ДЖОН КИТС

ЧТО СКАЗАЛ ДРОЗД

О, ты, чьи губы жег студеный ветр
Чей взор касался снежных облаков
И голых вязов средь озябших звезд, -
Отрадой станет для тебя весна!

О, ты, кому лучи кромешной тьмы
Единственною книгою служили
С уходом солнца – радостью тройной,
Рассветом станет для тебя весна.

Не рвись к познаньям – у меня их нет,
Но песнь моя наполнена теплом.
Не рвись к познаньям – у меня их нет,
Но вечер внемлет мне… Не празден тот,
Кто праздностью своею озабочен.
Проснулся тот, кто думает, что спит.

                What the Thrush said

O thou whose face hath felt the Winter's wind,
Whose eye has seen the snow-clouds hung in mist
And the black elm tops 'mong the freezing stars,
To thee the spring will be a harvest-time.
O thou, whose only book has been the light
Of supreme darkness which thou feddest on
Night after night when Phoebus was away,
To thee the Spring shall be a triple morn.
O fret not after knowledge -- I have none,
And yet my song comes native with the warmth.
O fret not after knowledge -- I have none,
And yet the Evening listens. He who saddens
At thought of idleness cannot be idle,
And he's awake who thinks himself asleep.

            ОДА К МЕЛАНХОЛИИ

Нет, нет, к реке забвенья не ходи,
Из волчьих ягод яд не выпускай
И белладонну трогать погоди,
И гроздья ряста взглядом не ласкай,
Не делай четок из переступени,
Не поверяй тоскливых тайн ни выпи,
Ни предрассветным совам, ни жукам,
Иначе вскормленные тенью тени
Окутает истомой сонной хлипи,
Вселяя в душу ужас и бедлам.

Но только-только в затяжной падучей
Моя неотвратимая печаль
Повалится рыдающею тучей,
В апрельской пелене скрывая даль,
Дай ей упиться утреннею розой,
И радой прибоя, и геранью,
Дай ей упиться пышностью зари! –
Схвати подругу, если, как занозой.
Тебя она язвит колючей бранью, –
И исступление глаз её вбери!
      
Печаль в красе предсмертной обитает
И в уходящей радости живет…
Она в блаженство вгрызлась и питает
Пчелиным ядом вожделенный мед!
Ах, что там! – Даже в Храме наслажденья
Она смогла алтарь установить,
Доступный лишь тому, кто языком
Гроздь радости способен раздавить
И проглотить в блаженном упоенье
Меланхолически щемящий ком.

               Ode on Melancholy

                1.
No, no! go not to Lethe, neither twist
Wolf's-bane, tight-rooted, for its poisonous wine;
Nor suffer thy pale forehead to be kissed
By nightshade, ruby grape of Proserpine;
Make not your rosary of yew-berries,
Nor let the beetle nor the death-moth be
Your mournful Psyche, nor the downy owl
A partner in your sorrow's mysteries;
For shade to shade will come too drowsily,
And drown the wakeful anguish of the soul.

                2.
But when the melancholy fit shall fall
Sudden from heaven like a weeping cloud,
That fosters the droop-headed flowers all,
And hides the green hill in an April shroud;
Then glut thy sorrow on a morning rose,
Or on the rainbow of the salt sand-wave,
Or on the wealth of globed peonies;
Or if thy mistress some rich anger shows,
Emprison her soft hand, and let her rave,
And feed deep, deep upon her peerless eyes.

                3.
She dwells with Beauty - Beauty that must die;
And Joy, whose hand is ever at his lips
Bidding adieu; and aching Pleasure nigh,
Turning to poison while the bee-mouth sips;
Ay, in the very temple of delight
Veiled Melancholy has her sovran shrine,
Though seen of none save him whose strenuous
tongue
Can burst Joy's grape against his palate fine;
His soul shall taste the sadness of her might,
And be among her cloudy trophies hung.


                ОДА СОЛОВЬЮ

                1
Томится сердце, сдавлен немотой
Мой разум, будто выпил я сполна
Дурмана усыпляющий настой
И окунулся в мутный омут сна.
Нет, не прельстился я твоей судьбой.
Я счастлив тем, что вдруг из гущи звуков
Дриады легкокрылые запели
Над потайной тропой:
В мерцании баюкающих буков
Ты голосисто рассыпаешь трели!

