Гулял по Уралу Чапаев-герой

                ГУЛЯЛ ПО УРАЛУ ЧАПАЕВ-ГЕРОЙ…   
  ГУЛЯЛ ПО УРАЛУ ЧАПАЕВ-ГЕРОЙ…
                ГУЛЯЛ ПО УРАЛУ ЧАПАЕВ-ГЕРОЙ…
               


Историю эту мне поведал старый боевой мерин, отчаянный охальник и пьяница. Был некогда и он серым в яблоках… А нынче вот - просто сивый. Как сарай. Дошёл до жизни такой, что и песок из него сыплется, и другие-всякие непристойности. С какой стати - одному товарищу Троцкому известно. Но товарищ Троцкий вряд ли сможет что-нибудь добавить или убавить в этой самой истории. По вполне понятным причинам. А дело было такое... прямо скажем - дело неслыханное.
Случилось всё после обеда на крутом берегу Урала. Угомонились бойцы, сомлевши от июльской духотищи и кровавой борьбы с плотоядной белой сволочью: вшой и мошкарой. Сонный  полуденный воздух регулярно вздрагивал от пронзительного бабьего тенорка легендарного начдива. Истосковавшиеся по женской ласке заспанные чапаевцы очумело подскакивали при этом, вырванные из исторического забвения неукротимой силой древнего, но могучего классового инстинкта. Сам же Чапай залёг под тачанкой, растелешившись и разметавши по всему Восточному фронту знаменитые усы. Несмотря на боевые заслуги, Василь Иваныч неустанно летал во сне на лихом коне, подмахивая шашкой и зычно побуждая задремавших бойцов быть начеку. Далеко за Урал разносился орлиный клёкот неугомонного начдива...
Между тем, голая, как лысина белогвардейского полковника, Анка-пулемётчица тщательно законспирировалась в шалаше, отдыхая всем разливом своего большого ивано-вознесенского тела от пропотевшего казённого белья и чапаевских придирок. Скомканные трофейные панталоны с буржуйскими кружевами виновато ютились между широко раскинутых красногвардейских ляжек рабоче-крестьянки. Рядом безуспешно сдерживал дыхание её непосредственный боевой товарищ Пётр. Полчаса назад она вволюшку накупалась в губительной для красных бойцов уральской подлой воде. Соскребла с себя всё, что можно. Поминая игривых матросов, тщательно ополоснула выдающиеся бомбы-мячики. С нескрываемым презрением подмыла непотребное, но необходимое в боях пулемётное своё хозяйство, стыдливо приседая и по-чапаевски повизгивая под кинжально-фронтальным огнём бывалых разведчиков. Натянула на прославленные бедра красные революционные шаровары и, наскоро прикрывшись с фронта зачитанным до дыр боевым листком, по-пластунски сноровисто поползла в укрытие, где давно уже томился в очередном наряде её боевой товарищ...
Мощное троекратное ура потрясло желудочно-кишечный тракт ординарца, знаменуя близость новой победы. «Вставай, проклятьем заклеймённый!» - протрубил над ухом комар, и, молниеносно обнажив холодное оружие, обескураженный Петька понял: дохлый номер. Не встанет. Огненные вёрсты походной жизни, полной лишений и противопоказаний, сделали своё белое дело. «Замучен! Тяжёлой неволей!» - похоронно грянуло в угасающем пролетарском сознании. Анка торопливо заправляла пулемётную ленту, намереваясь дать-таки прикурить мировой буржуазии. «Что делать? Только вперёд! Только на линию огня! Шаг вперёд! Две шаги налево!» - вихрем пронеслась в воспалённом мозгу ординарца неувядающая классика. Вдохновенно и отчаянно швырнул лихой рубака бесполезное оружие восвояси и прибегнул к испытанному средству производства пламенных трибунов: остро отточенному в борьбе с оппортунистами всех мастей языку. Вот он стремительно прошёл в тылы, стянул с ошеломлённой соратницы всю оставшуюся революцию и с криком «ложись!» простелил её  вдоль да поперек. Захваченная врасплох Анка тут же прекратила сопротивление и выбросила ненавистный белый флаг. Ей давно уже нечего было терять, кроме трофеев. До истечения срока ультиматума оставались считанные минуты, которые Анка провела с большим достоинством, прильнув щекой к деревянной коробке товарища маузера и предусмотрительно расформировав ненадёжные тыловые части контрреволюционной белизны и мелкобуржуазной несознательности. Их предательская податливость на враждебную агитацию и пропаганду была известна всему Восточному фронту. Меткие глаза отличницы боевой и политической подготовки сладко пожмуривались, желтоватые от повседневного общения с дивизионными жеребцами зубы нервно кусали кумачовую губу, чутко реагируя на атакующие ласки неприятельского языка, проникшего в самые тылы... Не в силах удержаться на позиции нейтралитета, боевая подруга многих героев умело маневрировала полномочными выпуклостями, устрашавшими не одного супостата своей марксистско-ленинской твердокаменностью. Выдающиеся бедра ударницы пулемётного дела непроизвольно раздвинулись, полностью доверяя товарищу по оружию военную тайну истомившейся по светлому царству социализма спелой женской плоти... Вихри враждебные веяли в ноздри, вставал и проклятьем заклеймённый, отчего красные революционные шаровары удалого ординарца недвусмысленно оттопыривались...
