Кисель...

проба пера в прозе...сильно не ругайте!!!...нигде не бываю,поэтому могу писать только о том что вижу и переживаю:))

* КИСЕЛЬ *

     Я сижу у окна в своем кресле и допиваю клюквенный кисель. Кисель я обожаю.
 Мама очень любит рассказывать гостям историю из моего раннего детства, связанную как раз с киселём. Когда она рассказывает, то старается передать это в лицах и интонациях. От этого слушателям становится смешно, а я испытываю неудобство и смущение. При этом  папа начинает подсказывать, упущенные ею, детали, что создается впечатление -  он там был собственной персоной и видел всё своими глазами.
 Меня никто уточнить не просит. Я объект. Я должен сидеть и молчать. В противном случае, мама может сбиться и рассказываемая шутка не получится неожиданной и смешной.
     Мне было лет пять или шесть. Мы отдыхали с мамой в каком-то крымском санатории, по-моему, в Евпатории, и в один из дней там, на обед полагался кисель. Уже сейчас с возрастом, да и из маминого рассказа, я понимаю, что киселем эту серо-бурую комковатую жидкость назвать можно было только от огромной любви к этому напитку. Но тогда слово - кисель, вызывало во мне непреодолимую тягу.
     В этот день и суп, и котлета были съедены со световой скоростью. Никаких – “не хочу”, “не могу”, “меня сейчас вырвет”, которыми сопровождалось любое принятие пищи и которые доводили маму до” белого каления”, произнесено не было. Я ждал кисель! Нет, не так! Я предвкушал встречу с любимым напитком!
 Мама сходила к раздаточному окну и принесла два стакана третьего, почему-то раньше десерт и напитки назывались – третье. В том возрасте я предпочел бы, чтобы это было и первое, и второе….и десятое, и желательно каждый день.
     Свой стакан я выпил залпом и даже не почувствовал вкуса, единственное, что я понял, что это действительно был кисель  - скользкий и тягучий. Мамин стакан стоял перед ней, и она почему-то подозрительно на него смотрела, как будто ждала, что из него выскачет пупырчатая жаба или голая мышь. Почему голая? Просто, мама всегда папе говорила:
-Мышей я не боюсь. И испугать меня можно мышью, только если она будет облезлая.
А, что она боится жаб, это я знал точно. Всегда, когда я брал жабу в руки, она кричала диким голосом:
-Брось, сейчас же эту гадость! Тебе еще бородавок не хватало!
Правда, что такое бородавки она не объясняла, а я представлял себе маленьких жабят с бородой, которые вырастут у меня прямо на ладошках.
    И вот мама смотрит на стакан с киселем, а я смотрю на маму и думаю:
-Может, она не хочет пить? Может она отодвинет сейчас стакан и скажет, что лучше попьет апельсиновый сок в номере, который она любила и, который закупался ею в огромных количествах. И тогда я возьму этот стакан и буду пить медленно, медленно маленькими глоточками, растягивая удовольствие.
 Я просто смотрю на маму.
     Мама же, рассказывая об этом, утверждает, что я переводил умоляющий взгляд со стакана на нее и обратно, и ей показалось, что я готов проглотить этот кисель вместе со стаканом, но это  неправда! Я же тоже  помню! Я просто смотрел на маму.
    Конечно, я бы мог попросить у мамы ее кисель, и она бы мне его отдала в то же мгновение, но это было бы нечестно. Ведь мы, всегда, всё вкусное делим с ней пополам. Любую ягодку – если она одна, мороженное – если у нас денег  только на одну порцию, любую конфету – даже леденец, раньше всегда отдавал маме половину – сначала давал пососать ей, а потом досасывал сам. Это, когда мы с ней вдвоем. Когда же рядом папа, то всё делится на три части, но тогда маме всегда достаются две части – папа не любит сладкое и всегда свою порцию отдает маме, хитро подмигивая мне при этом, мол, мы же с тобой мужчины.
   Милый, добрый, умный мой папа! Сейчас,  я уже прекрасно понимаю, зачем ты всегда это делал : ты никогда не хотел, чтобы я вырос немощным и несчастненьким больным человечком, которому всегда все дается, чтобы он не просил. Ты никогда не давал почувствовать мне мою ущербность. Я знаю, нет, я уверен, что ты бы отдал мне все фрукты, все конфеты, всё мороженное мира, да что там мороженное…ты бы отдал свои ноги и руки, своё сердце, если бы был хоть малейший намёк на то, что это мне может помочь!
О чём я? А, да! Я просто смотрю на маму.
