Моей своенравной

Мне почему-то никто ничего не диктует.
А сверху с ухмылкой мне смотрят в макушку.
У кого Вдохновенье годами ночует,
Но редко заходит в мою небольшую избушку.
Да что говорить…У нас здесь романтики мало,
Порядочной Музе в такой тесноте ночевать не пристало…
Дымящая печка, бревенчатый пол со щелями,
Скрипучая дверь да собака в углу с шестерыми щенками.
У нас тут излишков да роскошей ввек не бывало,
И Музе изысканной спать не годится в железе,
Но раньше она к нам тайком из дворцов прибегала
(Ведь им, этим дамам, скитанья бывают полезны).
Стучалась в окошко, молила: «Пустите погреться!»,
Дышала морозом, снимала меха и алмазы,
Простую рубашку надев, открывала мне сердце.
Как были просты и горьки юной Музы рассказы…
Потом она долго смотрела и щурилась молча,
Когда я ее кудри в две косы тугие сплетала,
И, как на перине, спала на железе ночью,
А утром, накинув меха и угрюмо кивнув, исчезала.
И вновь появлялась, взволнованна и беспокойна,
Искала приюта, болела, влюблялась, скиталась.
И мне поверяла, как все это было ей больно.
И вновь засыпала. И вновь по-чужому прощалась.
Теперь же…Теперь она знатного рода,
Скитанья она променяла на роскошь и славу.
Ну что же…Прощу ей и эту смешную забаву.
Она ведь придет. Убежит. Уж такая у Музы природа!