Рим

Портик

   Только прохлада мрамора может остудить воспаленную память...
   Мирина прижалась лбом к колонне портика и закрыла глаза. Глупый строптивый мальчишка! Не уступить дорогу патрицию! Хорошо, что она в тот момент - к ужасу Гая Куриона  и к счастью для этого молодого недотепы - правила лошадьми. Резкий рывок поводьев - и мальчишка отделался сломанными ребрами. Зато остался жив. О, боги, боги, и куда же его несло?.. Мирина вспомнила красивое смуглое лицо, темные смеющиеся глаза... А не слишком ли долго смотрела она ему в глаза?.. Может быть, на полсекунды дольше, чем обычно всматриваются в лицо первого встречного. Но этого хватило, чтобы безразличие в глазах юноши сменилось удивлением, потом восхищением, а потом в глубине зрачков вспыхнул так хорошо знакомый Мирине огонь желания. Ей было достаточно полсекунды, чтобы разбудить в мужчине страсть, а ему достаточно полсекунды, чтобы потерять контроль над собой и своей повозкой...
   Если бы не ловкость Мирины - столкновение имело бы весьма печальные последствия. Ребра у мальчишки заживут быстро. Гнев Гая Куриона ей тоже удалось остудить - к счастью для незадачливого юноши, посмевшего не уступить дорогу претору, который мчится по городским улицам в сопровождении своей гетеры. Но сама Мирина никак не могла успокоиться. Мальчишка был сыном Суламиты, хозяйки лавки, где служанка Мирины покупала для своей госпожи свежие фрукты. Мирина проходила мимо лавки несколько раз, и лицо хозяйки показалось ей странно знакомым... В любом случае, лавка Суламиты - это не только свежие овощи и фрукты, но и сплетни со всех Римских провинций. А это уже интересно. "Надо навестить эту женщину, в конце концов, она мать, и ей будет приятно, если кто-нибудь справится о самочувствии ее сына" - подумала Мирина, возвращаясь в комнату, где ее уже ждала служанка, готовая расчесать и уложить густые непослушные волосы.

Суламита

   Через час Мирина, завернувшись в легкое светлое покрывало, уже шла по выжженной солнцем улице к лавке Суламиты. Пустынная улица казалась выбеленной в солнечном свете. Покупателей не было. Мирина подошла к прилавку и взяла спелый гранат. «Зерна наполняют этот гранат так же, как тревога за сына наполняет материнское сердце» - задумчиво произнесла она, проводя пальцам по трещине в шершавой кожуре граната. Ярко-красные зерна проступали под расходящейся кожурой, словно капли крови, сочащиеся из раны.
   Мирина внимательно посмотрела  на хозяйку. Лицо показалось ей знакомым, словно она где-то уже видела эти ровные черты, смягченные штрихами времени… Только тогда на лице была кровь, много крови… «Моя рука спасла твою плоть от верной смерти», - медленно проговорила гетера. «Но ты можешь гордиться своим сыном – не каждый юноша рискнет преградить путь претору.  Твой сын дерзок, но смел, и, похоже, это передалось ему с молоком матери. Может быть, ты разрешишь мне войти? Иначе моя служанка, придя за фруктами, рискует увидеть госпожу, выполняющую ее работу».
    Мирина  вошла в атрий. Быстрого взгляда было достаточно, чтобы ни одна деталь не ускользнула от ее внимания. Врожденная способность кочевого народа моментально оценивать обстановку и постоянная внутренняя готовность к опасности за годы жизни в Риме не только не притупились, а, наоборот, стали чем-то вроде животного инстинкта. Мирина воспринимала пространство пятью человеческими органами чувств и шестым – интуитивным, которое было едва ли не сильнее всех пяти вместе взятых.
    Обстановка дома могла рассказать, что некогда дела хозяев шли весьма успешно, но, несмотря на добротность сохранившихся дорогих вещей, здесь не было обычного для римлян стремления к неумной роскоши, часто граничившей с вульгарностью. Это был дом в самой обычной римской инсуле. И это был не Рим. Впервые за десять лет жизни в этом городе Мирина почувствовала себя легко. Она внимательно посмотрела на хозяйку. «Суламита… Она еврейка. Хитрый и практичный народ. Но не этим отличаются они от римлян… Евреи умеют любить». - «Римляне зовут меня Мирра, - сказала гетера, обращаясь к смущенной и немного встревоженной хозяйке. – Но мое настоящее имя Мирина. Остальное обо мне ты легко сможешь узнать, если тебе понадобится. О гетере городского претора в Риме ходит столько слухов, что и боги не разберутся, что в них правда, а что нет»...

...Сидя на теплой скамье, Мирина с удивлением осознавала, как легко и спокойно становится у нее на душе. Впервые за много лет ей показалось, что она встретила не то чтобы родного, но хоть в чем-то похожего на нее человека. Она смотрела на темные от загара руки Суламиты, на тунику со следами многочисленных дневных трудов, на красивое, гладкое не по возрасту лицо в обрамлении непослушных черных волос… Взгляд ее остановился на шраме, тонкой светлой полосой выделявшемся на фоне смуглой кожи. Вновь перед Мириной мелькнули картины полустертых  воспоминаний: беснующаяся толпа, крики – «Христианин! Он христианин!», мертвый мужчина на вымощенной камнем площади, кровь, смешивающаяся с дорожной пылью…» 
   Мирина поймала взгляд Суламиты, с неподдельным любопытством и восхищением рассматривавшей  унизанные кольцами пальцы гетеры. Особенно ее внимание привлекал небольшой перстень с темно-бурым опалом (тут Мирина вспомнила, что именно за этим перстнем шла она тогда к ювелиру через городскую площадь). В солнечном свете золото  казалось почти белым, как раскаленный песок на площади,  камень словно пролили в оправу и он, высыхая, менял в ней свой цвет, как, высыхая, меняет цвет кровь – от багрового до бурого. Гетера сняла перстень, в тени ее лица камень влажно заблестел, словно наполняясь свежей силой. «Возьми этот перстень, Суламита. Он окупит тебе затраты на лекаря и заодно очистит мою совесть. В Риме поговаривают, что опал символизирует верность и оберегает от мук. У моего народа он считался камнем противоречий. Не знаю, какое из этих суеверий тебе больше по вкусу. В любом случае, эта безделушка может пригодится в хозяйстве», - сказала Мирина, улыбаясь. «Я не приму отказа, Суламита. Ведь твоя лавка не хочет лишиться такого клиента, как претор, правда?»

