Статья о книге стихов И. Кажянц Свеча надежды

                Наталья Гвелесиани
   
  ВСЕ ЭТО СЛИШКОМ СЕРЬЕЗНО, КАК ВСЕ, ЧТО БЫВАЕТ В ДЕТСТВЕ
   (О книге стихов И. Кажянц "Свеча надежды")
   
   
  До рассвета не спится
  В потоке призрачной силы.
  Что-то делают звезды -
  Пульсирует это действо.
  Нарисуй меня птицей
  В ладонях своих, мой милый -
  Это слишком серьезно,
  Как все, что бывает в детстве.
   
  Да, пожалуй, детство - это самый глубинный мотив стихов и песен Ирины Кажянц - живущего в Тбилиси русскоязычного поэта, негромкий голос которого, разрастаясь трепещущим огнем, сливаясь с музыкой гитары, в одно мгновение раздвигает горизонт и растворяет границы и стены, а внезапно притихший и посерьезневший слушатель оказывается на дне своей Души - единственной Земле, где цветут голубые розы, а с небес льется щемящий нежный свет и где душа не тает лишь под солнцем. Это там - сиреневый май.
   
   Я хочу улететь в синий ветер далекого детства,
   На палитре смешай нежных красок щемящую грусть.
   Только там, далеко, я смогу, наконец, отогреться,
   И найти свою гавань, которой ночами я снюсь.
                ("Другу - художнику")

  Но назвать Ирину Кажянц доброй волшебницей, к тому же, беззащитой и хрупкой,- это все равно, что еще ничего не сказать. Сказочные волшебники не торопятся выйти на рассвете за порог не расплатившись, ибо "не платят болью за гостеприимство". Хрупкие и беззащитные - так не поступают.
   
   
   Отбрось свои сомненья и обиды,
   Отбрось находки и отбрось потери,
   Я - странник из погибшей Атлантиды,
   Не закрывай передо мною двери.
   
   Я скину с плеч на время плащ дорожный
   И посижу тихонько у камина,
   И помолюсь о том, чтоб если можно
   Тебя моя не тронула кручина.
   
   Я много странных тайн тебе открою,
   Когда с тобой почувствую единство,
   Но боль моя останется со мною,
   Не платят болью за гостеприимство.
                ("Странник из Атлантиды")
   
   Ирина Кажянц - странник из погибшей Атлантиды, свято верящий в свою страну. Возможно, такой страны больше нет, но она, несомненно, была и, значит, невидимо - есть - в этом нет никаких гамлетовских сомнений. Вопрос: "Быть или не быть?" решен раз и навсегда: быть. А это означает, что свет отныне будет почти идентичен Боли, Боль будет свято переплавляться в Свет. Таков закон существования на другой Земле - привычной, всем нам знакомой:
   
   Посреди заброшенной
   Мусорной свалки,
   Что зовется Землей, пес бродячий скулит.
   Иногда и ему
   Жизнь дарила подарки,
   Чтоб скорее отнять, чтоб скорее убить.
                ("Бродячий пес")
   
   Здесь, на планете людей, презирающих веру, "утонувших в тоске, как в дыму папирос" встречаются плачущие дельфины, флибустьеры, герольды, души Флинта, Дрейка и Вийона, Сирано и Мэри Поппинс, Маленький принц и Маугли, Карлсон и Ассоль, оживают старинные легенды, выходит из пены морской Афродита... И все они зовут в страну далекого детства, где дети в своей мудрой простоте идентичны святым. И в этом Ирина Кажянц пересекается с единственным известным мне поэтом такого полета - Мариной Цветаевой (при всем несходстве их тональности и поэтических темпераментов, и вообще - несходстве). Та же божественная детскость души, мужественно пронесенная сквозь годы, тот же поиск во всем абсолюта, та же искренность и тот же рыцарственный строй души, те же тонкие веяния духа. Тот же почерк прирожденного поэта, проглядывающийся в жизненном пути и узнаваемый по обилию терний, - эта линия отражена у Кажянц в таких стихотворениях, как "Меня убьют мой лед и мой огонь", "Станция "Ночь" и др. И даже - немаловажная деталь - одинаково многообещающее начало: и Цветаева, и Кажянц стихи начали писать с шести-семи лет, а с девяти-десяти - вели дневники. И, самое главное, у обоих поэтов в основе жизненной позиции лежит стойкое отрицание жизни мира сего и утверждение Жизни - в глубинно-онтологическом, - по сути, религиозном смысле, хотя в их творчестве совсем не встречаются такие выспренние и отвлеченные слова, как "религия", "философия" и прочее. Муза Ирины Кажянц ни в коем случае не схожа с ахматовской, которая обращена к обычному земному мужчине от имени обычной земной женщины, живущей в мире утонченных страстей, - такого рода стихи у Ирины встречаются лишь как исключение. Герои любовных романов ее лирической героини, как и у М. Цветаевой - рыцари и, увы, не всегда умеющие помнить о своей рыцарской сути, сокрытой где-то в глубине.
   