- Я ж ещё «максим» не перебрала, Петь, - запоздало припомнила молодая пулемётчица.
- Погодь, Анка, вместях переберём, - проелозил озадаченным языком Исаев. В этот ответственный момент он как раз осваивал речемыслительным органом соблазнительный окопчик под копчиком крепкотелой чапаевки, намереваясь вплотную приступить к секретной ячейке боевого охранения. Стоило ещё чуть потрудиться железными рабочими пальцами, раздвинуть неприступные бастионы - и горячий снаряд вполне достигнет потаённых глубин, с какими до сих пор знались лишь придорожный лопух да клистирная трубка полкового коновала...
- Петь... мне неудобно... Сиськам больно... - смущенно багровея, прошептала не целованная ещё куда попало девка.- Давай перевернуся, а?
- Лежи, глупая! - испуганно цыкнул Петр, уже подбираясь поразительным языком к святая святых 25-й стрелковой дивизии, растягивая податливые апрельские тезисы  и вминаясь колючим  подбородком в царство свободы. Подчиняясь железной пролетарской дисциплине, Анка привычно затихла, обмирая от солидарности и прислушиваясь к гулким ударам трехдюймовки... Ей нестерпимо хотелось ответить супостату залпом картечи или, на худой конец, шрапнели, которой потчевал в обед своих однополчан кашевар. К тому же, ещё живо в ней было воспоминанье о грубых, но умелых пальцах всё того же полкового коновала... Петька, однако, в артиллерийских делах разбирался не лучше, чем в кашеварских и коновальских. «Хоть бы догадался, дурень штабной, карту загодя изучить!»- с легкой досадой размышляла про себя взвинченная энтузиазмом масс кавалерист-девица.
      - Подыми станину-то, стерьва! - не выдержал ординарец неопределенности диспозиции, почти вооруженной силой понуждая противника к активной передислокации тылов. «Наконец-то!» - облегчённо вздохнула затомившаяся пулемётчица, приводя мощный второй эшелон в полную боевую готовность. Опытная рука отчаянного конника и рубаки тщательно исследовала сокровенные рельефы малознакомой местности, разгребая густые заросли и используя в стратегических целях каждую лощинку, выбоинку и колдобобинку... Местность была сильно пересеченная. «Чапай, небось, поработал... Любит чёртяка нагаечкой помахивать!» - живо смекнул ординарец, торопливо спуская с себя пережитки капитализма и позванивая трензелями. Стойкая в своих убеждениях Анка поняла, что политическое чутьё её не обманывает: есть ещё порох в пороховницах! Готовится грандиозное наступление по всему фронту с глубоким рейдом по тылам! Запахло жареным… «Митька, небось, помирает… Со смеху. Когда ишшо ухи просил, а я вот тут… с Петькой застряла...» - совсем некстати вспомнила вдруг Анка ехидного, но требовательного комиссара…               
      - Петюня-а-а! Не мучь!.. - всхлипнула озадаченная текущим  моментом героиня гражданской войны и тяжело колыхнулась несознательной частью своего существа.