Претор

...Мирина быстро шла по улице, ведущей к дому претора. На душе у нее было неспокойно. Что-то тяжелое было в густом горячем воздухе, который саваном лег на притихший город. Мирина ускорила шаг. Остался один поворот – и она будет на небольшой площади перед домом, там миниатюрный фонтан, где из разинутой львиной пасти всегда бежит прохладная и чистая струя. Там можно умыться, смыть с себя эту проникающую сквозь поры пыль города и вместе с ней страх… Мирина свернула за угол и столкнулась со своей служанкой. Та взглянула на гетеру затуманенными глазами и упала ей в ноги, рыдая и причитая. Лицо девушки распухло от слез, а руки пахли тем сладковатым страшным запахом, не узнать который было невозможно. «Хозяин, - с трудом разобрала гетера, - хозяин ушел к богам…». Предчувствия Мирины  стремительно приобретали форму и объем.
   Уже несколько месяцев Гай Курион был болен. Знала об этом только она, городскому претору не подобает показывать на людях свою слабость.  Силы покидали его постепенно, иссушая - так высыхающая река обнажает русло. И боги, и лекари были бессильны. Когда наступил август, и жара перестала покидать город даже вечером, претору стало особенно тяжело. Близилась третья августовская полночь, когда претор зашел в комнату Мирины и присел на краешек ее ложа. «Ты была мне и женой, и дочерью, радость моя. Мне осталось немного. Я позаботился о том, чтобы ты ни в чем не нуждалась. Мои враги не причинят тебе вреда, мои друзья станут твоими друзьями», - тут Гай Курион захлебнулся лающим кашлем, и белое полотно платка, который он поднес к губам, окрасилось кровью. Мирина крепко обняла худые, остро выступающие под тогой плечи претора. Она часто видела смерть и слишком хорошо знала, как упряма эта незваная гостья. «Это дом моего деда, моего отца, Мирина, - продолжал претор, отдышавшись. – Он отойдет моему брату Ливию. Ты получишь дом в торговом квартале, через месяц заканчивается срок его аренды. Он не очень большой, но ты сможешь устроить в нем все по своему вкусу – недостатка в деньгах у тебя не будет. Тебе отойдет и вилла Белецца в предместье Рима, я помню, мы покупали ее с тобой, она нравится тебе, она похожа на тебя – такая же красивая…» Гай Курион нежно провел горячей рукой по волосам гетеры. Если боги позволят мне, я буду беречь тебя, Мирина» - претор встал и быстро вышел из комнаты.  Утром он был бодр и, как обычно, отдавал приказания слугам и принимал посетителей. Затем дела захватили его, и последние несколько дней Мирина встречалась с ним только за вечерней трапезой, где по обыкновению присутствовали друзья и партнеры – Гай Курион не только решал гражданские споры, но и умело вел свои торговые дела.
   И вот теперь претор мертв. Единственный человек, которого она считала родным в этом жестоком городе. Мирина медленно шла к дому, не замечая стенаний плетущейся следом служанки. Порог дома был усыпан ветками и цветами. Тяжелый запах благовоний доносился из глубины дома. Повсюду были люди – Мирина не различала их лиц, не отвечала на приветствия и соболезнования. Молча вошла она в залу, где на парадной постели покоилось уже  приготовленное погребальщиком тело Гая Куриона. Рядом с постелью дымилась курильница.  Женщины плакали. На столике у стены лежали приготовленные для обряда погребальные маски предков. У дальней стены комнаты в окружении патрициев и влиятельных купцов стоял брат Гая Куриона Ливий, крепко держа в руке свиток с печатью претора. Он что-то громко и раздраженно говорил, стоя спиной к гетере. Один из собеседников бросил на Мирину любопытствующий взгляд и кивнул. Ливий обернулся. «До похорон еще семь дней», - услышала гетера. Слова были обращены к ней, но Мирине казалось, что они отзываются в ней приглушенным эхом, как ветер отзывается эхом в пока еще пустых погребальных пещерах, выбитых в скале. «По завещанию этот дом мой, и я намерен переехать в него не медля – так мне будет проще руководить траурной церемонией и принимать дела. Брат был великодушен к тебе, Мирина, он щедро наградил тебя за то, что ты скрасила его старость» - Ливий не мог сдержать усмешки. Мирина хорошо помнила, как обхаживал ее этот грузный, неповоротливый человек, не считаясь ни с чувствами своего брата, ни с желаниями девушки. Ее отказ тогда был резок и больно ударил по самолюбию Ливия. И вот теперь он получил шанс отыграться. «После погребального костра мы упокоим прах претора в гробнице. Лучшие скульпторы Рима будут работать над изваянием. Кстати, Мирина, два коня, что Гай Курион купил у варваров,  тоже твои. Никто больше не станет связываться с этими неуправляемыми жеребцами. Их проще убить, чем приручить. Твоя служанка уже собрала твои вещи. Я дам тебе носилки и слуг для переезда», - закончив, Ливий отвернулся, явственно давая понять гетере, что ее участие в делах семьи теперь вовсе необязательно. Мирина выпрямилась и сжала ладонь в кулак с такой силой, что ногти оставили в коже глубокие следы. Боль помогла ей сдержать слезы. «Благодарю тебя, Ливий и не смею больше обременять тебя в этот скорбный час» - сказала гетера, не отводя взгляда от замершего на постели тела. «Да, да – нетерпеливо проговорил Ливий. Увидимся на похоронной церемоний, Мирина. На днях я пришлю к тебе управляющего, и мы все уладим с бумагами». 
    Мирина подошла к постели и коснулась восковой руки того, кто спас ей жизнь тем жарким августом десять лет назад… «Прощай, Гай Курион. Ты заменял мне отца, которого я лишилась, и мужа, которого у меня не будет» - чуть слышно произнесла она и вышла из комнаты.
    В портике ее ждала служанка. Вещи гетеры были сложены и связаны в тюки, сверху которых громоздилась плетеная корзина с едой. Два чернокожих раба взяли немногочисленную поклажу. Еще два ждали на улице у накрытых палантином носилок. «Где кони?» - спросила Мирина, оглядываясь. «Кресп уже погнал их на виллу, госпожа, он единственный, кроме Вас, кто может с ними сладить» - пролепетала служанка. Мирина кивнула. Старик Кресп многие годы был верен своим хозяевам и еще больше – их лошадям, ему можно доверять. «Прочь отсюда и побыстрее», - приказала гетера рабам, устраиваясь на носилках. Могучие руки рабов легко подхватили свою ношу. Мирина закрыла глаза.
   Когда  миновали центральные оживленные улицы, она наконец дала волю слезам, и соленые капли, обжигая кожу, заструились по щекам. Впервые за много лет  плакала «царица гетер» и «муза Рима». Со слезами приходили облегчение и пустота. Мирина не почувствовала времени, которое они провели в пути. Носилки опустились на землю, и гетера ступила на мраморные плиты виллы Белецца.