   Не зови ты меня, не зови
   В дивный замок, где свет и камин:
   Мне в твоей неуютно любви,
   Ты не мой, ты не мой господин.
   
   Опоздал ты, мой друг, опоздал
   Я не знаю, на день иль на век.
   За столом в мой хрустальный бокал
   Невидимкой спускается снег.
             ("Не дари мне цветов, не дари")

  И, наверное, в минуты осознания всеобщего забвения о своем рыцарском достоинстве рождаются печальные строки:
   
   Мне грустно на Земле,
   А в небо слишком рано.
   Грущу я от удач.
   Смеюсь я от утрат.
   Меж небом и землей
   Лежит страна тумана.
   И путь мой - сквозь нее
   Протянутый канат.
            ("Мне грустно на Земле")

  Поэтому - рефреном - звучит призыв: "Вы меня не утешайте невпопад, не спешите от тоски спасать шальной".
   Причем, женственному поэтическому миру Ирины Кажянц совсем не свойственна специфическая женская экзальтированность. Это очень теплый, тонкий, в лучшие минуты - спокойный мир, полный глубокой внутренней тишины и затаенного восторга. Его не сотрясают бури зловещих человеческих страстей. И все это чудесным образом сочетается с подвижностью, стремительностью и цыганской удалью.
   Но поэзия Кажянц проникнута не только трепетной теплотой и пронзительной печалью. Ей свойственен и мягкий, по-осеннему тихий юмор и какая-то особенная, звенящая, детская легкость, которая дается взрослым людям ценой нелегких испытаний.
   
   Пусть зеркало лет растворит твою память о звездах -
  Зачем тебе помнить далекие их голоса?
  Зачем тебе думать об этом светло и серьезно?
  Казнить или миловать их предоставь небесам.
   
  Пусть все превратится в легенду далекого края,
  Что будет зимою рассказывать детям старик.
  Упала одна, для того, чтоб сияла другая,
  А вместе светить им судьба подарила лишь миг.
   
  Зачем тебе помнить слезинку огромного неба?
  Их столько скатилось, что стали моря солоны.
  Их столько срывалось - кто гордо, а кто и нелепо...
  Пусть зеркало лет растворит твое чувство вины.
   
  За то, что не так все на свете, как в комнате смеха,
  Так смейся мой друг, как тебе завещала звезда.
  Прощальным полетом, прощальной мелодии эхом,
  Которое в сердце оставит свой след навсегда.
   
   
   
  Удивительно, но в наш скептический век, когда поэты, пряча тоску за эпатажем и усмешкой, пишут об отсутствии чего-то большего, находится поэт, который пишет о присутствии. Мир, мечущий стрелы в Присутствие или не замечающий его, забывает закон
  бумеранга:
   
   Никто не ждет предательства заранее,
   Оно всегда - удар из-за угла.
   Оно всегда находится за гранями
   В сознание вмещаемого зла.
   
   
   Оно, забыв Иуды одиночество,
   Опять себя возводит в высший ранг.
   Оно не верит зеркалу пророчества,
   В котором четко виден бумеранг.
                ("Никто не ждет предательства...")
   
  В другом стихотворении закон бумеранга высвечивается еще четче:
   
   С неравными огонь -
   Становится жестоким,
   И он, конечно, прав -
   Иначе не пройти.
   
