Я сказал. 1

Я сказал: не смей! Что ты знаешь об этом?


Это – не водка, это – я сам… И не она меня держит, а я – ее. В холодильнике. Мы с нею давно не совпадаем ни по цели, ни по предназначению. Мы просто общаемся на равных. Как какие-нибудь давно знакомые, школьные еще, друзья. Она считает, что несет забвение, что способна утешить, отвлечь. Что она, в конце концов, крепче и знает, чего мне надо. А я молча с ней соглашаюсь, не подавая вида, хотя начинаю вспоминать то, что давно следовало забыть.

В этом разговоре или споре нет смысла, нет победителей и побежденных. В нем истина умирает. А мы продолжаем справлять по ней поминки, уже не помня, для чего затевали этот спор.

Нет, мне не нравиться пить. Это не болезнь, не слабость. Это скорее – молитва за упокой, которую в ясном уме не исполнить. Да и не надо. И как вредно помнить всегда о смерти, также вредно и забывать о ней. С водкой она мне ближе, явственнее. А праздников -–не люблю, нет. Не могу радоваться по календарю, отмечать, подгадывать под срок, составлять меню, придумывать подарки, выглядеть. Ощущать причастность к общему. Разделять со всеми. Откликаться на. Пить по поводу. И вообще идти на поводу…

Праздник – такая же радость, как смех от щекотки. Хоть я ее и не боюсь. Да и не люблю, когда кто-то руками – по мне… Даже когда нечаянно, даже когда приятно… Поэтому я со многими в унисон не попадаю, хоть поем мы одни и те же песни. Та же музыка, те же слова, но я – или чуть раньше вступаю, или чуть позже. А то и вовсе – не туда: или песню не ту, или вообще не песню… Бывает и взвоешь, так-себе, от бывшего одиночества; от предстоящего, которое от тебя не зависит, но постоянно требует того, что даже мочь трудно. Вот тогда – в холодильник. На встречу школьных друзей:

- Что там у нас по литературе?

- Классики, девочки, классики!

Восемь квадратиков мелом на асфалье и банка из-под гуталина, набитая песком.

- Черта!.. Ни черта!.. С налету не бьем!.. На тоненьких!.. На толстеньких!..

Эх, и на тех, и на других, и – с налету – к лету…

Лето… Оно виделось сквозь эти меловые окна на тротуарах, на первых пересыхающих пятнах асфальта. Оно смотрелось в небо, в треугольное облако, похожее на дом с соломенной крышей. Выдавленные солнцем рамы небесного дома лежали во всех дворах, обведенные по световой тени мелом в детской руке. И вышаркивались, вычищались битьем и катаньем, пока не темнело, пока не вспоминалось: что же у нас все-таки по литературе? Не "Первая любовь"?

В первом приближении к лету – она.

И хочется быть. Быть и быть. Чтобы. Несмотря на. Ради. И – вопреки…




Я сказал: так, так…




Строчка за строчкой, стручок за стручком – вылущивать горошинки слов. Увлажнять их желанием, чтобы набухали, проклевывались. Питать их собою, превращаясь из солнца в дерьмо и – наоборот. Чтобы – стебель в руку, в гибкую зелень, сочащуюся на излом. Хочешь – съешь, хочешь – хлестни. Не было, а теперь и так, и так – реальность. Смысл быть – в этом. Наделение смыслом за счет себя…

В автобусе – над толпой – сутулится высокая бледная девочка-переросток. Сутулится привычно, устав выделяться, давно приниженная своим возвышением над другими. Здесь, когда другие рядом и нельзя сделать ни шага в сторону, ни спрятаться, ни присесть, - ее высота кажется ей почти постыдной. Вровень с ней – никого. И когда выходит, кажется, что она сбегает остановкой раньше только затем, чтобы избавиться побыстрей от нас, тоже ни в чем не виноватых.

Высокая проза – как эта высокая девочка…

Обе тяготятся своей высотой, обе сутулятся, понимая, что и это не спасет. Редко кому удается до них дорасти, а уж влюбиться… Куда там!

Удивиться нехорошо и пройти мимо – проще. Понять и оценить – требует усилий. В крайнем случае, там – в темноте, в комнате, лучше – на диване. И чтобы никто не видел и никогда не узнал. И – не провожать… Выпустить потихоньку за дверь, сказать что-нибудь шепотом и остаться одному со своим восхищением. Правда, можно потом взглянуть в окно, сверху. Посмотреть, закуривая, как она переходит улицу, пряча подбородок в шарф; как пытается семенить, но шаг ее получается все размашистей; и – не оглянется, нет, не поднимет глаз и рукой не махнет, хоть и знает, что смотришь… Не такая!

А книгу прозы можно – на полку, на привычное место. И еще подравнять корешки, чтобы не спросили с усмешкой: "Что ты там читаешь?"

Принято выбирать – по себе.