Вилла Белеца

   "Конюшня совсем пришла в негодность", - подумала Мирина, заходя в виллу. Недовольное фырканье разгоряченных лошадей доносилось из полуобрушившейся постройки. "Кресп продержится пару дней, но потом надо будет найти для коней условия получше. Эти развалины не выдержат норова жеребцов, еще помнящих вольную степь". Гетера трепетно относилась к своим лошадям, и судьба их не на шутку волновала ее. Немногие в Риме стали бы заботится о лошадях больше, чем о людях.  Тут Мирина вспомнила вычищенную, сытую лошадь, запряженную в повозку дерзкого юноши. "Да,  Суламита может принять и накормить не только незваных гостей...  Надо будет узнать, нет ли в ее конюшне свободного места, пока мы не восстановим эту". Отправив служанку разбирать вещи, Мирина зашла в спальню и упала ничком на кровать. "Это был слишком странный и страшный день", - подумала она. Через минуту гетера окунулась в глубокий холодный сон без сновидений, как окунается в морскую бездну прыгнувший со скалы.
   Проснувшись, гетера занялась осмотром своих новых владений. Жизнь продолжалась, и дела требовали ее участия. На крыльце виллы Мирину ждал Кресп. Он сидел на ступеньках и дремал, уронив седеющую голову на темные от работы и солнца мозолистые руки. Услышав шаги хозяйки, Кресп вздрогнул, просыпаясь, и тут же расплылся в улыбке. Старик любил гетеру за ее справедливость и хорошее отношение к рабам а, главное, к животным – не имевший семьи Кресп всю свою нерастраченную на людей нежность отдавал лошадям. «В новый путь, хозяйка, с новыми силами», - проговорил он, кивая. В глубине души он жалел эту молодую женщину, слишком часто терявшую то, что она считала частью своей жизни. Но за годы службы в доме претора он хорошо изучил нрав гордой сарматки. Жалости она не выносила, свою слабость на людях не показывала, и оставалось только догадываться, какие шторма бушуют за неприступной красотой этого лица. Мирина улыбнулась. Она чувствовала доброту старика Креспа, но боялась поддаться искушению снова стать слабой и беспомощной, боялась своих слез… «Что там кони, Кресп?» - спросила Мирина деловито, словно все ее заботы в том и состояли, чтобы следить за порядком, да обустраивать виллу. «Кони не спокойны, хозяйка, - нахмурившись, ответил Кресп. «Половина конюшни обвалилась, а в одном стойле двум жеребцам долго не продержаться. Гром особенно недоволен, боюсь, как бы он не разрушил и то, что осталось».
– Я позабочусь о лошадях, Кресп. У хозяйки овощной лавки, Суламиты, неплохая конюшня. Возможно, там найдется место и для наших коней. Дальше по дороге к морю пустынная равнина – выгони их пастись туда, там, присматривая за лошадьми, ты принесешь больше пользы, чем здесь, вздыхая над обвалившейся кровлей.
  Кресп просиял. Лошади и свобода вдали от улиц Рима были лучшей наградой для старого раба. «Да, хозяйка» - Кресп низко поклонился и направился к конюшне, не скрывая довольной улыбки. «Кресп!» - окликнула его Мирина. – Когда вернешься с пастбища, приготовь мне Грома, этот вечер я намерена провести в седле. Кто знает, когда еще у меня будет такая возможность…» «Слушаюсь, госпожа» - еще раз поклонился Кресп и исчез в полумраке конюшни.
  Мирина задумалась. Впервые она стала полноправной хозяйкой собственности. Гетера хорошо понимала, что теперь состояние и уют дома зависят только от нее. Вилла Белецца была, бесспорно, прекрасна, но тень давно пустующего жилища лежала на потускневшем мраморе, заросших травою дорожках, запущенной изгороди. «О боги, как мне привести все это в порядок?» - подумала Мирина. Тут она вспомнила о храме Весты, где римляне приносили жертвы, прося богиню о благополучии любого начинания и процветании дома. Гетера встречалась с весталками на торжественных собраниях и гладиаторских боях, где пользующиеся небывалым уважением жрицы появлялись в сопровождении внушительной охраны. Они были сдержаны и мудры, эти женщины, посвятившие себя Богине. Не слишком уважающая римских воинственных богов, Мирина питала странную симпатию к культу богини Весты. Храм, куда вход мужчине был запрещен после захода солнца, интуитивно казался сарматке близким. Ей необходимо было найти место, в котором она смогла бы разобраться с тем хаосом, что творился у нее внутри.
 