                2

О, если бы сейчас хлебнуть глоток
Пьянящего, остуженного зелья.
Чтоб в нем – и Флора, и зеленый лог,
И смех, и загорелое веселье.
О, если бы наполнить в Ипокрене
Целительную чашу – пеньем лир
И пляской пузырьков – и погрузиться
Устами в пену!
Потом оставить наш постылый мир
И в дымчатом лесу с тобою скрыться.

                3

Уйти, уйти!  Забыть, все то, что ты
Не ведал никогда в глуши лесной:
Усталость, жар и царство маяты,
Где слышен стон за каждою стеной,
Трясется седина, и где в неволе
Измученная юность костенеет,
Где мысли давит грубая кора
Свинцовоглазой боли,
Где от мытарства красота седеет,
И где любовь изводят до утра.

                4

Прочь, прочь… К тебе отсюда улечу я…
Не с Бахусом по огненной дороге –
На крыльях муз умчусь, хотя и чую,
Что упираться будет мозг убогий…
И вот мы вместе… Ночь нежна….Чудно!
Луна-царица пышно восседает
На троне в окруженье звездных фей…
Но здесь темно…
Лишь ветер свет небесный просевает
На мхи сквозь кружевную сеть ветвей.

                5

Цветы поблизости неразличимы,
Но пахнут бархатные лепестки,
А тьма и аромат  - неразделимы:
Они пропитывают глушняки,
Деревья, травы, стебли молочая,
Боярышник и ивовые лозы,
И хрупкие фиалки, и горошек,
И вас, младенцы мая, -
Омытые вином росистым розы, –
Убежища бормочущие мошек.

                6

Я слушаю, мрачнея…  Сколько раз
Молил я смерть избавить от страданья
И тихо звал ее в полночный час
Прийти и унести мое дыханье!
И вот теперь созрел я наконец,
Чтоб жизнь свою без боли оборвать,
Пока душа твоя сродни вакханке…
Неистовый певец!
Безудержно ты будешь изливать
Свой реквием на бренные останки.

                7

Ты никогда не превратишься в прах!
И славу о тебе не погребут
Те, кто лишь хлебом сыт…  Тебе в садах
Внимали в старину король и шут,
Твой голос в сердце Руфи проникал,
Когда она над чуждыми хлебами
Тужила о родимой стороне…
Твой голос открывал
Волшебное окно над бурунами
В таинственной, покинутой стране…

                8

Покинутой!  Одно лишь слово это
Назад в сиротство гонит воем волка!
Прощай, Фантазия, - шалунья лета,
Прощай! Прощай! Печальный гимн, как дым Над лугом, безмятежным ручейком –
И вот растаял он среди дубрав –
Там, за холмом крутым…
Исчезла музыка забытым сном.
Что это было: грезы или явь?

              Ode to A Nightingale

My heart aches, and a drowsy numbness pains
My sense, as though of hemlock I had drunk,
Or emptied some dull opiate to the drains
One minute past, and Lethe-wards had sunk:
'Tis not through envy of thy happy lot,
But being too happy in thy happiness,---
That thou, light-winged Dryad of the trees,
In some melodious plot
Of beechen green, and shadows numberless,
Singest of summer in full-throated ease.

O for a draught of vintage, that hath been
Cooled a long age in the deep-delved earth,
Tasting of Flora and the country green,
Dance, and Provencal song, and sun-burnt mirth!
O for a beaker full of the warm South,
Full of the true, the blushful Hippocrene,
With beaded bubbles winking at the brim,
And purple-stained mouth;
That I might drink, and leave the world unseen,
And with thee fade away into the forest dim:

Fade far away, dissolve, and quite forget
What thou among the leaves hast never known,
The weariness, the fever, and the fret
Here, where men sit and hear each other groan;
Where palsy shakes a few, sad, last gray hairs,
Where youth grows pale, and spectre-thin, and dies;
Where but to think is to be full of sorrow
And leaden-eyed despairs;
Where beauty cannot keep her lustrous eyes,
Or new love pine at them beyond tomorrow.

Away! away! for I will fly to thee,
Not charioted by Bacchus and his pards,
But on the viewless wings of Poesy,
Though the dull brain perplexes and retards:
Already with thee! tender is the night,
And haply the Queen-Moon is on her throne,
Clustered around by all her starry fays;
But here there is no light,
Save what from heaven is with the breezes blown
Through verdurous glooms and winding mossy ways.