- Потерпишь! Энто тебе не каппелевцев подпускать... Тута поболе терпеть надоть! - назидательно продолжил психическую атаку молодой храбрец, внушительно выдвигая свой грозный ультиматум. Мозолистая ладонь многозначительно сползла по казенной части пулемётной задницы, тогда как другая жадно и нетерпеливо оглаживала демаскированное орудие. Приметив колебания неприятеля, он выкатил артиллерию на прямую наводку и  тщательно прицелился... «Максима» бы ей туда!» - привычно сработало в  смекалистой башке. Страшно далёк был, однако, Максим от текущего момента. «Крутится-вертится шар голубой!» - пьяно орал он гдей-то за выборгскими поленницами, тогда как горький его собрат мужественно выламывался из мещанско-нижегородской своей среды, бесстрашно матерясь и напропалую буревестничая.               
Между тем, вездесущие лучи зенитного солнца наскрозь пробивали жидковатый свод шалаша, отчего холмистая местность предательски порозовела и мелкие бисеринки трудового пота начали накапливаться в укромной лощинке. Властно раздвинув природные рельефы и на миг залюбовавшись неописуемыми красотами, Петька решительно перехватил боевую инициативу и  пошёл на таран… «Ой! У него толшше, чем у моего «Максима»!» - запоздало содрогнулись доблестные тылы застигнутой врасплох контры, самоотверженно отражая атаку и наливаясь кумачом последних ран… «Уррраааа!» - раскатисто промыслил беззаветный герой, опасливо косясь на готовое огрызнуться короткой очередью пулемётное гнездо… Стремительным кавалерийским наскоком оседлал он противника, и заскорузлые пальцы тут же овладели праздно болтающимися белогвардейскими пережитками анкиного капитализьма. Презренные тимпаны вмиг перековались и стыдливо покраснели, напрягаясь в трудовом порыве мозолистыми сосками…
- Пе-ээ… нне тудааа… - попыталась из последних сил скорректировать направление атаки ошеломлённая натиском пулемётчица, но разгорячённый красный орёл ничего не слышал, азартно и ожесточённо врубаясь в самую гущу противника и беспощадно сметая всё на своём пути…
- К-кканчааай!!! - теряя революционное сознание, хрипела  тяжело раненная защитница пролетарских твердынь, обмирая от неудержимо приближающегося к пороховому погребу запала… Пётр взревел, словно подстёгнутый белоказачьей нагайкой, и обрушил на неприятельские позиции всю мощь губительного огня. Противник, буквально испепелённый пожаром мировой революции, бился в агонии загнивающего капитализьма, окончательно поверженный и посрамлённый победоносным пролетариатом. Удар… ещё удар… и…
- Даё-о-ошь! - констатировал в голос Петька, добивая прекратившего сопротивление противника…
Тут шалаш не выдержал, содрогнулся в порыве пролетарской солидарности и рухнул, прикрыв собой слившиеся в единодушном энтузиазме боевые тела…   
- Тревога! - заорал поодаль спросонья самый бдительный боец.- Белые!!!
- Где? Как? - повскакали и прочие сознательные бойцы, продирая глаза и устремляя взоры туда, откуда доносились жуткие звуки непримиримой борьбы, предсмертные хрипы и душераздирающий хруст рухнувших устоев…
- Тю! И впрямь белые… - озадаченно почесал свои неограниченные возможности молодой санитар, ястребиным оком уловив сабельный блеск иваново-вознесенских ляжек в руинах старого мира…
- Хм! Негров тута нема. А загорать бойцу-чапаевцу недосуг: из седла не вылазиим! - рассудил степенный ездовой, вдумчиво покручивая обгорелый ус.
- Хто из седла, хто с-под седла, а хто и с-под конника, - хитро прищурив похмельное око, обронил подоспевший на лихом коне Чапай.- Я так вот - с-под тачанки. Хто не верит - спроси у комиссара… Мне - што Анку, што тачанку. Могу и всеми вооружёнными силами.
- Василь Иваныч! Иди к нам! - послышался уважительный голос пулемётчицы. - Где должен быть командир?
- Ну… ента ты у Петьки спроси. Ему видней. С какого-нибудь возвышенного места… На плечах противника… А мы с комиссаром… не кончали. Академиев то есть… Димитрий, подтверди!
Появился комиссар. Оперативно развернул агитацию и, потрясая голым фактом, выложил неотразимый аргумент. Одобрительный ропот изумлённых чапаевцев свёл на нет последние колебания отзывчивой пулемётчицы:
- Виноватая я, товариш Хурманов, перед вами: уху емши давеча,  про вас-то и забыла. А ить вы ж просили…
- Ничё, товарищ Анна! Я ж понимаю, время трудное: и рыбку съесть и на конь сесть - сноровка нужна. Эт ишшо Александр Филиппыч отмечал…
- Хто такой? Почему не знаю? - встрепенулся любознательный Чапай.