Храм

  Мирина дала указания служанке, убрала тяжелую, обвитую золотой нитью, косу под покрывало и вышла за ограду виллы. С возвышенности вечный город был виден, как на ладони. Его выжженные солнцем постройки, узкие улочки, впивавшиеся в круглые бока площадей, мерный гул тысяч и тысяч людских голосов, конское ржание, скрип колес,  - все это по мере приближения к городу становилось ярче и громче,   девушку, идущую по городской окраине, словно затягивало в эту огромную пеструю воронку… Пройдя несколько кварталов, Мирина  увидела купол храма Весты в роще на склоне Палатинского холма. Спустя немного времени, гетера уже поднималась по полукруглым ступеням под своды храма.
  В середине круглой храмовой залы горел неугасимый огонь. Дым уходил в круглое отверстие в куполе и его струйки змейками расползались по голубому фону неба. Казалось, будто купол храма – огромная оправа для драгоценной, идеально отшлифованной бирюзы. Прохладный пол, вымощенный разноцветным мрамором,  бронзовые светильники на стенах, - Мирина с удивлением и трепетом осматривала храм. Поднеся положенные богине жертвы – хлеб, масло и воду из ручья нимфы Эгерии – гетера остановилась перед горящим в чаше огнем. Ее народ наделял огонь великой очищающей силой. Мирина помнила, как она ребенком заворожено смотрела на ритуальные костры. Огонь казался живым – он приникал к краям чаши и снова взмывал вверх, тянулся к рукам и отпрыгивал, он играл с ней – огненно-рыжий танцующий лис, изворотливый хищник и манящая добыча… «Я приручу тебя, - подумала Мирина, глядя на пляшущее пламя. – Я приручу тебя».
  Погруженная в свои мысли, Мирина не заметила, что кто-то зашел в храм. Услышав мужской голос, она посмотрела на обращавшегося к ней с каким-то вопросом незнакомца долгим тяжелым взглядом – казалось, искры неугасимого огня пылают в ее зрачках и готовы испепелить каждого, кто нарушит ее священный покой. «Огонь может очистить, но может и убить» - медленно произнесла она и обошла чашу так, чтобы незваному собеседнику не было видно ее лица. Незнакомец явно был не прочь поговорить, а этого гетере хотелось меньше всего. Она пришла сюда за покоем и одиночеством, и мужчина, осмелившийся их нарушить, рисковал дорого поплатиться за это. Острая на язычок гетера с трудом сдержалась от колкого ответа – собеседник мог оказаться кем угодно, и Мирине не хотелось потом жалеть о брошенных в сердцах словах. Она снова погрузилась в мистическую пляску пламени, решив уйти, если незнакомец не оставит ее в покое. Гетера вспомнила о близящемся вечере и намеченной поездке верхом. Она чуть заметно улыбнулась своим мыслям. Если ей помешают приручить огонь здесь, она знает еще один способ завладеть этим обжигающим цветком – беспроигрышный способ. Далеко в степи ей никто не сможет помешать. «Надеюсь, Кресп позаботится о том, чтобы Гром был готов к моему возвращению», - подумала она, уже предвкушая долгожданную свободу в седле.
  Близился вечер, и гетера заторопилась. Нужно было еще вернуться на виллу Белецца и приготовить все необходимое для поездки. Пристально взглянув на пламя, которое, казалось, притихло и замерло под ее взглядом, Мирина вышла из-под прохладных сводов. Все еще яркое солнце на минуту ослепило ее, но когда глаза привыкли, и гетера осмотрелась, невольный возглас восхищения вырвался у нее. У ног ее лежал Рим, и с вершины Палатинского холма он казался огромной причудливой мозаикой. Дворцы и храмы, статуи и колонны, резная чаша Колизея и величественный Пантеон – все это было наполнено силой и мощью жестокого, но великого народа. «Да», -  подумала Мирина. – Да, этот город пребудет вечно».

Вечер

  Когда Мирина вернулась на виллу, солнце, плавившее город и его окрестности, стало мягче и устало клонилось к горизонту. Гетера с удовольствием отметила, что конь готов, кивнула Креспу и зашла в дом. Служанка приготовила нехитрую трапезу – фрукты, пирог, вино, сосуд с чистой прохладной водой. Несмотря на непростой день, Мирина не чувствовала себя голодной, поэтому почти не притронулась к еде. Ею уже овладевало то волнительное нетерпение, которое предшествует долгожданному событию. Она обошла все комнаты, раскрывая тяжелые сундуки и ларцы, перебирая дорогие ткани и наряды. Прохладные шелка, мягкая шерсть касались ее пальцев, но не замедляли их торопливого порхания на ворохом богатств, за которые модницы Рима готовы были бы отдать многое. В этом великолепии не было того, что искала Мирина. Наконец она открыла тяжелую кованую шкатулку с изображением воинственной полуобнаженной всадницы. Там, аккуратно свернутое, лежало пропитанное запахом времени грубое полотно. Мирина осторожно развернула его. Это была очень короткая туника из грубой холщовой ткани. Кое-где она была разорвана и разрывы явственно свидетельствовали о борьбе, в которой побывала когда-то ее обладательница. Несмотря на потрепанный вид, ткань совсем не истончилась, скорее наоборот – стала грубее и плотнее. Мирина попробовала надорвать подол туники и не смогла. «Я нашла ее», - подумала гетера. – «Я посмотрю в глаза своего прошлого».
  Трудно сказать, почему тогда, десять лет назад, попав в дом претора, она не позволила сжечь ее запачканную кровью изорванную одежду. Кожаный пояс с тяжелой кованой пряжкой забрал у нее легионер еще на пути в Рим – забавная вещица на память об удачном трофее. Гетера долгие годы хранила свой нехитрый сарматский наряд, ставший для нее связующей нитью с ее прошлым и с ее болью. Нить пора было оборвать. Слишком сильную боль причиняла она, натянувшись между римскими холмами и сарматскими степями.
  Мирина отправилась в конюшню. Острым кинжалом, который всегда был при ней, она распорола холщовое полотно на две длинные ленты и плотно свернула их в тугие клубки. Среди конской упряжи и прочей хозяйственной утвари были найдены две небольших цепи – каждая как раз была длиной от ладони до плеча. Мирина с трудом разогнула два кольца на старой уздечке и закрепила на них клубки из ткани. Ленты полотна были переплетены так причудливо и плотно, что холщовый шар казался литым. Соединив цепи с кольцами, девушка сложила из обрезков кожи две петли и пропустила их сквозь свободные концы цепей.  Выпрямившись, Мирина  продела ладони  в петли и взмахнула руками. Цепи с шарами взлетели, описав причудливую дугу. Гетера улыбнулась. «Кресп! Седлай Грома», - радостно крикнула она.-  «В развалинах жертвенника есть сосуд со смолой?». «Есть, госпожа, - откликнулся Кресп. – Я был там сегодня с лошадьми и приготовил сосуды со смолой и несколько факелов на случай, если Вы отправите коней в ночное». «В ночное отправлюсь я», - улыбнулась гетера. Кресп кивнул. Он догадался о намерениях своей госпожи и тайно восхищался тем, что она затеяла.
  Когда сумерки сделали воздух прохладным, а очертания предметов  - расплывчатыми, ворота виллы Белецца распахнулись, и из них вылетел казавшийся в полумраке почти черным огромный конь. Его всадница была одета в короткую тунику, которую поддерживал кованый пояс, высокие кожаные сандалии с металлическими украшениями, ее темные волосы развевались, удерживаемые лишь золотым зажимом, руки от кисти до локтя были скрыты медными браслетами, которые тускло блестели в вечернем свете. Римской гетеры не было. Пришпорив коня и воинственно крикнув, амазонка скрылась в ночной степи.