I cannot see what flowers are at my feet,
Nor what soft incense hangs upon the boughs,
But, in embalmed darkness, guess each sweet
Wherewith the seasonable month endows
The grass, the thicket, and the fruit-tree wild;
White hawthorn, and the pastoral eglantine;
Fast-fading violets covered up in leaves;
And mid-May's eldest child,
The coming musk-rose, full of dewy wine,
The murmurous haunt of flies on summer eves.

Darkling I listen; and for many a time
I have been half in love with easeful Death,
Called him soft names in many a mused rhyme,
To take into the air my quiet breath;
Now more than ever seems it rich to die,
To cease upon the midnight with no pain,
While thou art pouring forth thy soul abroad
In such an ecstasy!
Still wouldst thou sing, and I have ears in vain---
To thy high requiem become a sod

Thou wast not born for death, immortal Bird!
No hungry generations tread thee down;
The voice I hear this passing night was heard
In ancient days by emperor and clown:
Perhaps the self-same song that found a path
Through the sad heart of Ruth, when, sick for home,
She stood in tears amid the alien corn;
The same that oft-times hath
Charmed magic casements, opening on the foam
Of perilous seas, in faery lands forlorn.

Forlorn! the very word is like a bell
To toll me back from thee to my sole self!
Adieu! the fancy cannot cheat so well
As she is famed to do, deceiving elf.
Adieu! adieu! thy plaintive anthem fades
Past the near meadows, over the still stream,
Up the hill-side; and now 'tis buried deep
In the next valley-glades:
Was it a vision, or a waking dream?
Fled is that music:---do I wake or sleep?
 

      ОДА К ОСЕНИ

Туманов нескончаемых пора,
Хозяйка налитого плодородья,
Со спелым солнцем подошла пора
Советоваться, как свои угодья
Получше в этот раз отяжелить,
Влить в каждый плод душистый, сладкий сок
До самой кожуры, до сердцевины,
Тугими ядрами орех набить,
Раздуть бока дородным тыквам в срок,
Пчел поздними цветами соблазнить:
Пусть думают, что лета дни так длинны!

Кто не видал однажды поутру,
Как в житнице умело и проворно
Ты, вся распахнутая на ветру,
Обвеиваешь собранные зерна,
Или в пшеничном поле крепко спишь,
Дурманом маковым опьянена,
Иль, сноп на голове неся игриво,
Ты шаткий мостик перейти спешишь,
Иль смотришь, как до самого темна
По днищу пресса капельки вина
Скользят, сверкая, вниз неторопливо. 

Весны далекой песни…  Где они? –
О том не думай ты… Когда узором
Зари вечерней желтые огни
Ложатся на жнивье, - вдруг скорбным хором
Заплачет в голос комариный рой
В излучине извивистой реки,
То с ветром вверх летя, то опускаясь,
Ягнят стада заблеют за горой,
За ближним стогом запоют сверчки,
Дроздами отзовутся вишняки,
И закурлычут журавли, прощаясь.



                Ode to Autumn

Season of mists and mellow fruitfulness,
Close bosom-friend of the maturing sun;
Conspiring with him how to load and bless
With fruit the vines that round the thatch-eaves run;
To bend with apples the mossed cottage-trees,
And fill all fruit with ripeness to the core;
To swell the gourd, and plump the hazel shells
With a sweet kernel; to set budding more,
And still more, later flowers for the bees,
Until they think warm days will never cease,
For Summer has o'er-brimmed their clammy cell.

Who hath not seen thee oft amid thy store?
Sometimes whoever seeks abroad may find
Thee sitting careless on a granary floor,
Thy hair soft-lifted by the winnowing wind;
Or on a half-reaped furrow sound asleep,
Drowsed with the fume of poppies, while thy hook
Spares the next swath and all its twined flowers;
And sometimes like a gleaner thou dost keep
Steady thy laden head across a brook;
Or by a cider-press, with patient look,
Thou watchest the last oozings, hours by hours.

Where are the songs of Spring? Ay, where are they?
Think not of them, thou hast thy music too,---
While barred clouds bloom the soft-dying day,
And touch the stubble-plains with rosy hue;
Then in a wailful choir, the small gnats mourn
Among the river sallows, borne aloft
Or sinking as the light wind lives or dies;
And full-grown lambs loud bleat from hilly bourn;
Hedge-crickets sing; and now with treble soft
The redbreast whistles from a garden-croft,
And gathering swallows twitter in the skies.


