Первый снег

Теплый вечер – один из тех, что выдает нам за что-то природа в последние дни осени, с ехидно-желтой улыбкой остроконечных клиновых листьев, а на утро отбирает внезапным холодом, прикрывая уставшие улыбаться губы тонким веером первого снега.
Сегодня вечером они оба были дома. Она – пораньше ушла с работы, чтобы приготовить Ему ужин – что-то особенное, не как всегда. Пусть удивится.
Он отдежурил свою смену и, оставив на работе любимую пожарную каску и красно-желтую форму, приехал домой. Ровно в срок.
На плите легонько дымилась прожаренная курица с веточками зеленого лука и золотистой корочкой лимонного сока. Ее рецепт – ее для него. Так она готовила только для него – необычно и обязательно вкусно. А на обеденном столе возвышалась бутылка его любимого вина…
Они поужинали без свеч (огня ему хватало и на работе), под тихую мелодию Стива Воймира…

«А утром выпадет снег…
И ты узнаешь цену свету
И ты узнаешь имена живых
А утром выпадет снег…»

А за окном пылал алым закат, предвещая холодное пробуждение восхода. И земля раскрыв свои последние запасники, теперь отдавала весь накопленный за теплые деньки жар…
Они танцевали все под ту же мелодию – кружились в вальсе по коридорам и комнатам своего дома. И Она знала, что видит его таким последний раз. И Он целовал ее в разгоряченные от вина губы, не закрывая, как обычно при поцелуе глаза…и все смотрел на Ее лицо, как будто запоминал каждую черточку, каждую ямочку на ее щеках, блеск ее карих глаз и то, как спадает на правую сторону ее непослушная челка…
Часы пробили двенадцать. В это время они уже были в постели – Он слева, сидя в кровати, читал книгу с включенным светильником, Она, вечно недовольная, что так же не может почитать, лежала справа, полусонная ждала, когда сможет взять свое – его ласку и нежность, скрытую в рутине дней.
Не сегодня…
Ровно в пять минут первого зазвенел телефон. Конечно же, это Его. Опять что-то случилось. И вот, одевшись, Он уезжает в ночь, даже не поцеловав Ее, лишь ласково взглянул в глаза…
«Я вернусь. Обещаю»
Но Она видела то, что является нам в точке отсчета. В минуту, когда один мир, порой грубым натянутым швом спаивается с другим. И в той точке, где стальная игла судьбы входит в ткань мира – там точка отсчета – в его глазах – в расширенных зрачках-дырах…

Горел дом. Ало-оранжевыми лепестками освещая серую, резко ставшую холодной ночь. Это красный, багряный цвет огня – он наполнял серое пространство мира вокруг цветом. Таким опасным и притягательным. Цветом. Будто нарочно говоря: Вы – серы, Вы – мертвы. Я – есть свет. Я – есть жизнь. И тут же похищал чью-то жизнь там, в горящем и уже почти обвалившемся здании.
Он прибыл одним из последних – долгий путь от дома к пожарной станции (надо было взять асбестовый костюм), а потом на собственной машине отправился к месту пожара, еще согревая в душе надежду, что сегодня справятся без него. Не справились. Дом оказался слишком большим. Запутанным. Коридоры вдруг сменялись тупиками или длинными лестницами. А еще вездесущий дым, что умудрялся пролезть даже под огнеупорный костюм и вызывал обильные слезы и усталость…
Ребята были уже на пределе – каждый вывел или вытащил на себе по нескольку жильцов горящего дома, что блуждали средь дыма по запутанным коридорам, ища выход…
Где-то закричала женщина и плача, указывала на одно из окон третьего этажа….
-«Там! Там мой сын! Там!!!»
Она попыталась броситься в дом, но ее удержали. И она все рыдала…
Вот и его черед. Он пошел в дом, не видя пути, не зная дороги. Наверное, прошла вечность, пока он добрался до той квартиры – дверь открыта и плач…детский плач – истошный, стихающий, вперемешку с гортанным звуком…кашлем. Да, он увидел его! Малютка в деревянной кроватке-качалке. Наверное, чуть больше десятка месяцев от роду. Чудо, что еще живой в задымленной комнате. Но просто так его не вынесешь. И тогда Он снял шлем – ребенок уместился полностью в асбестовый шлем, как котенок умещается в корзинку для грибов. И сразу же стало трудно дышать, из глаз потекли водопадом слезы. Он бросился бежать, держа под мышкой шлем с ребенком…по коридорам, полным огня, по обваливающимся с каждым шагом деревянным лестницам…
Почти у самого входа – среди дыма показалось что-то белое – не то снег на улице, не то всполохи огня. И тут что-то взорвалось – сверкнула белая вспышка, и лицо опалило пламя теплом в сотни солнц. Большего он не помнил…ни того, как подоспевшие друзья-пожарники вытащили его и ребенка из-под обломков обвалившегося потолка. Ни того как мать ребенка целовала ему черные от копоти руки и прижимала к себе свое чадо…ничего…И то, как падал первый снег, тая в языках огня, но в итоге гася его вместе с пожарниками своим холодным телом…
 
