустил! Надо: «но та вера моя да довлеет вместо всех», а ты и не сказал «довлеет».
      - На-ко вот! – восклицает он, виновато мигая глазами».
      Другое дело бабушкин бог. Во время молитвы она будто молодела.  «Кланялась до земли, разгибала спину медленно и снова шептала всё горячей и умиленнее:
      - Радости источник, красавица пречистая, яблоня во цвету!..
Она почти каждое утро находила новые слова хвалы, и это всегда заставляло меня вслушиваться в молитву её с напряжённым вниманием.
      - Сердечушко моё чистое, небесное! Защита моя и покров, солнышко золотое, мати господня, охрани от наваждения злого, не дай обидеть никого и меня бы не обижали зря!
      …Её бог был всегда с нею, она даже животным говорила о нём. Мне было ясно, что этому богу легко и покорно подчиняется всё: люди, собаки, птицы, пчёлы и травы; он ко всему на земле был одинаково добр, одинаково близок.
      …И всё-таки имя божие она произносила не так часто, как дед. Бабушкин бог был понятен мне и не страшен, но пред ним нельзя было лгать – стыдно. Он вызывал у меня только непобедимый стыд, и я никогда не лгал бабушке. Было просто невозможно скрыть что-то от этого доброго бога, и, кажется, даже не возникало желания скрывать».
       
                7
     Бог – един. А человек сам волен выбирать форму его восприятия. Если он носит в себе дух Творца, причащается его телом и кровью, то почему и сам не может творчески относиться к окружающему миру? Да и неприемлемы для русского человека с его ощущением бескрайности родных просторов узкие рамки. Не случайно М. Горький на тех же страницах книги обмолвился: «Позднее, бывая в синагогах, я понял, что дед молился, как еврей».
     А вот душевное молитвотворение бабушки так и хочется назвать – искреннославием. Ведь слова «правый» и «искренний» в русском языке синонимичны. И весьма близки и созвучны русскому искреннославию, допустим, такие стихи Олега Павлова:
                Не родись Ольга, ты царицею,
                Не орлицею и не львицею,
                Не родись, Ольга, ты богинею –
                А великою стань княгинею.
                Не неси, Ольга, ты на Русь разор,
                Ни пожар, ни глад,
                ни раздор, ни мор,
                Ни кандальный звон,
                ни острожие –
                А неси на Русь Слово Божие.
                («Ольга»)
          Однако для того, чтобы перепевать известные мотивы древней истории большого таланта не нужно. Современные условия – несчастья природы от живущего рядом с ним человека, несчастья человека от самого себя и т. д. требуют других словесных рядов для искренней молитвы. Каждому времени требуются свои часовщики. Песочных часов дел мастер неуместен в мире повальной электроники. И Олег Павлов безусловно это учитывает. «Конёк-воронок», «Шмель», «Супермен», «Розыгрыш»…Нет, перечислять все стихи, где ему блистательно удалось одеть свою мысль в нужный наряд эпохи есть дело неблагодарное. Это как бригадиру на производстве перечислять героев труда – кого-нибудь да забудешь. Приведём только самое, может быть, лаконичное из них:
                Чуткое ухо стопы
                наглухо заобув,
                Ты идёшь без тропы,
                нагло и наобум.
                Ты не слышишь,
                как стонут
                Тонкие стебли травы,
                Ты мозжишь чьи-то головы,
                Не наклонив головы.

                А там, внизу –
                осторожненько,
                Трогательно, неловко –
                Детство твоё
                с подорожника
                Божьей
                сползает
                кровкой.
                («Божья кровка»)
      Впрочем, таким оружием поэтического творчества как лаконичность Олег Павлов пользуется редко. На то есть свои причины. Во-первых, у него много стихов повествовательных – это целые рассказы и повести в стихах. И тут как раз приходиться только удивляться насколько экономичными средствами ему удаётся выразить так много: описание, сюжет, конфликты, психологические взаимодействия героев и вывод – всегда наводящий на многие размышления.
Ещё в некоторых случаях много места требует идея стихотворения: как правило, непростая, парадоксальная, сходу, так чтобы получилось художественно к ней не подойти.
      Вот вкратце такой сюжет. Лирический герой собрался в дорогу, но прямо на пороге у него оторвалась пуговица; неприятность, хлопоты, пуговицу пришивать надо. И только из последних строк понимаешь, что стихотворение не о пуговице, не о дурных приметах, не о бытовых сложностях, а о любви:
                Я услышу часы, что легко и открыто
                Четырьмя молоточками время дробят.
                И тогда я пойму, что дорога зашита,
                И нельзя никуда
                уходить от тебя.
                («Пуговица»)
     Олег Павлов любит больших собак и большие стихи. Но иногда чувство меры ему всё-таки изменяет. Хотя это и понятно: трудно расстаться с шикарной темой:
                Когда в четверг
                свернулся дождик
                А в небо прыгнула луна,
                В каморку,
                где творил художник,
                Вбежала женщина одна
                И закричала от порога:
                - Не стилизуй и не увечь –
                Такой, как видишь, ради бога,
                Увековечь…
                увековечь!
                («Натурщица»)
Дальше следует ещё много замечательных слов и интересных образов. Но нужны ли они? Ведь всё уже сказано.