      
      ОДА ГРЕЧЕСКОЙ ВАЗЕ
               
                1               

Ты - чистая избранница безмолвья,
Питомица застывшей тишины…
Ни строфы вещие, ни славословье
Не будут столь цветисты и нежны.
Скажи, что за преданье ты явила?
О людях? О богах?  О ком оно?
Твой отчий край – Пелопонес? Милькас?
Кто эти девы?  Кто там льет вино?
Откуда в этой пляске столько пыла?
Что за разгул шальной?  Что за экстаз?

               
                2

Прекрасен слышимый напев, но краше
Неслышный… Ты играй, пастух, играй!
Усните, чувственные уши наши –
Беззвучной песне душу отворяй!
Юнец, от губ не оторвешь свирели,
Вяз-густолист, не быть тебе нагим,
Смельчак, не поцелуешь никогда
Свою подругу, хоть уже у цели…
Но не горюй: навечно ты любим,
Любимая – навечно молода!

               
                3

Блаженны ветви и пушистый лог:
Им жить и жить с весною бирюзовой,
Блажен неутомимый пастушок
С его мелодией все время новой,
Но ты, любовь, - само дыханье счастья!
Тепла, неукротима и живуча,
Светла, румяна, как созревший плод;
Ты поднялась над человечьей страстью,
Что разрывает сердце болью жгучей,
Корежит тело, иссушает рот.
 
                4

Какой зеленый жертвенник манит
Люд разудалый!…  Убранный венками,
Бычок дородный в небеса мычит,
Качая бархатистыми боками…
Тот городок – у моря ль, над рекой,
Или в горах, где цитадель ютится,
Вдруг опустел, а крепостные рвы
И улочки заполонил покой,
И ни одна душа не воротится
Сказать, зачем осиротели вы.

                5

Аттическая форма!  Изваянья
Мужей и стройных дев, идущих вдаль.
Лесок, поскотина просветной ранью… -
Застывшая, немая пастораль!
Ты открываешь разуму глаза!
Когда всем нам придет пора почить,
Тебя не тронет времени печать. –
Как друг людей, ты будешь их учить:
«Краса есть Правда, Правда есть Краса.
Вот все, что знаете – и должно знать».   
               
            Ode on a Grecian Urn

Thou still unravish'd bride of quietness,
Thou foster-child of silence and slow time,
Sylvan historian, who canst thus express
A flowery tale more sweetly than our rhyme:
What leaf-fring'd legend haunts about thy shape
Of deities or mortals, or of both,
In Tempe or the dales of Arcady?
What men or gods are these? What maidens loth?
What mad pursuit? What struggle to escape?
What pipes and timbrels? What wild ecstasy?

Heard melodies are sweet, but those unheard
Are sweeter; therefore, ye soft pipes, play on;
Not to the sensual ear, but, more endear'd,
Pipe to the spirit ditties of no tone:
Fair youth, beneath the trees, thou canst not leave
Thy song, nor ever can those trees be bare;
Bold Lover, never, never canst thou kiss,
Though winning near the goal yet, do not grieve;
She cannot fade, though thou hast not thy bliss,
For ever wilt thou love, and she be fair!

Ah, happy, happy boughs! that cannot shed
Your leaves, nor ever bid the Spring adieu;
And, happy melodist, unwearied,
For ever piping songs for ever new;
More happy love! more happy, happy love!
For ever warm and still to be enjoy'd,
For ever panting, and for ever young;
All breathing human passion far above,
That leaves a heart high-sorrowful and cloy'd,
A burning forehead, and a parching tongue.

Who are these coming to the sacrifice?
To what green altar, O mysterious priest,
Lead'st thou that heifer lowing at the skies,
And all her silken flanks with garlands drest?
What little town by river or sea shore,
Or mountain-built with peaceful citadel,
Is emptied of this folk, this pious morn?
And, little town, thy streets for evermore
Will silent be; and not a soul to tell
Why thou art desolate, can e'er return.

O Attic shape! Fair attitude! with brede
Of marble men and maidens overwrought,
With forest branches and the trodden weed;
Thou, silent form, dost tease us out of thought
As doth eternity: Cold Pastoral!
When old age shall this generation waste,
Thou shalt remain, in midst of other woe
Than ours, a friend to man, to whom thou say'st,
"Beauty is truth, truth beauty,--that is all
Ye know on earth, and all ye need to know."