    До сих пор думаю над этим : специально она тянула время или действительно решала -  пить ей этот кисель или нет…
-Ты что, уснул? – голос мамы вывел меня из мира размышлений – Спрашиваю тебя, спрашиваю, а ты где-то витаешь. Не хочешь и мой кисель допить, а то я не хочу его что-то?
 Вот оно! Я беру стакан и начинаю быстро, быстро пить. Когда в стакане остается глотка два, я вспоминаю, что хотел пить  маленькими глоточками, чтобы, наконец, распробовать его вкус. Но почему-то отказавшись от этого, допиваю эти два глотка одним глотком. Я ставлю стакан на стол и…Да! Тот день, был моим днём!...слышу крик поварихи, высунувшейся в окошко раздачи:
- Добавки киселя никто не хочет?! Только со своими стаканами!
Как здорово, что мы сидим совсем рядом с этим окошком, и мой голос повариха прекрасно слышит:
-Я! Хочу! – и, схватив два стакана, стараясь не заметить  укоризненного взгляда мамы, мчусь к окошку, именно мчусь, а не направляюсь.
    Я не могу вспомнить, почему я схватил оба стакана, может потому что уже считал их своими – ведь я пил из обоих стаканов, но я прекрасно помню, почему я торопился. Мне казалось, что сейчас все побегут брать добавки, а я не успею, и мне не достанется!
 Хотя сейчас, я не могу представить, как можно было мчаться с двумя стаканами, пусть и пустыми, на коленях между столиками. Может я просто торопился, а слово «мчался” пришло ко мне  с вторичной памятью, из маминого рассказа?.Но мама, рассказывая об этом моменте, всегда делает круглые глаза и смеётся:
-О, если бы вы видели, как он мчался, как будто за последним куском хлеба на этой планете. Я от стыда не знала, куда глаза спрятать!
 У окошка я был первым, но если честно, то и последним…Добавки киселя никто не захотел.
-Давай стаканчик,- повариха по пояс вылезла из окошка и взяла у меня из рук два стакана.
Я смотрю, как она, скребя по стенкам котла огромным половником, наполняет мои стаканы. Потом, подняв стойку, выходит из своего окошка и вручает мне оба стакана, до краев наполненных киселем.
    Как возвращаться на своё место я не знаю – обе руки у меня заняты. Я оглядываюсь  на маму, призывая ее помочь мне, но она внимательно смотрит на дверь, в противоположную сторону, или делает вид, что внимательно.
 Понимая, что с двумя стаканами в руках, я не доберусь до своего столика, но и расстаться с одним из стаканов я тоже не в силах. Я принимаю самое правильное решение – я быстро выпиваю кисель из одного стакана и ставлю пустой стакан на стойку окошка.
    Почему я сразу не направился к своему столику, что меня задержало – не помню. Но в этом была моя ошибка…А, может и не ошибка. А, может это была награда от Кисельного Бога, за такую верность и привязанность! Но, случилось то, что случилось.
    Доброте жалостливой поварихи не было предела, и с возгласом: - Деточка! – она  быстро налила в пустой стакан кисель и, откинув стойку, вручила мне, в свободную руку, полный стакан.
 За ближними столиками уже начали раздаваться глухие смешки. Видно поняв причину этих смешков, она разворачивает меня и, под уже откровенный смех, наблюдающих за происходящим,
обедающих, везет меня к нашему столику.
     Мама начинает рассыпаться в благодарностях. Потом они беседуют о чём-то…Но меня это уже не касается и не тревожит. Я занят тем, о чем долго мечтал : я маленькими глоточками медленно, медленно потягиваю кисель. Сначала из одного, а потом и из другого стакана.
    Потом, когда мы с мамой направляемся в свою комнату на тихий час, она всю дорогу беспокойно спрашивает:
-Тебе не плохо? Тебя не тошнит?
Меня не тошнило. Мне было не просто хорошо - мне было замечательно!
Уснул я сразу, как только мама  закутала меня одеялом, что за всё время нашего отдыха, случилось в первый раз. И сладко спал до самого ужина……
     Я сижу у окна в своем кресле и допиваю клюквенный кисель.
В моей комнате темно, и открытая дверь в, залитую светом, гостиную, как экран кино…немого кино, так как на мне наушники плеера с медленной мелодией из “Шербурских зонтиков”.
     За столом сидят мама и папа. Папа, как всегда, что-то шепчет маме на ухо, а она, морща носик, хихикает, как девочка. Раньше я думал, что ей щекотно, и поэтому она так хихикает. С возрастом я понял, что не только из-за этого.
     За столом сидят самые дорогие мне люди. И я понимаю, как им хорошо вместе, несмотря на все жизненные тяготы и неурядицы.