Иван Козлов Двадцать четвёртое января

Сегодня в сорок первом годе
Был Гай Калигула убит.
Гай не был дьявольским отродьем!
Он преисполнен был любви...
 
Он вырос в жуткой атмосфере,
В семь лет батяню потеряв.
Развратный низменный Тиберий
Тогда коварно управлял.
 
Братишек Гаевых умучил
Жестоковыйный старикан.
Противный, сморщенный и злющий,
Как жаба с мозгом паука.
 
А Гая, пригласив на Капри,
С притворством зверя обласкав,
Ехидно изводил по капле,
Чтоб так же нравственно он пал.
 
Но помер. То ли задушили,
А то ли, крякнул, дуба дал.
И Гай, грустя для вида шибко,
Рулить самодержавно стал.
 
У старца, правда, цвёл и внучек,
Завял, однако,  невзначай!
Но это был несчастный случай,
А, может, даже и случАй.
 
Но многих раздражал безмерно
Властитель новый молодой,
Который бросил вызов скверне,
За что и пострадал потом.
 
За что потомки скверны этой,
Его нещадно очернив,
Гулять враньё по белу свету
Пустили и по наши дни.
 
Мол, дескать, был Гай извращенцем,
Предела похоти не знал,
От сладострастья млея с детства,
Со всеми ложе разделял.
 
Порой насильничал обильно,
Частенько подставлялся сам,
Всегда преторианцам сильным
Стесняясь  посмотреть в глаза.
 
Смазливо по притонам шлялся,
В грязь окунаясь нагишом,
Где непотребством занимался,
Совместно телом и душой.
 
Казнил людей напропалую,
Безвинным головы рубил,
С конём по-взрослому целуясь,
Не император, а дебил.
 
Коня сенатором назначил,
Затем - помошником жреца.
Рехнулся паря, не иначе,
При чём, отнюдь, не слегонца.
 
Себя провозглашая богом,
Луну к сожительству призвал!
Та оказалась недотрогой,
Какие и не снились вам!
 
Рим возопил от сумасбродства,
И заговорщики сошлись,
Решив с трусливым благородством
Прервать наглейше Гая жизнь.
 
Подстерегли и зарубили,
Херея Кассий был вожак,
И главного убийцы имя
Уже звучит, как гнусный знак.
 
Всё остальное - лишь гнуснее,
Навет, поклёп и клевета.
Коль вы сердцами не Хереи -
Поймёте: что-то здесь не так!
 
И тот же странный конь-сенатор -
Не прихоть психа, а укор
Тупым зажравшимся ребятам,
Давно покрывшимся жирком.

Я утверждаю: Гай был добрым!
Он сам мне это рассказал,
Когда в бутылочке бездонной
Я дно настойчиво искал.
 
Гай появлялся многократно -
И в сапогах, и босиком -
Мы говорили о приятном,
Мы не молчали о плохом!
 
Спокойно и без превосходства
Меня он убедил в одном:
Тот, кто захочет - разберётся
В его судьбинушке шальной.
 
В его поступках и деяньях,
Что обсуждают и сейчас.
Мы с ним общались только в спальне,
Но днём, при люстре и свечах.
 
Ещё он был любитель кошек,
Нередко кошек соберёт
И в циклопическую плошку
Хвостатым молока нальёт.
 
Те осторожны поначалу,
А дальше - в молоко нырком,
И сыто плещутся с мурчаньем,
А Гай слезу смахнёт рукой...
 
Он уважал сирот усатых,
Котят пристраивать спешил,
Не сумасшедший император,
Но мяу преданной  души...

Он на Ваганьковском погосте
В секретном месте погребён.
К нему иду сегодня в гости,
Мой путь никем не проторён.
 
Где точно? Тайны не открою!
Простите, права нет открыть.
Я обещал: нас будет двое
До неизведанной поры...
 
Но одарите на прощанье
И помяну достойно я
Того, кто был пронзён мечами
В конце лихого января!