                О СОНЕТЕ

Ух если должен быть язык наш связан
Цепями рифм, и мученик-сонет
Держать в оковах красоту обязан, -
Не стоит ли тогда тебе, поэт,
Сандалии изящней и нежней
Пригнать для ног Поэзии босой?…
Проверь же лиру: тщательно настрой
Все струны и подумай, как верней
Нам будет ухо чуткое служить.

Мы – властелины звуков и слогов!
Давайте же решимся удалить
Сухие листья с лавровых венков.
И если ждет неволя нашу Музу,
Пусть лишь гирлянды будут ей  в обузу!

If By Dull Rhymes Our English Must be Chained

If by dull rhymes our English must be chain'd,
And, like Andromeda, the Sonnet sweet
Fetter'd, in spite of pained loveliness;
Let us find out, if we must be constrain'd,
Sandals more interwoven and complete
To fit the naked foot of poesy;
Let us inspect the lyre, and weigh the stress
Of every chord, and see what may be gain'd
By ear industrious, and attention meet:
Misers of sound and syllable, no less
Than Midas of his coinage, let us be
Jealous of dead leaves in the bay wreath crown;
So, if we may not let the Muse be free,
She will be bound with garlands of her own.


               
                ***               
Чем дольше в городе ты заточен,
Тем слаще долгожданная свобода
Вдыхать молитву радостного свода,
Глядеться в безмятежный небосклон,
Лежать в траве, впадая в полусон,
Не ведая ни времени, ни года,
Читая томные, смешные оды
Под колокольный, отдаленный звон.

А возвращаясь вечером домой, -
Ловить рулады соловьиной трели
И сетовать с досады: Боже мой! –
Вновь дни куда-то мигом пролетели,
Как ангела слеза, чей след немой
Вдруг промелькнет непознанным доселе.
 
 To One Who has Been Long In City  Pent

To one who has been long in city pent,
'Tis very sweet to look into the fair
And open face of heaven -- to breathe a prayer
Full in the smile of the blue firmament.
Who is more happy, when, with heart's content,
Fatigued he sinks into some pleasant lair
Of wavy grass, and reads a debonair
And gentle tale of love and languishment?
Returning home at evening, with an ear
Catching the notes of Philomel,-- an eye
Watching the sailing cloudlet's bright career,
He mourns that day so soon has glided by:
E'en like the passage of an angel's tear
That falls through the clear ether silently.

***
Когда страшусь, что навсегда уйду
Пред тем, как зрелое зерно ума
Наполнит доверху в мою страду
Мои неисчислимые тома,
Когда на знаки звездного лица
Гляжу я полночью – и нет сомнений,
Что никогда уже мне до конца
Не проследить их сумрачные тени…

Когда я знаю точно: не смогу
Увидеть больше милую мою, –
Тогда  - я на безлюдном берегу
Стою один у бездны на краю
И молча, тягостно смотрю на то,
Как Слава и Любовь летят в ничто!

When I have Fears That I may Cease To Be

When I have fears that I may cease to be
Before my pen has glean'd my teeming brain,
Before high piled books, in charactry,
Hold like rich garners the full-ripen'd grain;
When I behold, upon the night's starr'd face,
Huge cloudy symbols of a high romance,
And think that I may never live to trace
Their shadows, with the magic hand of chance;
And when I feel, fair creature of an hour,
That I shall never look upon thee more,
Never have relish in the faery power
Of unreflecting love; -- then on the shore
Of the wide world I stand alone, and think
Till Love and Fame to nothingness do sink.

                ***
Сидят, глазами вялыми блуждают
И вздохами свой кофе охлаждают,
Забыв, зачем они собрались вместе,
Забыв про аппетит, про мясо в тесте.

Вот так они сидят, сложивши руки!
Камин потух, но слуг никто не просит
Разжечь его – и уголь не приносят.
В кувшине чуть живая муха тонет -
Неужто это никого не тронет?…
Да нет же – Вертер ложечку берет
И муху из пучины достает.
От гибели бедняга спасена,
Уныло тащит мокрый след она.
Ромео, руку протяни к щипцам!
Уже нагар расплылся по свечам
Зловещим саваном…  - «Ну мне пора,
Я обещал добраться до утра
На Пикадилли…» -  «Что ж, увы, мой друг…
Как хорошо на Вас сидит сюртук.
Где Ваш портной живет?» - «Не помню, право…
Где ж он живет?…  Вот мне еще растрава!
Я так рассеян – слов не нахожу!
Да, в Вопинге! А, впрочем, не скажу.»