- Да так, хрен один. Македонский. Тоже был великий полководец… Но зачем же шалаши-то ломать? -  развернулся к геройскому ординарцу комиссар.- Война-то - дворцам!
- Прости, Андреич… Капитал больно уж мировой. И не сказать шоб загнивающий, - послышался виноватый голос сконфуженного ординарца.
- А ты, Пётр, хучь и не первый, но должон  и сознательность поиметь. А не только…
- С конца начинаешь! Ишшо Каппеля не смахнул, а уж и Колчака достать норовишь! - не сдержался горячий начдив.
- Кхы-кхы… А который тут Чапай будеть? - послышался вдруг из дубовой кроны несмелый крестьянский вопрос. Сухо треснул подпиленный сук. Что-то шлёпнулось в самую гущу политбеседы.    
Бойцы не дрогнули, но мгновенно рассыпались и окопались. Каждый норовил грудью прикрыть любимого начдива. Больше всех повезло Анке: и Чапая и комиссара прикрыла. Согласно конституции. На Петьку не хватило.
- Извиняюсь, хто ж у вас Чапай будеть? - прозвучало уже с поверхности земли. Все дружно и бдительно вскинули кто чего.
Храбрый Чапай дёрнулся было в атаку, но, придавленный левой материальной частью, вспомнил, где должен быть командир.
- Вам чего, товарищ? - вежливо апеллировал комиссар из-под крайне правого уклона. «Вызываю огонь на себя», - на всякий случай дыхнул он шёпотом в потную анкину подмышку и нехотя пошёл вставать. В высоко поднятой левой руке его гордо трепетали невесть откуда взявшиеся в суровой боевой обстановке наскрозь буржуйские панталоны. Ветра не было. Но занесло. И - трепетали… Пулемётчица с глубоким сожалением смотрела вслед уходящему прошлому.
- А вы, извиняюсь, за большевиков, аль за коммунистов? - подозрительно косясь на странную хоругвь комиссара, робко поинтересовался какой-то мелкобуржуазный элемент. Натруженные крестьянские ногти его выжидательно вычёсывали кого-то из-под летнего треуха  и тут же приводили в исполнение… «Наш! Вшивый!» - подсказало комиссару политическое чутьё.
- Я - за Третий Интернационал. Я его и создал, - серьёзно произнёс опытный политработник, учитывая всю ответственность момента и возможную классовую несознательность внезапного собеседника.
«Спятил комиссар. Сразу все карты раскрыл… Придётся нового выписывать», - ужаснулся Чапай...
- А што ж флах-то у вас… как бы ето сказать… непонятный?
- А флаг у меня, товарищ, международный! То есть третье-интернациональный, ежели по-нашему,- бодро пояснил находчивый парламентёр, на всякий случай приберегая решающий аргумент свободной от наглядности правой рукой.(Появление инородного тела в гуще событий было столь неожиданным, что комиссар не успел привести в порядок поразительное свидетельство своей политической зрелости).
«Ежели вернётся - к стенке! - окончательно решил опешивший от комиссарского вероломства Василь Иваныч. - Сам с краю лягу. А то сбежит, подлец!»
Между тем, Анка реагировала на последнюю реплику ренегата с непонятным энтузиазмом: фактически бросив на произвол судьбы любимого начдива, она рассекретила укрытие пламенным первомайским призывом:   
- Даёшь Варшаву! Дай Берлин, товарищ Хурманов! Я ж к этому флагу имею прямое партейное отношение!
