Смерть Пушкина

 рис. Ю. Чистякова               



                ... Так царевич Гаутама воспомнил в рощах Уравеллы
                как миллионы лет назад он бродил здесь лесной ланью...
                Сутта-Нипатта

   Ах Натали-Натали жена жено возлюбленная моя
   Ах ах! там в оазисе в сокровенном оазисе пустыни Сахро-Сахары
уродился явился провился как младой колодезь белый белый белоснежный верблюд Джунтайрррр
   Ах снежный верблюд ах беломраморный шелковый атласный жемчужный перламутровый снежный верблюд
   Зачем живоснежный верблюд в нагой жародышащей серомышиной пустыне
   Зачем снег в пустыне
   
   Ах Натали-Натали зачем я? зачем поэт в России?

   Ах снежный, тассилийский верблюд-мерабби ай такие урождаются
возносятся восстают в пустыне однажды в сто лет воздымаются
возвышаются маются словно водоросль на дне реки вешнеглиняной
    Ай верблюд родимый Джунтайр ты меня ждешь во песчаных неистовых глубях Сахро-Сахары
   Но!
   
   - Ты не будешь долго жить долго ждать белоснежный верблюд в пустыне
   Ах Натали зачем соловей в псковском снежном поле где ворон-хозяин
густого пера — и тот к дымной проруби льнет бережется хоронится от крещенских морозов
   Ах черный маслянистый ворон — один ты друг в русском поле
сиротском захожему певцу-эфиопу? ой, да!
   Но более всего я грущу когда вижу убитую птицу с сырыми неурожайными мертво мокро матовыми яйцами бледно мраморными
   Но более всего грущу когда вижу пойманную рыбу с нерожденной икрой

   Натали Натали что за бред за тьма за морок за сон
   О!..

   А когда его убили в нем было жизни еще на пятьдесят лет лет лет
   А ты снежнотелый верблюд?
   А ты небесный поэт на земле?
   Кого убили? Снежного верблюда-мерабби?
   Но зачем убивать до срока того, кто уже обречен родившись снежным в сыпучих пергаментных барханах со снежной нездешней атласной кожей?
   А когда тебя убьют поэт — в тебе будет жизни на сколько лет?
   А бессмертных поэтов разве можно убить навек?

   Но верблюд там там во глуби Сахро-Сахары меня ждет и от тоски гибельной жгучий песок слепой кривой жует
   Он не хочет жить без меня
   Я полвека назад ударил уязвил верблюда и из пустыни ушел но вот вернулся через полвека а верблюд помнит и его меткое копыто гибельное меня ждет чтоб отомстить чтоб убить меня

   Натали-Натали возлюбленная моя это не сон это явь
   Я полвека назад погладил верблюда и возлюбил его и пришел через полвека а он меня ждет и не может умереть пока я не приду и не поглажу предсмертную ветхую кожу его...
   В горах у людей и зверей плохая память но в пустыне средь безумных равнин все помнится насмерть навек горячо далеко
   О!..

   Джунтайрр ты меня ждешь
   Ты песок жуешь глотаешь ты от тоски пустыню изжуешь изведешь
   А на Руси средь снежных пустынь у тебя у меня снежная смертная в душе в коже дрожь!
   О!..

   Но вот самум асыфа ураган песков идет и слепит тебя Джунтайрр возлюбленный верблюд снежнорожденный друже одинокий дальный дальный во оазисе который от ветхости утратил свое имя потому что от ветхости смугл самум его пальмы и шатры стоянки и кибитки и кочевых бедуинов и само имя унес унес унес претворил в песок
   И был оазис и самум и пальмы и шатры бедуинов а стал один царь текуч песок
   О! А!
 
   Ай Натали-Натали уже верблюд меня ждет уже срок пришел
   О!..

   …А в снежной белой хрустальной гостиной Аничкова дворца шел потаенный сокровенный оазис царя бился бал на сто персон
   А там император Николай I плясал вился соплетался наливался крепчал окрест младой графини Бутурлиной и баронессы Крюденер с зелеными листьями вокруг жемчужных локонов змеиных но царь алчно ждал поэта Пушкина и его красавицу жену Натали-Натали — первую красавицу имперьи русской а царь был первый муж имперьи а первый хочет возлечь на первую

   И тут Пушкин и Натали-Натали вошли в снежную хрустальную залу и царь к ним пошел и тугие кругло крутые в снежных лосинах ноги спело налитые были у него а при виде Натали-Натальи стало тесно царю в лосинах его а ало лику его от кровомутного кровогрешного прилива ног прилива приплода меж царских ног
   
   Царь сказал:
   — Пушкин поэт когда ты входишь в залу — душно становится в зале.
   Ветер горячий приносишь ты что ли поэт?
   Иль с тобой влетает впадает твой сахарийский горячечный Ганнибал прадед иль дед? Твое генеалогическое нерусское древо смутно колышется как пальма в кадке помнится мне
   