Он очнулся через два дня. Дома. Первое, что Он увидел, была темнота. Уже через несколько мгновений пальцы нащупали бинтовую повязку поверх глаз. А еще через несколько секунд тепло Ее рук коснулось его. Она была рядом – два дня, как только Его привезли в больницу с ожогам лица – она уже была рядом. Когда врачи колдовали над его обожженным лицом – она сидела рядом (никто даже не осмелился выгнать ее из операционной…такова была ее решимость быть с ним) и молилась, чтобы все обошлось. На первое утро, его, не приходящего в сознание, с бинтами, закрывшими половину лица, позволили ей увезти домой. И вот теперь он очнулся.
За еще пару дней глаза привыкли к темноте, а руки и нос ощущать вдвойне острее мир вокруг.

Она сказала, что доктор дал срок в месяц – и повязки снимут. Он вновь увидит Ее лицо и скажет, что все хорошо. И снова сможет работать. И увидит так любимую им зиму – время, когда огня вокруг гораздо меньше.

Месяц прошел – проскользнул, как черная кошка незаметно пересекает темную комнату.
И повязки сняли…
Ему казалось, что остались еще бинты – да, да еще не все. Но он слышал, как она плачет, и понял…Его мутные, белые глаза смотрели на нее, как видящие – но все же слепые. Лишь свет заливал их – яркий, струящийся из широкого окна спальни, по эту сторону и мутно-серый по ту.

Еще месяц он не вставал с постели – думал, привыкал к новому для себя миру серой тьмы. И слушал ее тихий плач, каждую ночь, пока она думала, что он спит.
Еще через месяц, на исходе зимы, одним вечером Он почувствовал, что что-то изменилось. Она вновь пришла домой пораньше, приготовила нечто необычное – вкус был, как у его любимой запеченной курицы, но запах! Запах был шикарен – букет вкуснейших ароматов! О да! В этот раз Она превзошла себя! А потом, Она исчезла из комнаты на несколько минут и вновь явилась к нему – и ее тело источало запах ароматных масел – она шептала ему что-то нежное, ласковое и прижималась к его коже всем своим хрупким телом. И он видел Ее – воображение рисовало каждый изгиб ее тела, каждую черточку ее лица, а вкус губ - дарил память об их изящной форме – паре красно-алых лепестков. И он снова чувствовал себя счастливым…
Их мир изменился, но они не изменили друг другу и самим себе. Да, теперь она спала слева, перед сном читая при включенном светильнике вслух рассказы, что писал Он. Каждый день, сидя за печатной машинкой – пальцы быстро выучили расположение букв и символов. У него был талант – не раскрытый раньше, теперь Он мог посвятить ему всю жизнь,…рассказывая на бумаге удивительные истории черно-белого мира, где пространство бесцветно, но каждый запах, шум, каждое прикосновение имеет свой цвет.
А она каждый раз убегала с работы пораньше. Перестала краситься…одевать самые модные платья, но каждый вечер натиралась благовониями, что бы он чувствовал ее запах, ее любовь…И выводила его на концерты, туда, где он мог лучше других ощущать красоту мира…когда мир заключен в музыке…
Прошел год. В тот самый день…вновь такой теплый, такой грустный… Она не пошла на работу, и весь день они вместе гуляли по улице, среди желто-оранжевых остроконечных кленовых листьев.
И вновь пылал алым закат, предвещая холодное утро.
Они провели замечательный вечер, танцуя под старую мелодию Стива Воймира…
И пришло утро…
Она проснулась от того, что его не было рядом. Его тепло не согревало ее этим необычно холодным утром.
Он стоял у раскрытого окна…немигающим взглядом смотря за его пределы…
Она позвала его…
-Я вижу,- лишь слетело с его губ…
Он смотрел за окно – и впервые, за этот год, наверное, всего на один день (но точно, этот день еще повторится…) его глаза видели… белый мир, не очертания, но краски, предметы…улицу, дома – покрытые белым, чистым, как свет первым снегом…