Степь
 
  Закрепив факелы в развалинах старого жертвенника и отпустив пастись коня, Мирина взяла сделанные ею цепи и осторожно погрузила фитили в смолу. Камни жертвенника, разрушенного землетрясением много лет назад, образовывали большой круг. Лунный диск, выплывший из-за горизонта, освещал степь. Ночные птицы испуганно взмывали над горящими факелами, ослепленные неожиданно ярким светом. Мирина встала в центр каменного круга. Звуки ночной степи сливались в мерную мелодию, которой издалека, словно огромный барабан, вторило разбивающееся о скалы море. Девушка медленно раскачивалась в такт гулу прибоя, впадая в мистический транс. Внезапно она резким движением выбросила руки с цепями в воздух, просмоленные фитили, коснувшись горящего факела, вспыхнули, Мирина развела руки и закружилась в огненном вихре. Огонь, повинуясь ее сильным рукам, взвивался, нападал, почти касаясь ее лица, и внезапно, присмирев, падал и на миг замирал у ног. На обсидиановом небе вспыхивали огненные волны и петли, стрелы и спирали, кружился пылающий вихрь, кружилась амазонка – и вместе с ней кружилась земля.            

  Воспоминания вспыхивали в памяти в такт огненным всплескам. Им четыре, их впервые сажают на коней, и смеющаяся Мирина протягивает испуганной Амаге руку. Им десять, они стоят друг против друга, скрестив мечи и тяжело дыша, и каждая гордится, что выстояла в схватке. Им пятнадцать. Красный закат разливается по степи. Амага натягивает тетиву, и Мирина, помогая ей прицелиться, обнимает ее сзади. Запах разгоряченной кожи, степного ветра, запутавшегося в волосах, учащенное дыхание… Амага поворачивается, касаясь своей щекой ладони Мирины. Падает на землю лук, так и не расставшийся со стрелой… Все быстрее и быстрее огненный вихрь. Они в плену, Мирина губами ловит слезы, срывающиеся с острых ресниц подруги. «Я никогда, никогда, никогда тебя не оставлю. Я никому, никому, никому тебя не отдам. Только будь со мной, будь со мной, будь со мной». «Я буду» -выдохом вырывается из прикасающихся к коже губ… Десять лет Мирина искала ее, не отпуская из памяти ни на минуту. Десять лет – по всем закоулкам Рима. Она знала, что должна найти Амагу. Она приказала себе не думать о том, почему не ищут ее.
 
  Цепи взлетели, со свистом раскроив ночной воздух на две темные завесы. Мирина танцевала так, как танцевал сам огонь в ее руках. Луна поднялась и остановилась над огненным кругом. Горящие капли смолы падали на вековые камни и гасли, далекие волны бросались на скалы, с грохотом разбиваясь о них, звезды, скрывшиеся за диском луны, казались взлетевшими в небо и еще не погасшими искрами. Не было Рима. Не было мира. Не было ничего, кроме огня.
  Огненные звезды догорали. Мирина опустила руки и оглянулась. И тут же тело ее сжалось в пружину и с быстротой охотящейся пантеры она бросилась в темноту. В ладони блеснул кинжал. У черты жертвенника жались друг к другу две фигуры... Присмотревшись, Мирина разглядела высокого немолодого, но крепкого мужчину. Его темная кожа сливалась с ночью, и лишь глазные белки, зубы да более светлые ладони выделялись в темноте. Он стоял не двигаясь, закрывая жавшуюся к нему полноватую женщину. Мирина подошла к ним так близко, что чувствовала биение пульса сквозь вздувшиеся на шее мужчины вены и теплый запах волос, смешанный с запахом пыли и степных трав - от женщины. Гетера всмотрелась в лицо незваной гостьи, и спрятала кинжал.
- Знаешь, Суламита, я бы могла убить тебя так быстро, что и подземные боги удивились бы. Мой кинжал не знал еще ни одного промаха. Так что поблагодари его за медлительность. А после объясни мне, какой такой фрукт для своей лавки ищешь ты ночью в степи? Суламита стала говорить  что-то об укатившемся в ночную степь персике, но Мирина перебила ее:
- Бока твоего коня ходят ходуном, Суламита, и все это из-за какого-то персика! А кони, между тем, любят яблоки. Животное не выдержит вас двоих на своей спине, если можно назвать эту впадину спиной лошади. Прикажи своему телохранителю позаботиться не только о тебе, но и об этом несчастном. Пусть едет на виллу, надеюсь, служанка так же расторопна, как и болтлива, и не оставит его голодным. Об этом - Мирина кивнула на тяжело дышавшего коня - позаботится Кресп, и к утру ваш осел вспомнит, что он конь, а не вьючное животное.
- А ты поедешь со мной, женщина. Может быть, мне известны пути персиков в ночной степи, - Мирина пыталась быть серьезной, но в ее глазах снова вспыхнули безумные смеющиеся огоньки...

