Нега снега кедров и вознесенский

«Газета ПОэзия» № 6, 1997.

 

 

Константин Кедров

 

 

В снеге есть нега и ген замороженного ог­ня. Наша черемуха (газ) сыплет снегом (Есенин). Происхождение снежинок оку­тано тайной. Кто вычерчивал эти ажур­ные белые магендовиды и так обильно их вы­сыпал в местах столь далеких от Ершалаима. Попытка превратить шестигранники в пятиконечники не увенчалась успехом, хотя времена­ми снег становился красным. Колючая снежная проволока окутывает Россию. Алина в тюрьме. Тепло ль тебе, девица?.. Попытка приручить снег ладонью заканчивается плачевно. Остает­ся только влага. На языке снег безвкусен, на слух бесшумен, на взгляд бел, как Андрей (Белый) или как стих - белый. Снег рифмуется с негром, как черное с белым.

Когда в Петербурге появился курчавый эфиоп, его, конечно, застрелили. Пото­мок царя Соломона и царицы Савской на белом снегу у Черной речки. Вот истинное определение поэзии, данное практиком и тео­ретиком силлаботоники Михайлой Васильеви­чем: "Поэзия есть сопряжение идей далековатых". Сопряжение Эфиопии с белоснежной Россией чревато Пушкиным. Его бело-пуховая фамилия есть ничто иное, как уютный синоним снега. Позднее Ал.Блок увидел в снежной пурге Христа. Надвьюжный, жемчужный, снежный Христос был, конечно же, Пушкин. В него стре­ляли, но не нашли. Так же безуспешно ловили ли­цеиста Пушкина, чтобы доставить его к Державину. Державин – олицетворение державы – остался без Пушкина, сосланного за это в Михайловское, поближе к снегу. "Меня искали, но не нашли" (Пушкин). Искать в России поэзию – дело безнадеж­ное. Хлебников, Мандельштам, Цветаева были при жизни невидимы, как снежинки в сугробе.

У нас не какой-нибудь Санта-Клаус, а Дед Мороз и Снегурочка. Дед Мороз белый, а Снегу­рочка

(Снег-р-урочка), конечно же, негритян­ка. Это наша снежно-негровая вороватая муза. Что-то украдет у Байрона, что-то у Бодлера. Полный мешок подарков. Дед Мороз – поседевший Карл Маркс или слегка загримированный Лев Толстой. Он с этой шалуньей-музой в сложных отношениях. С одной стороны "лета к суровой прозе клонят, лета шалунью-рифму гонят". А с другой: "Снегурочка, приди!" И вот приходит каждый год, как ни странно, хотя так и норовит улизнуть от своего морозного партнера. "Тепло ль тебе, девица?" – "Тепло, дедуш­ка!"

С Новым годом, ПОэ(дгар)[а]ЗИЯ!

 

"Водяные пары, сгустившись от холода в снег, выпадают снежинками на мою одежду, все, как одна, шести­угольными, с пушистыми лучами. Кля­нусь Гераклом, вот вещь, которая меньше любой капли, имеет форму, может служить долгожданным ново­годним подарком любителю Ничего и достойна математика, обладающего Ничем и получающего Ничто, по­скольку падает с неба и таит в себе подобие шестиугольной звезды!" Иоганн Кеплер, «О шестиугольных снежинках», 1611 г.

 

 



 

Кто этот –

серебряный мяч запустивший

не черно-белый

а черный – белый

Кто

этот негр

запустивший мяч

в снег –

СНЕГР

 


 

Андрей Вознесенский

 

 

Я думаю, что в хрусталике нашего зрения скрещиваются в обратной перспективе не столько пространство, сколько время.

Поясню это рисунком. Мы на себе чувствуем, как ход истории убыстряется. Время  как бы  прессуется,  сжимается  и  не­сется  к точке  схода.  Сначала  была  бездна бесконечности.  Затем две тысячи лет Древней истории.  Затем тысяча лет Средневеко­вье. Затем 300 лет Новой истории. Затем 40 лет Новейшей истории.

В секунде сегодняшнего дня сжаты столетия. Отсюда переизбыток информации, шизофрения, секунда становится клипом. Мы проживаем за день то, что наши предки за полвека. Время несется к точке схода. Точка схода находится в нашем хрусталике. С.П.Капица считает, что точка схода находится в 2007 году. Учитывая последние исследования о неточности даты рождения Христа (погрешность ; 10 лет). Эта точка может колебаться. Вероятно, после точки схода ждет людей гармоническая перспектива. Менталитет может рассла­биться. А, может быть, римское начертание XX века дает график двойной перспективы – реальной и виртуальной.

Когда-то я много дней провел с Николаем Козыревым – фанатиком теории сжимающегося и расширяющегося времени. Может быть, он был наивен в экс­периментальном определении тяжести времени – взвешивал на листочке бумаги лунный свет и т.д. Но в принципе, как поэт, он предчувствовал истину.



 

Старый год – визуальная семерка, похожая на горбатый кровавый топор, надеюсь, по Достоевскому, улетит в космос.

Заменившую ее восьмерку положил навзничь, получил бесконеч­ность.

1997 – 199 ;

Давайте хотя бы год проживем в бесконечности, пока нас не подстерегла коварная инфернальная девятка.

Что же касается закуси,

то я предлагаю нечто афродизиаковское.

 

 

Вы видели

сюрреализм без берегов –

незрячие сырые мидии

взирают, как футляры для очков,

вареные на блюде мозга

открыты сплющенной восьмеркой.

 

 

Приятного аппетита читателям ПО!