Директор леса

Люблю осень. Лес осенью поёт совсем другие песни. Когда отзвенит, отсочится, выдохнет устало после сытного лета, когда распустится буйством красок, станет мягким и пышным, тогда и песни у него зазвучат громко, широко и раскатисто. Вот берёзы и осины тянут мелодию, голоса звонкие и чистые, как морозный воздух, клёны сочным баритоном, словно бархатом, окутывают песню. Дубы басят, рябины подпевают, акациям тоже в хоре место имеется. Каждое дерево хочет петь, и каждое поёт, прощаясь с летом. Спетыми нотками опадают листья.
Сажусь на старый пень, тот просыпается, ворчит недовольно, но потом узнаёт, и снова проваливается в предсмертные грёзы. Он тоже был когда-то деревом, частью хора, но после того, как его спилили, потерял голос, и всё больше спит.
Лес полон звуков, музыки и голосов. Слышу, как шепчутся подосиновики, воровато озираясь, не идёт ли грибник, а там весело щебечут опята и хихикают рыжики. Жуки сонно скребут лапами, укладываюсь поудобнее. Мыши деловито тащат в норки запасы. Сойка ругается с сорокой, верещат, как сварливые бабы.
На деревьях галдят перелётные птицы, готовятся в путь. Как курортники, собирающиеся на поезд. Всё взяли? Ничего не забыли? Копошатся, суетятся. Присядем на дорожку. Расселись, притихли на мгновенье и, сорвавшись, упали в небо. И небо понесло их вместе с облаками на юг, на юг, на юг. И они машут крыльями, прощаясь с поющим лесом.
Всё, что у меня осталось от прошлой жизни – это такие вот моменты, когда я возвращаюсь домой, в лес, чтобы послушать, чтобы вдохнуть аромат пряный аромат листвы, чтобы увидеть сияние, излучаемое каждым растением, мягкое, играющее изумрудом, рубином, топазом, малахитом.
Как жаль, что люди слепы и глухи. Иначе всё было бы не так. Не рыдал бы сосновый бор за рекой, когда прокладывали через него трассу, не выли бы, умирая, высушенные болота, полные когда-то морошкой и клюквой, не умолкли бы на века липовые рощи, подранные на лыко. Не извели бы зверьё и птицу.
Когда-то здесь вольно было и косулям и лосям, и диким каанам, выводившим пастись визжащее полосатое потомство. А сколько было зайцев, белок, ежей. А сейчас только пустые бутылки, обёртки и чёрные язвы кострищ.
Но, всё равно, лес ещё жив, лес полон сил, лес ждёт, он умеет ждать. Лес родил эти слепышей, он был до них, и будет после них. И когда они уйдут, разрастётся зелёное море, сорвав асфальт и бетон, переварив города, дороги и свалки, и не оставит следа после тех, кто глух и слеп.
И снова вернутся в озёра русалки, а в болота кикиморы, мавки снова начнут водить хороводы под светом полной луны, едва касаясь босыми ногами сочной травы, и лешие будут домовито обходить владения, проверяя, всё ли в порядке в лесу. И я вернусь домой, и сольюсь в осенними песнями. Но это не скоро. Сейчас возвращаться, притворяться, дышать бензином и пить водку, жить в каменном склепе, пропитанном смрадом человеческих предметов. Я свыкся, я терплю. Что мне остаётся? Я сам выбрал этот путь, чтобы спасти лес, и морочу головы, морочу, морочу, только бы увести их мысли, липкие и грязные, подальше от леса.
Я шёл, трогая молодые лозы, и они улыбались мне. Белка спустилась, чтобы поприветствовать. У меня всегда полный карман орехов – бери, угощайся.
Вот и чёрная «Волга» видна за деревьями. Водитель – молодой парень, Володька, курит, присев на капот. Видев меня, вскочил, помахал, мол, здесь он. Глупый, думает, я могу заблудиться. Поправляю галстук, снимаю с брюк прицепившийся репейник. До свиданья, лес, спасибо тебе за твою песню.
- Куда, Сергей Данилович? – Володя открывает мне дверь.
- Давай, в контору, нужно в Главк звонить. Опять у них какие-то планы вырубки. Не дам, мой лес, пока я здесь хозяин, сам буду решать, что рубить, а что нет.
Что-то я разоткровенничался. Водитель понимающе кивает.
- Сергей Данилович, а можно вопрос?
- Валяй.
- А откуда у вас такая фамилия – Леший? Интересно даже. Вот у меня, например, Супрун фамилия, так я узнал – это был такой казак, с татарами в Крыму воевал…
- Фамилия, как фамилия, - отвечаю я. А что я ему скажу, что это и не фамилия вовсе?