...Мирина проводила взглядом удаляющегося всадника и подошла к хлопочущей у корзинки с припасами женщине. Медленно, через плечо Суламиты - стоя у нее за спиной и слушая, как затихает суетливое бормотание о сообразительности слуг и вкусовых качествах сыра, - она протянула руку, коснувшись шеи Суламиты прохладными браслетами, наклонилась к корзине с припасами и взяла крепкое ароматное яблоко.
- Яблоки. Я тоже люблю яблоки, - медленно произнесла Мирина, отстранясь от Суламиты и обойдя жертвенный камень. Выбрав ровное место, Мирина удобно устроилась - так, словно возлежать на алтаре жертвенника в степи было так же естественно, как на пиру претора.
Мне пришлось покинуть дом десять лет назад, –объяснила Мирина, сделав глоток из кувшина. - Если у кочевого народа есть дом, конечно. Мой дом - это степь, это ветер, развевающий гриву лошади, это звон металла и запах грубо выделанной кожи... Я не умею привязываться к месту. Я привязываюсь к людям. Претор был добр ко мне и, видят боги, он заслужил покой. А я заслужила свободу, если она вообще может быть в этом городе. Здесь каждый человек - раб. Раб своих страстей и иллюзий.
   Мирина замолчала. Почему-то ей хотелось быть откровенной. Она внезапно с тоской ощутила, как она устала за эти годы - от постоянного притворства, от необходимости быть сильной, от отсутствия по-настоящему близкого человека... Чтобы побороть нахлынувшие эмоции, гетера перешла к угощению.
- Сыр и фрукты ночью в степи гораздо вкуснее всех причудливых блюд на всех римских пирах вместе взятых, - одобрительно произнесла она, глядя на Суламиту. Только сейчас Мирина заметила, что бойкая и разговорчивая хозяйка лавки очень устала - дальняя дорога и неожиданное зрелище огненного танца стоили ей немалых душевных и физических сил. К тому же, судя по неудобной позе, которую Суламита периодически меняла на еще более неудобную, пытаясь умоститься на неровном камне, спина ее давала о себе знать - для человека, непривычного к седлу, и пятнадцати минут верхом достаточно для того, чтобы ощутить, из каких косточек и сухожилий состоит его бедное тело. А Суламита проделала долгий путь, и выглядела совсем утомленной, хоть и старалась не показывать этого.
  Мирина встала и подошла к лежавшей на камнях сбруе - Гром был отпущен на волю, хотя и не уходил далеко, готовый повиноваться первому зову своей хозяйки. Из небольшого кожаного мешка, притороченного к седлу, она достала темный флакончик и подошла к Суламите.
- Здесь растирание, которым многие века пользовались в моем племени. У всадника в бою нет времени на отдых, а боль отвлекает и лишает сил, - с этими словами Мирина открыла флакон, и воздух наполнился крепким, пьянящим ароматом трав и благовоний - сладковатыми нотками розового масла, терпким сандалом и еще десятком незнакомых удивительных запахов. - Немного колдовства - и ты забудешь о своей спине, - улыбнулась гетера. - Главное знать, чем пользоваться и как.
   Глядя на приготовления Суламиты, Мирина улыбалась. Когда Суламита наконец уселась на жертвеннике и подставила крепкую, но согнутую от боли спину, перехваченную  повязкой, рукам гетеры, та не выдержала и рассмеялась.
- Нет, Суламита, так дело не пойдет. Моего настоя в Риме днем с огнем не сыскать, поэтому мы не будем тратить его впустую. Ты же хочешь не только приятно пахнуть, но и разогнуться наконец! Ложись, - Мирина кивнула на плоский длинный камень.
И это, - требовательно добавила она, указывая на нагрудную повязку.
   Посмотрев на напряженную спину, Мирина безошибочно определила больное место - чуть ниже лопаток, на стыке двух позвонков, там, где еще не исчез розовый след от нагрудной повязки. Сведенные мышцы защемляли нерв, и боль разливалась по всей спине, отдаваясь в пояснице и между ребер. "Она мужественно держится", - подумала Мирина, - и, не дав Суламите опомниться, одним прыжком оказалась над ней. Сидя верхом на ее бедрах, гетера одной рукой пригнула шею Суламиты, не позволяя ей повернуться, а другой перевернула флакончик со снадобьем. Густая медового цвета капля упала на отмеченную взглядом сарматки точку. Суламита непроизвольно вздрогнула. Еще несколько капель легли на начинающую разогреваться кожу. Воздух наполнился запахами, от которых кружилась голова. Мирина убрала флакон и провела ладонью вдоль позвоночника, заставляя масло впитаться. Едва касаясь тела, тонкие пальцы скользнули по спине - от шеи вниз, к крестцу - словно знакомясь с развернутой картой и определяя маршрут. Едва заметная волна прошла вдоль позвоночника, повинуясь движению пальцев. Мышцы стали расслабляться, сведенные плечи расправились. Гетера перестала держать Суламиту - та уже не пыталась повернуться и лежала, подчиняясь воле рук и магии запахов. А запахи сводили с ума. Попадая на кожу, легкие цветочные ноты испарялись и наполняли воздух своей мелодией. Более сильные и плотные ароматы смешивались с запахом разгоряченных тел, пробуждая их. Мускус, пачули, бергамот возвращали силы и заставляли кровь чаще пульсировать в венах. Мирина почувствовала, как напряглись бедра Суламиты и крепче сжала их своими. Гетера никогда не была так близка с римлянкой - не считая помогающей ей с туалетами служанки. Она не участвовала в женских любовных играх в термах, не отвечала на предложения патрицианок. Все эти годы для нее существовала только одна женщина, и сама мысль о возможной измене с римлянкой... Но Суламита не римлянка. Продолжая массировать раскрасневшуюся спину, Мирина рассматривала крепкое, красивое тело, которое возраст не портил, а скорее, наоборот, придавал ему благородство и украшал, как время украшает дорогие вещи. Мягкие округлые формы укрывали сильные мышцы, словно полотно, укрывающее мраморную статую. Это была непривычная, незнакомая сарматке красота зрелого женского тела. Руки Мирины рисовали на спине причудливые узоры - как будто продолжая свой огненный танец. Пальцы встречались у позвонков и расходились, обхватывая податливое тело и касаясь груди, затем стремительно летели вниз - к бедрам - и снова поднимались, сжимая кожу. Воздух звенел, переполненный запахами, разбуженный учащенным дыханием. Древние боги улыбались. Мирина чувствовала растущее напряжение, чувствовала, как меняется тело под ее руками, как становится влажной ладонь, она двигалась все быстрее, наклоняясь все ниже, касаясь распущенными волосами кожи... Наконец, приникнув к вытянутому в струну позвоночнику, она обхватила Суламиту под грудью так, что большие пальцы оказались по обе строны от позвонков. Глубоко вдохнув, Мирина опустила запястья и основаниями ладоней впилась в болевые точки с такой силой, на какую способен не всякий мужчина. Замерев на несколько секунд, она отпустила окаменевшую от внезапной боли и неожиданности Суламиту из своих крепких объятий.
- Теперь ты можешь ездить в седле сколько угодно, Суламита, - скзала гетера, спрыгивая с камня и усаживаясь на траву перед лежащей женщиной. - Ты забудешь, что такое больная спина. Только знаешь, если человек забывает одно - ему нужно запомнить другое. Сосуд памяти не может быть пуст. - С этими словами Мирина потянулась к кувшину с вином, отпила и протянула его Суламите.
- Боюсь, римский лекарь не одобрил бы мои методы. Не нужно учиться тому, что у тебя в крови, - улыбаясь, пояснила она. - Я римская гетера по положению, но дух моего народа всегда живет во мне, как и память о его обычаях и умениях. Римляне мало знают о нас, сарматах. Нас считают дикарями, годными разве что для охраны границ или воинских игрищ. Но никто не знает, как волшебны наши песни, плывущие по расцвеченной кострами степи, как быстры и послушны наши лошади, выбирающие себе всадника по биению сердца, как красивы и сильны наши женщины, не уступающие в схватке мужчине... Никто не знает, как отчаянны и верны наши сердца, умеющие любить так, что время бессильно...
   Мирина запнулась, недоверчиво глядя на Суламиту - кто знает, уместна ли сейчас такая откровенность. - Нас с детства учат справляться с болью - иначе в степи не выжить. Есть много секретов, которым сотни лет. Я рада, что тебе пригодился один из них.
Гетера встала и громко свистнула. В ответ донеслось фырканье, и огромный конь появился из темноты. Мирина подняла седло и, ласково похлопывая Грома, стала готовить его к обратной дороге.
- Становится прохладно, - сказала она, - нам пора возвращаться на виллу. Иначе твой телохранитель явится сюда спасать тебя от безумной дикарки.
  Мирина помогла Суламите забраться в седло. Спрятав корзину с остатками еды в мешок, она погасила догорающие факелы, и, вскочив в седло позади Суламиты, позволила наконец нетерпеливо танцующему Грому доказать, как быстры сарматские скакуны. - Дорога покажется тебе гораздо короче, - крикнула Мирина Суламите, крепко обнимая ее одной рукой. Другой она держала поводья, но казалось, что конь слушается не приказа руки, а знает мысли своей хозяйки. Ветер свистел в ушах, слезы застилали глаза, и ночная степь представлялась мифическим морем, над которым несет своих всадников огромная черная птица.