Услыхав звонкий голос всеобщей любимицы и понимая его как сигнал к решающей атаке, бойцы поднялись и сшиблись в смертельной схватке за самое дорогое… «Качать комиссара-а-а!» - взвилась и колыхнулась рабоче-крестьянская несознательная стихия…
- Стоять!!! - свинцовой плетью хлестнул пронзительный тенорок. Бойцы окаменели в молниеносной шеренге. Подкинутый, но не пойманный комиссар завис в воздухе. Вместе с трусами. Пулемётчица, остекленев обеспокоенными глазами, застыла в целеустремлённом порыве к интернациональному символу, предвосхищая знаменитую впоследствии композицию «Сквозь тернии - к звёздам!» Впрочем, нашлись-таки потом контрики, которые утверждали, что стремительный порыв одухотворённого туловища был аргументирован гораздо более солидно, чем могло показаться на основании голого факта. Поражённый силой пролетарского искусства, Чапай чуть не выскочил из укрытия вместе с конём, однако громадный боевой опыт и врождённое присутствие революционного духа помогли полководцу совладать с минутной слабостью:
- Петька! К пулемёту! - взвился его тенорок, словно пуля на излёте.  Шеренга рассыпалась и окопалась. Только комиссар в полном одиночестве реял знаменем над боевыми порядками, мысленно прикидывая траекторию возвращения и угол падения. Загремели все четыре колеса, сообщая о приближении грозной гужевой техники. Расторопный Петька  на крутом вираже дал осадку взмыленным кентаврам революции. Пыль улеглась. Невозмутимый «максим» уставился прямо в лоб мелкобуржуазной стихии. Треух проявил полное моральное разложение: развесил уши и беспокойно привстал на волосах, словно завидев светлое царство социализма и осознав, наконец, всю политическую подоплёку собственной неодушевлённости. Злополучный обладатель его молча завидовал окрылённому идеей комиссару и явно сожалел о несвоевременном снисхождении с дуба.   
- Василь Иваныч… Не губи мужика… - заострила полемику Анка.- Отдай его мне. На перевоспитание…
Удивлённый начдив невольно переглянулся с воздухоплавателем. Комиссар усиленно жестикулировал бровями, непостижимо сохраняя статус кво и попирая все законы диалектического материализма. Несмотря на то что его летательный аппарат был политически гораздо тяжелее спёртого капиталистами воздуха, сила духа и верность партии помогали комиссару держаться на недосягаемой высоте и спускать оттуда довольно ценные резолюции. Дотошный Чапай настолько увлёкся политическими намёками комиссара, что едва не упустил из виду ситуацию. А между тем, осмелев от неожиданной поддержки, мужик что-то мычал, прячась за Анку, и развязно мотал треухом в сторону предполагаемого тыла.      
- Ты чё, паразит? Дезинформируешь? - грозно насупился Чапай.- А ну кончай! Петька! Шашку!
- Ва… ва… бе… бе… - перешёл с мычания на блеяние неустойчивый элемент.
- Комиссар! Переводи! Языков я ихних не знаю… - чуть сконфузился Чапай, испытывая красную зависть.
- Грит, шо белые, - прочитал с листа грамотный Димитрий Андреич. В окопах заинтересованно прислушались. Мужик, наконец, выдавил:
- Б-б-белые п-пришли… Грабють…
Из-под ближайшей копны раздалось сдержанное похрюкиванье и повизгиванье, отдалённо напоминающее о свинине. Петька развернул технику и прицелился. Бойцы дружно поползли в сторону, тактично используя складки. Кольцо неумолимо сжималось. Треухий союзник, ободренный передислокацией прицельности, успел зайти в тыл подозрительной копне, с природной крестьянской смекалкой полагая, что за копной - как за каменной стеной. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что копёнка скорее напоминает крашеный парик вражеского лазутчика. Первым решился на разоблачение отважный Чапай. С нескрываемым презрением к проискам врага он подцепил острием шашки хитроумную комбинацию…
Из-под волосатой копны показалась лысина белогвардейского полковника, некстати напоминая анкину задницу. Мытькин брат, бородатый, как первый анекдот про Чапая, плавно опустил на неё что попало. Попало легендарное бревно первого субботника, полированное трудовыми мозолями вождя... «Вот тебе, вшскородье, «Лунная соната»!- радостно промыслил народный мститель, претворяя в жизнь вековечную мечту. Бывший полковник строго просиял плешью и произвёл последний аккорд. «Нечеловеческая музыка!» - внутренне изумился комиссар и с удовлетворением отметил крестьянскую бережливость треухого бородача: «Сэкономил-таки патрон, шельма! Да и дубина - стоеросовая! Нам такие нужны!»
- Кто такой? Почему не знаю? - совсем по-чапаевски поинтересовался он с высоты положения.
- Дык ето… хуторской наш… Исайка. Добровей. Он у лысого в денщиках ходил. По паркету, - раздался отзывчивый голос какой-то ромовой бабы. Откуда их набежало и как просочились скрозь чапаевские дозоры - одному Марксу вестимо. Много позднее разберётся в этих чудесах Лаврентий Палыч. А пока… 
- Ну, шо до бровей, я и сам вижу, - строго покосился на дремучий пережиток исполнителя пернатый комиссар. - Сплошная коллективизация несознательности: этот себя под Карлу распушил, а тот, вишь ты, под Ленина чистил! Скосить! И сдать на матрацы!   