                A Party of Lovers

Pensive they sit, and roll their languid eyes,
Nibble their toast, and cool their tea with sighs,
Or else forget the purpose of the night,
Forget their tea -- forget their appetite.
See with cross'd arms they sit -- ah! happy crew,
The fire is going out and no one rings
For coals, and therefore no coals Betty brings.
A fly is in the milk-pot -- must he die
By a humane society?
No, no; there Mr. Werter takes his spoon,
Inserts it, dips the handle, and lo! soon
The little straggler, sav'd from perils dark,
Across the teaboard draws a long wet mark.
Arise! take snuffers by the handle,
There's a large cauliflower in each candle.
A winding-sheet, ah me! I must away
To No. 7, just beyond the circus gay.
'Alas, my friend! your coat sits very well;
Where may your tailor live?' 'I may not tell.
O pardon me -- I'm absent now and then.
Where might my tailor live? I say again
I cannot tell, let me no more be teaz'd --
He lives in Wapping, might live where he pleas'd.'
               
                ПЕСНЯ

Ах, тише, тише, милая ступай!
Все спят, но старичишка бесноватый
Того гляди услышит невзначай,
Хоть ты ему заткнула уши ватой,
Хоть ноженьки твои достойны фей,
Которых в пузырьках несет ручей…
Ах, тише, тише, милая ступай!
Чу… ревность на чеку, не забывай!

Не дрогнет лист, не зыблется река…
Все стихло, и угрюмой ночи око
Под мерное жужжание жука
Отходит от забот…  А там, высоко,
За черным сводом прячется луна…
Наверно, все же поняла она,
Что не нужна тут… Мне бы – только ты,
И губ твоих горячие цветы!

Тихонько отопри входную дверь.
Помедленнее…  Звякнет – мы пропали!
Вот так…  Бежим скорее в сад теперь!
Пусть видит сны старик, пусть в черной дали
Подмигивают звезды, спят холмы,
Пусть розам счастье грезится, а мы –
Насытимся любовью без остатка,
Насквозь пронизанные болью сладкой.

                Song

                1.
Hush, hush! tread softly! hush, hush my dear!
All the house is asleep, but we know very well
That the jealous, the jealous old bald-pate may hear.
Tho' you've padded his night-cap -- O sweet Isabel!
Tho' your feet are more light than a Fairy's feet,
Who dances on bubbles where brooklets meet,--
Hush, hush! soft tiptoe! hush, hush my dear!
For less than a nothing the jealous can hear.

                2.
No leaf doth tremble, no ripple is there
On the river, -- all's still, and the night's sleepy eye
Closes up, and forgets all its Lethean care,
Charm'd to death by the drone of the humming May-fly;
And the Moon, whether prudish or complaisant,
Hath fled to her bower, well knowing I want
No light in the dusk, no torch in the gloom,
But my Isabel's eyes, and her lips pulp'd with bloom.

                3.
Lift the latch! ah gently! ah tenderly -- sweet!
We are dead if that latchet gives one little chink!
Well done -- now those lips, and a flowery seat --
The old man may sleep, and the planets may wink;
The shut rose shall dream of our loves, and awake
Full blown, and such warmth for the morning's take;
The stock-dove shall hatch her soft brace and shall coo,
While I kiss to the melody, aching all through!

                ***
Моя живая, жаркая рука.
Случись, она остынет в мерзлом склепе, -
Так искорежит дни твои, ворвавшись
Виденьем ледяным в ночные грезы,
Что ты захочешь сердце выжать, лишь бы
Кровь теплая во мне вновь побежала. –
Тогда ты только совесть успокоишь…
Моя рука живая… На, возьми! –
Она к тебе протянута…
               
                This Living Hand

This living hand, now warm and capable
Of earnest grasping, would, if it were cold
And in the icy silence of the tomb,
So haunt thy days and chill thy dreaming nights
That thou wouldst wish thine own heart dry of blood
So in my veins red life might stream again,
And thou be conscience-calmed - see here it is -
I hold it towards you.