   И царь маясь удушьем приказал открыть разъять запечатанный насмерть удавленный февральский балкон на Неву где февральская зыбкая метель сырая петербургская извечно смертно метет живет метет
   
   Тогда вошел в залу где жены молчуньи и девы плясуньи были почти наги вошел впал дохнул хладный снежный ветр объял остудил нагие робкие ключицы сомлелых царских жен и дев
   Но царь ждал ночи когда он заживо до дрожи кусал рвал жевал сминал эти ключицы а за ними тугояблоневые груди и ягодицы тишайшие как мускулистый лис рьяных ломких петушков грызет сосет
   Но ветр объял охладил горячечные девьи груди лона ягодицы дев и жен
   
   Ай не от этого ль ветра пошла святая огневица божественно рдяно ало картавая ползучая розовая родовая чахотка чародейных русских дворянок
   Ай ли?
   Ой ли?
   О?..

   Тогда, царь приказал шампанское принесть и разлить его в обильные павлиньи расписные неслыханные бокалы чтоб хладный ветр превозмочь побороть винным огнем
   И стал из царского златотяжкого кубка пришедшего к нему еще от царя огнепалого Иоанна Грозного пить вино шипящее смакуя грядущую сласть нощь

   И вдруг увидел царь свежий летучий оседающий песок на дне
   Гой! Гойда! Откуда песок в царском вине
   Гой! Пушкин поэт это ты принес аравийский ветр а ветр принес песок в кубок царский мой
   Усь! Гляди Пушкин — за тобой пришел песчаный несчастный ветр и песок хрустит клубится томится в моем вине
   Откуда крупитчатый отборный песок веет в петербургском феврале
   Гляди поэт!
   Эй!.. Эй!..

   Царь там сфинксы стоят таят стерегут на реке Неве
   Царь там где стоит великий поэт там струится забвенья песок но беспомощен он но уходит втуне он
   И он заметает всех окрест но не может замести след бессмертных великих царей
   А великий поэт урождается рядом с великим царем словно белый верблюд вместе с серой пустыней вдвоем
 
    Царь! песок забвенья вечного эатменья заберет заметет все ключицы все груди все ягодицы всех скоротечных дев и жен но не тронет великие пирамиды поэтов жрецов и царей
   Царь пей вино и не страшись кишащего песка в златом кубке великих царей
   Царь отпусти нас домой с женой вожделенной моей
   И твоей! ей-ей!
 
   Царь завтра у меня последняя жертва земная последняя смерть на земле последняя дуэль
   Царь завтра последняя сладкая пылкая пуля придет прилетит ко мне
   Царь я готов к ней...
   Гей!..
   А...
 
   А меня ждет белоснежный заждался верблюд Джунтайр средь шелковых песчаных барханов зыбей полей
   Мой прадед Ганнибал погладил возлюбил прилелеял прикормил сто лет назад его верблюжьего нежного прадеда и вот он воспомнил ласку руки его и снежный верблюд идет на Русь на снег идет ко мне
   Он не может забыть руки Ганнибала и через сто лет идет на Русь ко мне на снег
 
   Царь отпусти меня навсегда уйти умереть
   Царь а мне еще встречать Джунтайра а я должен успеть умереть…
   Царь там сфинксы стоят стерегут глядят сюда чрез открытый метельный балкон там сфинксы маются страждут на чужедальной сиротской Неве
   Царь это ветер из них вынимает выдувает забвенный шипящий песок
   И он летит оседает опадает в кубок пенношипучий твой
   Там Джунтайр меня ждет и от тоски песок жует а ты царь в вине пьешь жуешь побеждаешь забвенья песок песок песок
   А белоснежный Джунтайр идет на Русь на снег а мне надо умирать, а кто встретит обласкает его?
   Гой!..

   Царь завтра смерть меня ждет
   О!..
   Отпусти меня в последнюю земную ночь с моей змеетелой снежнотелой женой которая будет верна мне последнюю нощь а после траура будет твоей постельной гробовою рабой
   Да!..

   Тогда царь смирно отпустил их и Пушкин с Натали-Натали ушел.
   И сразу ветр утих.
   И песок издох изник изнемог иссяк.
   И царь приказал закрыть метельный ледовый балкон откуда шел ветр и песок и чахотка на нагогорлых почти нагогрудых жен
   Да!..