- Гражданин товаришш, - испуганно оскалил клавиатуру мытькин брат, - она у меня привязанная!
- Как?! - ахнули в голос видавшие виды бойцы. Комиссар вздрогнул и свалил кулём на папаху Василь Иваныча.
- Тьфу! Тебя ишо на мою голову не хватало! - вышел из интересного положения начдив. Стратегия мысли его тяготела к ромовой бабе. «Таких бы с десяток-другой - и можно картоплю слопать, а штабные игры с ентими затеять»,- развивал перспективу тактического преимущества гражданский полководец.
- Тьфу, анафема! Сбил с бабы! – машинально откомментировал Чапай комиссарский налёт и, не желая уступать инициативы, рубанул шашкой по бороде. Волосатый камуфляж рухнул в одночасье, обнажив явно не марксистскую сущность подбородка. Ропот восхищения пронёсся по нестройным шеренгам. Ювелирная точность удара потрясла и воображение недавнего обладателя: лишённый, он пал как тут же смертью храбрый, предварительно закатив глаза.       
- Петька! - рявкнул остатками тенорка Чапай, отирая шашку промокашкой.- Подыми товарища. Экзаменовать. На фершала. И бумагу выдать. Шоб по всей форме. Мягкую. Шуршанье демаскирует, - поучительно добавил начдив и предупредительно зыркнул в сторону комиссара...
Внезапно из-за дуба показалась золотая рота голенастых  каппелевцев. Кого-то они искали… Впереди на сером в яблоках жеребце ехало пустое седло, пританцовывая стременами. За жеребцом валили спелые антоновские яблоки. «А самого Антонова чтой-то не видать… Видать, Овсееенки маловато… Щас нам полный Бонч придёт. С Бруёвичем…» - напряжённо анализировал комиссар. - Измена!!!            
Не дожидаясь команды, чапаевцы дисциплинированно рассыпались и окопались. Чапай поскакал искать какое-нибудь возвышенное место. Комиссар изготовил к отражению психической атаки  поруганное знамя  интернационализма и поспешил к товарищу Фрунзе за ненаглядной агитацией. Анку же опять раздирали классовые антагонизмы: священный долг перед мировым пролетариатом и позорная слабость к буржуйским кружевам. Петька с поразительным самообладанием разминал подвернувшийся боевой листок и ловил в оптический прицел именного маузера сверкающие ромовые пятки... И прочие ягодные места… Воспользовавшись всеобщим помешательством, скоропостижный фершал с неожиданной прытью вскочил на тачанку и пустил смертоносную струю…
- Ляхгай, хгади! Ме щенэ сахлис цхэурэби моутхан!! - грянул до боли знакомый голос, перекрывая душераздирающие стоны тяжело раненных каппелевцев и не успевших дезертировать вовремя чапаевцев. По встревоженной полянке очумело носилось седло, помахивая порожними стременами. Изумлённая Анка оглянулась и радостно потянула с себя амуницию:
- Товарищ Сталин! - Восторженные слёзы  вешними ручьями потекли по бурно вздымающейся грудной клетке освобожденного труда, прямиком впадая в Урал, - и, преодолев колебания несознательности, героическая личность пулемётчицы кратким курсом поползла в историю партии…
- Ага! Так вона откуль борода-то подвязана! Гуляй, Вася… - затравленно озираясь и сплёвывая густую уральскую волну, пробулькал на прощанье ошпаренный славой герой… 
А с жёлтой уральской кручи всё шире и шире разносилось, умножаемое троекратным эхом пролетарской солидарности:
- Кхле мумчама гинда?…
- … да!..да!..да!.. - многократно отозвалось эхо Москвы…


Вот таким высоким штилем и закончил своё исключительно достоверное, хотя и не вполне приличное историческое воспоминание старый боевой мерин, отчаянный охальник и пьяница. В полной мере воспользовался сивый неслыханной прежде гласностью торжествующего капитализьма и всеми благами сексуал-демократической эволюции...
А нам остаётся только добавить, что все имена и герои этого повествования вымышлены, а возможные совпадения абсолютно случайны.