Утро

   Мирина проснулась, и, скинув с себя покрывало, нагая выбежала к бассейну. Утренняя прохлада освежала, мраморные плиты вокруг бассейна еще не успели нагреться, и гетера, не раздумывая, нырнула, не утруждая себя спуском по блестящим в первых лучах солнца ступеням. Она проплыла под водой к противоположному краю, представляя себя морской нимфой, чувствуя, как просыпается и разогревается в движении тело. Вынырнув, Мирина оперлась на украшенный мозаикой бортик бассейна и, закрыв глаза, подставила лицо ласковому и не жаркому еще солнцу. Она не боялась загара, чем немало удивляла знатных римлянок, тративших большую часть дня на отбеливание и разукрашивание лица. От природы смуглая кожа сарматки не темнела, а словно светилась изнутри - казалось, что солнце не обжигает, а наполняет ее. Подтянувшись, Мирина легко выбралась из бассейна и легла на низкую деревянную скамью, стоявшую у самой воды. Капли воды вспыхнули на сандаловой коже словно алмазная россыпь, тело, наслаждаясь рождающейся в нем силой, напряглось, мокрые волосы темными змеями обвили  упругую высокую грудь и поднимались и опускались в такт дыханию, отчего казались живыми. Мирина прогнулась, как прогибается кошка, и замерла, закрыв глаза, отдаваясь солнцу, позволяя ему проникнуть в нее, согреть и остаться внутри. Это было высшим наслаждением - лежать нагой  у бассейна, не думая ни о чем - словно ничего в мире не существовало, кроме теплых лучей, шепота листьев и плеска воды.  Это было также прекрасно, как танец костра в ночной степи... "Суламита",  - вспомнила Мирина, продолжая нежиться на солнце. Тут ей показалось, что дверь в комнату гостьи уже была открыта, когда она пробегала мимо. Вероятно, привыкшая к суете и заботам в городе, Суламита встала раньше и отправилась осматривать виллу. Мысль о том, что гостья может искать ее  и прийти сюда не вызвала у гетеры ни беспокойства, ни смущения. Мирина не могла объяснить себе, почему так легко и спокойно становится ей в присутствии Суламиты - словно они уже были близки и знали друг друга когда-то...
  Вдаваться в размышления не хотелось. Наслаждаясь солнцем и воздухом, наполненным ароматами цветов и свежестью моря, ощущая, как скользят по телу прохладные капли, очерчивая изгибы груди, оставляя влажные дорожки на животе и замирая у темной линии внизу, у бедер, Мирина подумала: "Она придет сюда, если захочет. Еще немного солнца, еще немного..."
...Не дожидаясь, пока Суламита вынырнет из бассейна, Мирина вскочила со скамьи и, легко оттолкнувшись от бортика, нырнула следом, войдя в воду почти бесшумно, как входит острый нож в сочную мякоть фрукта. Опередив свою гостью, гетера появилась из воды прямо перед ней и снова окунулась, обдав Суламиту фонтаном брызг. Вынырнув, она, смеясь, плеснула в нее водой: - Я сама отвезу тебя в город. После завтрака, конечно. После завтрака!..

...Взглянув на запыленную тунику гостьи, Мирина схватила Суламиту за руку и повлекла за собой - от бассейна, через дворик внутрь дома. Пробежав по полутемному коридору, они свернули и оказались в спальне хозяйки. Развеселившаяся гетера прокружилась по комнате, держа свою удивленную гостью за руки, и, ликуя от возможности угодить ей, распахнула один за одним три огромных кованых сундука, в которых лежали лучшие ее наряды. - Выбирай, Суламита! Мы сделаем из тебя такую красавицу, что за тобой начнет ухаживать сам цезарь!
  Мирина растянулась на леопардовой шкуре у кровати, по - прежнему не заботясь о собственной наготе, и предоставила Суламите самой выбрать наряд по вкусу. Оценив выбор, Мирина кивнула, не скрывая восхищения:
- Тебя не узнают твои собственные сыновья, Суламита! - воскликнула она, подходя к явно довольной женщине. - Позволь мне, - гетера помогла Суламите надеть алую с золотом тунику и, открыв стоявшую на столике массивную шкатулку, достала оттуда золотую застежку - брошь в виде полусферы, украшеной крупной жемчужиной. Ловко закрепив ее на плече Суламиты, Мирина отошла на шаг и полюбовалась своей работой. Затем достала из сундука тонкую тунику цвета слоновой кости, украшенную орнаментом в виде волн, и оделась сама.
- Теперь волосы! - приказала она, усаживая Суламиту перед столиком с туалетными принадлежностями. Расчесав еще влажные пряди, Мирина заплела их в тугую косу, которую уложила на затылке причудливой спиралью, закрепив заколкой. Затем она проворно выпустила несколько вьющихся прядей надо лбом, придавая прическе обворожительную небрежность. Тут пальцы ее коснулись тонкого шрама, идущего от брови к виску. -
- Откуда это у тебя? - спросила Мирина, нахмурившись. Выслушав рассказ Суламиты, она тихо сказала: - Воистину, нам, смертным не дано понять замыслы богов, - тут Мирина запнулась. - Или бога. В тот проклятый день, Суламита, я шла в лавку ювелира в сопровождении рабов. Проходя через городскую площадь, я услышала рев толпы, крики: "Христианин! Он христианин!", глухие удары падающих камней... С возвышения у фонтана в центре площади мне было хорошо видно, что происходит. Толпа бесновалась, и, судя по неестественной позе, в которой замер в пыли темноволосый мужчина, спасать его было уже поздно. Толпа продолжала закидывать камнями его неподвижное тело, крики женщин смешивались с проклятиями мужчин, но не нашлось никого, кто остановил бы это... Внезапно одна женщина - лица ее я не разглядела - вырвалась из кольца зевак и кинулась в центр этотого безумия... Не знаю, вероятно, она была тогда еще более безумна, чем они - ведь подобный поступок - это верная смерть. Но почему-то я понимала ее. Она спасала любимого, не думая о себе - просто потому, что без него не мыслила и себя. Любовь дороже жизни, Суламита. Я видела, как женщина упала без сознания. Я приказала рабам немедленно вынести ее из толпы - иначе слепое стадо просто бы затоптало ее - и доставить к лекарю. Я не знала ни ее имени, ни положения, ни занятий. Лекарь был вознагражден за свои услуги и сообщил, что с ней все в порядке, и, кроме небольшого шрама, нет никаких последствий от удара. Я никогда не искала ее, хотя иногда думала о ней. Женщина, способная отдать жизнь во имя любви, может все. Любовь - это самая сильная религия. Мирина нахмурилась и медленно, словно слова жгли ее изнутри, сказала: - Тогда, на площади, услышав крик: "Христианин!" я вспомнила о своей боли. Я ищу христиан, Суламита. По слухам, у них есть то единственное, во что я пока еще верю - любовь. Моя живая любовь из плоти и крови, которую я ищу уже десять лет - с тех пор, как нас разлучили на восточных границах Рима...