   Царь гневно ленно сказал шепнул метнул вослед поэту:
   - Иди в пески к своему верблюду эфиоп
   Оставь на русском снегу снежнобелую снежнобедрую снежнохолмистую снежнонагую вожделенную вознесенную Натали-Натали средь снегов
   Я люблю снег я люблю в ночи снежнотелых снежносветящихся дев и жен

   Но но но
   Пушкин ушел в ночь с женой и никто не знает гефсимаской сладости глубины этой ночи кроме него и жены его но смертно сладимой была эта последняя земная скоротечная ночь ночь нощь ибо она переходила в вечную нощь
   
    Никто не знает наших последних ночей – знает лишь Бог.
Потому что нам уже некому рассказать о ней кроме одного Бога! Да!
   Но!..
   Джунтайрр белоснежный верблюд ты меня ждешь ты песок жуешь ты белоснежный верблюжий правнук вспоминаешь ласку руки Ганнибала моего прадеда и на снег на Русь к моей ласковой руке пылишь уповаешь грядешь
   Ой!.. Гей! Гой!..
   Ой, блаженно! Ой, хорошо!..
   Ты пылишь в песках ты пылишь грядешь в русских снегах песках грядешь и дик странен средь хребтов сугробов снежных чадящих алмазных ледовых твой жгучий плывущий нездешний горб как мой близкий тайный грядущий гроб
   О! О! О!
   
   Поэт дик твой курчавый аравийский горячечный лик во свежем гробе грядущий плывущий средь последних сугробов снежных псковских валдайских холмов холмов холмов
   О! О!
   Сохрани и еще подержи на земле мя Господь!

   Но кого сохраняет Господь — того Он с собой в небеса берет...
   И! Уже!
 
   Натали-Натали что-то сердце болит
   Иль последняя ночь за окном сквозит
   Али снег уже на постель пылит
   Али пуля уже  в одеялах летит
   И! Уже...

   Пушкин уже утлый призрачный петербургский день пришел уже пришёл
   На Черной речке час жертвы дуэли уже Дантес с кровожадной пулей в пятнадцати шагах тебя алчет ждет
   Уже твой секундант Данзас снимает медвежью шубу и на снег ее кладет уже шуба станет саваном и пеленами косматыми кровавыми последними твоими поэт
   Пушкин проснись очнись от верблюда грядущего в песках в снегах!
   Пушкин глади уже на тебя пуля косо яро разрастаясь разливаясь развиваясь бредет на тя бредет
   Ай!.. Гой!.. Ой!.. О!.. блаженно! Светло! хорошо!..

   Но на Черной речке хоть день но нощь светлая стоит и снега снега снега девьи нетронутые простыни легковейны и волнисты и ужель на них кровь девья курчавая затаенно падет
   И Пушкин на Дантеса по девьим снегам бредет и тут начинается воздымается ветр и сечет песок но идет ветр и сечет песок не в очи Дантеса а в очи Пушкина и засыпает и ослепляет его
   И ветр сыплет песок в очи Пушкина как в кубок царя златой
   О!.. Ох!..

   А бель белизна снежной пелены и девьих холмистых снегов снегов
холмов так встает пред заметенными очами Пушкина как лоно и лядвеи и нетронутый живот девы девы Натали-Натали в ночь когда дева стала женой и на снежные простыни ужель пала невинная курчавая редкая меткая долгожданная первая кровь
   (Царь первый муж имперьи — ты уже второй!)
   Но!..

   Ужель и нынче кровь на девьи змеиные извивные снега простыни падет
   Гой!.. Хорошо! Снежно! Смертно! Свежо!..
   Но!..
   А Дантес в черной шубе стоит на снежнотелой дуэльной поляне словно на лоне Натали на лоне девьих снежных мраморов снегов как курчавый вожделенный ягнячий островок меж двух наметенных сугробов меж ног
   А Дантес в черной шубе как курчавый островок средь бель белизны наготы Натали-Натали средь бель белизны твоих лядвей неслыханных шелковых шелестящих ног ног ног ног лон

   Ай Натали-Натали в одних тесных лосинах царя нага нага по снегам бредет

   Иди к своему верблюду эфиоп…
   Оставь мне нагую Натали-Натали в снегах в моих заветных тугих перезрелых плотоядных лосинах эфиоп

   Гой! Царь! И ты курчавый островок?
   Ай пусть пуля скорей хлещет режет рвет мой живот
   Ай! да что песок в мои очи метет
   Ай! да что родимый брат белоснежный верблюд в русских снегах сугробах разрываясь трескаясь от мороза девьими спелыми дивными кожами нездешними в ледовых холомах бредет бредет
   И теперь уже Джунтайррр не песок а лед снег пьет жует
   И теперь близок дик гортанен яр в русских снегах он он он

   Гой!.. Хорошо! Свежо!.. Еще дыханье свежо! Еще живо!..
   Но пуля разрастаясь распаляясь разливаясь не спотыкаясь еще ближе и ближе грядет
   Пуля рдяная рваная родная долгожданная освободительница охранительница ближе чем он
   Да?..
   Ты хотел Господь?