  И, пожалуй, единственная реальность, помимо неба, которая не предаст - это друзья, все вообще близкие по духу люди, многочисленные посвящения которым полны самых возвышенных строк, и - конечно же - Дорога:
   
   Дорога не предаст, дорога будет с нами,
  Где жизнь и смерть, как вечные весы.
  Успеть договорить, успеть пройти сквозь пламя,
  Успеть перевернуть песочные часы.
   
  Успеет только маг, осилит лишь идущий,
  Дорогу ту, что без начала и конца.
  Догнать ушедший миг и обогнать грядущий,
  Не пряча от себя счастливого лица.
   
  И, глядя в зеркала, принять всю тяжесть дара,
  В глаза судьбы бесстрашно заглянуть.
  Вселенная поёт. Настроена гитара.
  Дорога не предаст. И, значит, - снова в путь!
   
   
   
  Между Ириной Кажянц и ее лирической героиней нет той подозрительно длинной дистанции, которая отличает многих и многих поэтов, вынуждая многих и многих читателей высокомерно проходить мимо полок с выпускаемыми чуть ли не ежегодно сборниками. Все стихи и песни Ирины Кажянц, собравшиеся за прожитые годы, умещаются в тоненький томик. Но почти каждое - взятое наугад - стихотворение содержит всю полноту и пульсацию высокого бытия. Почти каждое - редкий по красоте сплав формы и содержания.
   Взять хотя бы такое:
   
   Не ругай меня, друг, если я не звоню, не пишу,
   И с полночным звонком не врываюсь летящею песней -
   Ты же знаешь - спешу я за чудом, когда ухожу,
   А когда возвращаюсь, со мною еще интересней.
   
   Знаю, трудно порою тебе, если я далеко,
   Но прошу об одном - не таи в своем сердце обиду.
   Просто нынешним утром опять отплывает "Арго",
   Но с другим экипажем, а значит - в другую Колхиду.
   
   Через злые шторма я домой доплыву все равно,
   И ворвусь в твои сумерки бризом отчаянно-юным.
   И в подарок тебе привезу золотое руно,
   Только ты мне на нем разбросай свои мудрые руны.
   
   
   Неизъяснимой силы полны строки, посвященные Афродите - любимой богине поэтессы, к которой обращены, помимо одноименного стихотворения, два гимна:
   
   У старинных легенд
  Есть начало, но нету конца,
  И порою мы их продолжаем,
  Не зная того.
  Вот сливаются в вечности снова
  Два женских лица,
  Но при этом никто
  Не теряет лица своего.
  И опять Афродита
  Выходит из пены морской,
  И в лохмотьях, и в ярких шелках
  Свою сущность хранит,
  И ее провожает
  С любовью и вечной тоской
  Светлой радугой ветра и солнца
  Поющий зенит.
               ("Гимн Афродите")

   " У самых надежных плечо - не гранит, Кто-то должен хранить и того, кто
  хранит," -мне хочется подытожить этот обзор именно этими строчками Ирины, прибавив к ним разве что строфу из ее первой песни "Кораблик из газетной бумаги", которая, на мой взгляд, задает тон всему ее творчеству:

    А над грешной землей золотые, как прежде, рассветы,
   Их святое сиянье не скрыть черной туче - судьбе.
   Те, кто предали нас, сотни раз пожалеют об этом,
   Те, кто рядом стоял, позавидуют после себе.

   И еще - вдохнувшим воздух гор закрыт путь детей равнин.В этом своя печаль и своя радость. В песне Татьяны Станиславской - еще одного поэта и барда, выросшего и сформировавшегося в Тбилиси, но живущего ныне в России,- есть строки:
   
  Позади перевал. Там и спуск,
  и подъем.
  Мы уже поднялись. Значит,
  вниз мы пойдем...
  Только вниз - тяжелей и опасней
  вдвойне,
  Только вниз - там трудней
  и нагрузка втройне.
   
  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  В пропасть сделала шаг
   И второй вслед за ним.
  Но мы в связке одной,
   Значит, мы победим.
   
  В этой связке находятся все странники из погибшей Атлантиды, жившие когда-то на этой планете.
   
   
                7 августа 2010г