Солнце идет в зенит

  Мирина встала, жестом приглашая Суламиту следовать за собой. В большой зале уже был накрыт стол, служанка хлопотала над блюдами и кувшинами, а запах еды напоминал, что время завтрака давно наступило.  Проходя по коридору, Мирина заметила, как к воротам виллы подошел изможденный темноволосый мужчина.  Его одежда больше походила на рубище нищего, от тяжелой физической работы вены узлами выступили на руках и ногах. Мужчину встретил Кресп. Они обменялись парой фраз, Кресп протянул пришельцу узелок с хлебом, несколько мелких монет блеснули, переходя из ладони в ладонь. Затем мужчина наклонился к старику и что-то прошептал ему. Кресп кивнул. Нищий поклонился, крестообразно сложив на груди руки, и, выйдя за ворота, свернул на дорогу, ведущую к холмам, в сторону от Рима. Взгляд Мирины стал тяжелым, как становится тяжелой ноша в долгом пути.
  Усадив Суламиту и приказав служанке исполнять любое желание гостьи, она вышла в сад, где ее уже ждал Кресп. То, что старик общается с христианами, она знала давно. А Кресп, в свою очередь, знал, каких богов ищет его хозяйка. Любые крупицы информации собирал верный ей Кресп, но они были так ничтожно малы, что не давали даже тени надежды. Сейчас старик явно узнал что-то очень важное – так он торопился и нервничал. Подойдя к гетере так близко, как он мог себе позволить, он шепотом стал пересказывать услышанное, сбиваясь от волнения. Мирина слушала молча, лишь дважды перебив его вопросами: «Ты уверен? И что она ответила?». Кресп замолчал, внимательно глядя на свою хозяйку и пытаясь угадать ее реакцию. Гетера молчала и ни один мускул, ни один нерв не дрогнул на ее прекрасном лице. Через несколько минут, придя в себя, она отпустила Креспа и вернулась в залу.
- Прости, Суламита, хозяйственные дела, - коротко бросила она, придвигая к себе блюдо. Однако к еде гетера не притронулась  - слишком она была погружена в свои мысли.
 
...И идет с христианами девушка, похожая на нее, как сестра… Она идет за их вождем, не веря в других богов, кроме него. Братия зовет ее Анна, но имя ей… Имя ей степь и свист летящей стрелы. Амага. Только высокий браслет да мозоли от лука на пальцах выдают в ней сарматку. И он говорил с ней. Он говорил о Мирине, о той, что ищет ее на земле и под ней – уже десять лет, он звал ее, звал Амагу, умолял пойти с ним… И она отказалась. Ее место рядом с ее мужчиной, ее путь слился с его путем. В катакомбы и на казнь – она всюду будет следовать за ним. Она забыла Мирину. У нее нет прошлого...

  Мирина почувствовала, как обрывается внутри нить, на которой держалось сердце. Она пристально посмотрела на Суламиту. Она спасла эту женщину, любившую христианина, и вот теперь христианин забрал любовь у нее. Еще час назад гетера была готова поверить в живое, человеческое тепло, исходившее от Суламиты– так внезапно ставшей ей близкой – но Суламита уйдет, оставив Мирину одну, Суламита любит христианина. Амага предала ее ради христианина. Они отдают себя им всецело, без остатка – и никто, никто никогда не подарил и доли этой самоотверженности ей, никто не пошел за ней сквозь время, никто не остался рядом вопреки всему. Мирина смотрела в пространство невидящими глазами, и Рим горел внутри нее. Рушились дворцы и храмы, пепел садился на мрамор статуй, превращая их в тени, крики и плач наполняли воздух. Не было вечного города, как не было самой вечности.

Бледная и тихая, гетера встала из-за стола:
 - Прости, Суламита, мне что-то нездоровится.  Я прилягу ненадолго. Я прикажу рабам приготовить носилки, они доставят тебя домой. Давай встретимся в лавке позже, когда спадет жара, - с этими словами Мирина вышла из залы.
   Закрыв дверь в спальню и задернув шторы, Мирина опустилась на мягкую шкуру леопарда у кровати и закрыла глаза.
Ее родители улыбаются, когда она – совсем малютка – тянет руку к колчану со стрелами. Ее первый конь осторожно берет угощение с ладони, фыркая и щекоча руку. Вместе с Амагой  она падает в высокую траву и смеется, глядя, как кружится над ними небо цвета индиго, смеется, пока смех не обрывается поцелуем. Огненный вихрь вспарывает темную кожу ночи, а Суламита, освещенная огнями факелов в руинах жертвенника, восхищенно смотрит на амазонку…
Тихо, почти шепотом, Мирина запела:

Пламя взвивается. Рим горит,
На горизонт разливая дым.
Все, что мы создали – там, внутри,
Было нам небом и будет им.
Ты навсегда остаешься в нем
Болью и светом моих очей.
Если теряем себя – живем.
Если теряем любовь – зачем?
Глупое сердце, твоих стихов
Мало, чтоб ты продолжало петь…
Знаешь, а смерть принимать легко –
Легче, чем Риму во мне гореть.

  Кинжал, молнией блеснувший в складках одежды, оборвал песню, входя в межреберье, как входит ключ в замок каторжника, освобождая его.  Ни капли крови не упало на бархат дорогой шкуры. Амазонка умела владеть оружием, даже убивая себя.
 
Раскаленное солнце поднималось над Римом, лавой прорываясь сквозь задернутые шторы. Начинался новый безумный день. 
Вечный день.
В вечном городе, которого не было.