   И Пушкин глядит на пулю и улыбается он
   О!..
   
   Ай! Аль пуля иль за все мои грехи мои плотяные за всех моих дев обагренных и жен удоволенных бредешь осой ледяной жгучей в фаллос древнеэллинский вечновесенний древнеаравийский мой
   О!
   А! Господь! опять Ты милуешь своего грешного певца и пуля летит влетает в живот и там вечный приют ее
   А фаллос мой эллинский грешный цел нетронут и ему еще бродить
дымить творить сладить средь грядущих урожайных сладчайших русских дев и жен
   О...
   
   Ай поэт аль забыл про свой срок
   Кого любит Господь — того в небеса молодым берет

   Ай за пулей вослед входит ветр и песок ледяной сечет метет в алый сокровенный беспомощный щеняче розовый податливый настежь распахнутый невиновный живот
   О!..

   Ай родной брат верблюд Джунтайр это ты пришел это твой ветер это твой песок да ты опоздал на пятнадцать шагов (иль верст? иль веков?)

   И смеркается слипается уходит навек девья поляна девье лоно Натали-Натали и бель белизна девьих снегов и Дантес в черной шубе как курчавый островок на лоне лядвей ног
   Ой Боже! Блаженно! Тепло! Хорошо!..
   Да!..

   Потом Пушкина несли на шубе Данзаса и он сказал;
   — Грустно тебе Данзас нести меня. В детстве матушка не носила меня на руках а теперь вместо нее ты несешь меня.
   И еще сказал:
   — Прости что я закапал кровию твою шубу дружок
   Но от крови тепло и темно и сонно мне и блаженно и далеко!
   Ой хорошо во своей во крови как дитю в молоке материнской груди томно сладко горячо!
   Но!.. Ой!..
   Ай если б не тот родной брат белоснежный верблюд ай если б не тот ветр да песок да Наталья нага в лосинах царя да Дантес как курчавый островок меж сахарных ног
   Ай Господи! Как блаженно что все это навек навзничь намертво наповал далеко!..

   Потом Пушкина принесли в родной его дом где два дня он умирал на руках великого лекаря словознатца Даля
   А Натали-Наталья боялась войти и увидеть как он умирает каменеет увядает а она привыкла видеть его вечно юнокурчавым а у умирающих власы не вьются не веселятся а печалятся выпрямляются а она не могла видеть его с прямыми кручинными власами

   Потом Даль вышел и сказал:
   — Раба божья Наталья он умер. Теперь не страшно войти.
   Теперь у него иные пути.
   И там жены не нужны…

   Тогда она стала открывать дверь дубовую тяжкую в его комнату усыпальницу но дверь не давалась
   Тогда Даль стал помогать ей но дверь не давалась не содвигалась
   И тут со дрожью они услышали вой дальнего нездешнего ветра — иль
Анубис загробный заупокойный заунывный шакал египтян там стенал или псковская плачея рыдалица рвалась
   И тут они услышали змеиный шелест песка — иль пустыня сюда набежала пришла
   И там изнутри ветер дверь держал и открыть не давал
   И песок летучий дверь держал

   Но потом Даль с трудом отодвинул дверь и на них открыто освобождённо хлынул заструился горячечный тихий шелестящий песок и песок по комнате поэта двигался жил шел и превышал уже засыпал ложе усопшего
   А в песке на новгородской атласной подушке лежала покоилась белоснежная глава белоснежный допотопный добиблейский святогорбатый лик верблюда
   И еще свежие но уже былые бакенбарды человечьи уходили растворялись высыхали усыхали пропадали на нем на лике уже верблюжьем его...
   Оооооооооо...

   Ай Джунтайр ты ль пришел? Иль поэт вспять побрел? Знает лишь Бог.
   Но молчит.
   Но во рту у Него всех Сахар всей вселенной песок.




   Тогда Натали-Наталья закрыла дверь тогда перестал струиться биться виться древний эфиопский песок

   Утром императору Николаю I донесли что великий поэт насмерть навек ушел что сфинксы на Неве до тла исчахли исчезли изветрились стали песком что на месте дуэли на Черной речке явился след верблюда исполина и снег в следу становится горячею дымящейся водой
   Но царь не возрадовался а опечалился словно в очи его как в златые царские кубки сыпануло метнуло плеснуло понесло песком но царь был царь а цари не плачут и он удержался от нежданных слез

   Эфиоп ушел.
   Натали вдова.
   А вдова для царя — всяку нощь нага отворена
   Но в душе царя был не мед  а яд был не рай а ад.

   Ах, Господь!
   Ай всего лишь белотелый верблюд в белоснежных сугробах Руси вспять в Сахару блаженно грядет
   Вот он!
   Ах Господь!
   Помоги пощади помяни его…

  1982 – март 1992