                8
      Однако вернёмся к «языческой» составляющей в творчестве поэта. Несмотря на все предыдущие возражения против такого определения, хочется его раскавычить и сказать: да, Олег Павлов всё-таки поэт языческий.
      Дело в том, что мы произошли не сегодня и даже не тысячу лет назад. То же самое можно сказать и о русском богоискательстве.
      Древний князь Владимир по прозвищу Красное Солнышко из политических соображений (централизованному государству требовалось единобожие) искусственно привил христианство на сознание своих подданных – язычников. Черенок прижился и дал замечательные плоды. Но корни-то остались прежними! Старые языческие боги с появлением христианства никуда не делись, несмотря на то, что поклоняться им отныне запрещалось.
      В одних случаях имена старых языческих богов заменялись именами христианских персонажей (черты Перуна приписывались Илье-пророку, Велес слился со святым Власием, святая Параскеева Пятница приобрела в народном воображении сходство с Мокошью и т. д.), в других – произошло превращение бывших богов в потусторонние персонажи, допускаемые церковью. Симаргл – крылатая собака стал бесом (которым, в сущности, и являлся), Хорс – крылатый конь стал ангелом.
       Более того, благодаря Хорсу древние люди лучше представляли важнейшее понятие христиан – триединство Бога Отца, Бога Сына и Святого Духа. Ведь и сейчас многие верущие не в состоянии объяснить, что это в сущности такое. Путаются, самые честные соглашаются: да, не знаем. А ведь у древних славян было своё триединство: Мать - сыра земля, Отец – небо и Хорс – связующие солнечные лучи между землёй и космосом. Такое триединство очень даже представимо. Мировая гармония – была высшим духовным богом у древних славян. О нём современные исследователи той культуры почему-то никогда не вспоминают. Конечно, это не Перун, у него нет имени. Он просто есть и всё.
      На протяжении нескольких веков происходило взаимное дополнение христианских и языческих обычаев и культов. Параллельное существование двух религий с течением времени приводило к гармоничному слиянию, которое вылилось в своеобразную форму русского православия – народное христианство. Это и есть наше искреннославие.
      Смеем даже предположить, что не будь у русской церкви такого крепкого языческого фундамента, то православие давно бы уже захирело, выродилось бы в форму подобную протестантской. Не было в древней Германии, Франции и т. д. такой мощной духовной культуры, как у нас, вот и побираются теперь высокоразвитые европейцы крохами библейских сказаний, делают из Христа правдолюбца и глашатая истин. А искреннославие не индульгенциями  утешается, а священным таинством бытия. В таком таинстве не страшно и раствориться бесследно, но не возбраняется и расти, давать свои особенные плоды. 
                Нож на столе.
                Этим ножом
                Я против хлеба вооружён…
До дрожи языческие строки. У Олега Павлова хлеб здесь, как некий зверь и он повержен. Но вдруг, сквозь окончательный приговор хлебу, звучат слова библейской молитвы:
                Хлеб наш насущный,
                данный нам днесь…
И вслед за этим происходит помилование хлеба. Более того, энергетическая ценность его перерастает в ценность духовную и служит толчком для важного заявления:
                Я тебя сталью не оскорблю –
                Я как Учитель тебя преломлю…
А нужно это для того, чтобы передать свой жизненный и нравственный опыт другим растущим душам. И те, когда вырастут, в свою очередь поступят также. И так далее в геометрической прогрессии:
                Семью семижды семьи взрастут,
                Всех их накормит
                Учитель и труд.
                Вот и получится –
                притча права:
                Хлебом единым
                Россия жива.
                («Хлеб»)

                9
       Художественная правда есть вещь очень тонкая. Разрушить её одним неверным словом можно. Творческий опыт Олега Павлова показывает, что для того, чтобы не заблудиться в художественных дебрях, не нужно сторониться загадочных мест нашей истории (там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит).
     В гостях у бабушкиного бога и голодному сыто и слепому светло. А на строгих, прямых, раз и навсегда заведённых тропинках догматиков русскому человеку делать нечего. «Зажмучат нас на энтой стороне».

                Златоуст, февраль, 2009г.
   
               
       СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ:

       1. Олег Павлов. «Апокрифы». Челябинск, ООО»Полиграф-Мастер», 2002.
       2. Андрей Кураев. «Наследие Христа». Москва, «Благовест», 1996.
       3. Максим Горький. «Детство». Москва, «Просвещение», 1982
       4.  Соловьёв С. М. «Чтения и рассказы по истории России», М.,»Правда»,1990