Суета

Попутчиков в купе не было. Не появились они и позже, когда за окном поплыл заснеженный перрон. «Хоть в чём-то повезло, – устало подумал Пескарёв, – никто  мешать не будет». Голова была тяжёлой. Отдав билет и расплатившись с проводницей за чай и постель, он прилёг и, глядя в окно, залюбовался проплывающим пейзажем.  В морозной белёсой дымке мелькали опушённые инеем деревья, и безмятежное голубое небо навевало лёгкость и отрешённость от действительности. 
Жал Алексей Николаевич тощую философско-историческую ниву преподавателя в политехническом колледже. Жил плотно. Писал кандидатскую и сейчас возвращался с очередной встречи со своим научным руководителем, оставшимся недовольным заключительными главами его работы.
«Сдалась мне эта учёная степень, – перед тем, как провалиться в пустоту, расслабленно подумал Пескарёв, – одна морока с ней.
Возможно, в этот раз он и бросил бы затею с кандидатской, хотя времени и трудов вбухал много, но отговорил старый приятель, с которым перед отъездом домой провели бессонную ночь за беседой и коньяком.      
…Разбудил его настойчивый стук в дверь.  Открыв купе, Пескарёв увидел средних лет женщину в полушубке из меха экзотического зверя. У ног незнакомки стоял большой, пузатый баул. Небольшая сумочка небрежно свисала с плеча на длинном кожаном ремне. Под оценивающим взглядом серых глаз незнакомки Алексей Николаевич невольно провел рукой по лицу, смахивая остатки сна.
– Вам помочь? – хмуро спросил он.
– Если вам не будет трудно, – с насмешливой проницательностью взглянула на него женщина.
Пескарёв заметил её взгляд, морщинки в углах рта, придававшие грустную умудренность улыбке, густые светлые волосы, волной выбивающиеся из-под шапочки, горделивый изгиб силуэта её фигуры – всё это создавало в женщине некий ореол избранности и врожденной исключительности.
– Вам далеко ехать? – поинтересовался он, поднимая увесистый баул.
Женщина назвала тот же город, куда направлялся Алексей Николаевич.
– В каком районе живете? – спросил он, пристроив баул под сиденьем.
– Родилась в Портовом, – ответила попутчица и пояснила: – Иногда вырываюсь домой на праздники.
– Праздники – это хорошо, – он взял с откидной полочки полотенце, – оставлю вас, располагайтесь, пожалуйста.
Умывшись, Пескарёв взглянул в зеркало. Был он крепок, но годы брали свое. В довольно густой шевелюре начала проклёвываться седина. Понимал: время безжалостно. К изменениям  внешности Алексей Николаевич относился философски – старости, как и искусству, надо учиться, и пройдут годы, пока станешь мастером.               
Когда он вернулся в купе, попутчица уже переоделась и стелила свою постель. Заглянула женщина-проводник. Взяв у женщины билет, поинтересовалась: – Чай пить будем?
– Будем, – кивнул Алексей Николаевич, – два стаканчика, пожалуйста.
Чай, принесенный проводником,  был горячим,  над стаканами поднимался парок, а массивный подстаканник из нержавейки обжигал пальцы. Дома Пескарёв пил чай из большой кружки,  любил обхватывать её ладонями  и держать перед собой.  Отрешаясь от всего,  с блаженством ощущал, как от кончиков пальцев, заполняя его, начинает своё движение живительное тепло. К тому же горячий чай подразумевал неспешность мысли и действа.
Алексей Николаевич  задумался и немного смутился, поймав на себе взгляд  попутчицы.
– Хороший чай? – прогоняя возникшую неловкость, улыбнулась она.
– Не знаю, – пожал плечами Пескарёв, – в пакетиках он мне весь кажется одинаковым. Главное – горячий.
От предложенного лимона Наталья – так звали женщину – отказалась, сославшись на то, что предпочитает пить чай без примесей.
– А по-моему, – заметил Алексей Николаевич, – в этих одноразовых пакетиках примесей больше, чем чая.
Пока  попутчица меланхолично размешивала сахар, он в шутливой форме поведал о своём приятеле, любившем чаёвничать. Родившись и прожив большую часть жизни в Узбекистане, тот на рубеже излома былого мироустройства, стал беженцем. Жизнь иногда сводила Пескарёва с русскими переселенцами и, хотя они были из разных уголков Азии, всех, по его мнению,  незримо объединял тонкий налёт азиатчины. Внешне это никак не проявлялось, но внутренне это был сплав человеческой породы, вобравшей в себя и российскую широту, и восточную узорчатую витиеватость. Первое время жена Пескарёва, видя, как гость поглощает чай, подливала в  заварник кипяток. На это приятель с акцентом южного человека смешно тянул: «Не пойму этих русских. Как можно чай водой разбавлять?» Чтобы угодить гостю, пришлось специально приобрести большой заварник.
Вагон дергало и покачивало. Чтобы не обжечься при случайном рывке, Наталья пила чай неспеша, манерно отставив в сторону мизинец. Иногда она задумчиво поглядывала в окно, где уже начинали маняще мерцать редкие огоньки. Допив чай, женщина достала что-то из сумочки и вышла. Когда вернулась, Пескарёв уловил тонкий запах сигаретного дыма. Дождавшись, пока она сядет, он отложил в сторону газету, которую хотел проглядеть.
– Наташа, если не секрет, кем вы работаете?
Она молча убрала  сумочку и, поправив на столике съехавшую салфетку, взглянула на него:
– У меня строительная фирма.
– Да-а, – задумчиво протянул Пескарёв и вздохнул, – работенка… Надо думать, нервы-нервишки.
– Всякое бывает, – усмехнувшись, согласилась она, – а в принципе, работать мы умеем.
– Наташ, много куришь? – переходя на незримое "ты", поинтересовался он.
– Да не так чтобы… –  в её глазах промелькнуло удивление и, видимо догадавшись, она бесхитростно улыбнулась: – Волосы пахнут?
– Да есть немного, – кивнул Пескарёв головой. – Муж не ругает?
– Мужа нет. Сожитель, – спокойно, видимо, по-привычке, ответила она и, словно винясь, тихо добавила: – Живем гражданским браком уже семь лет.
– Штамп в паспорте не главное, – поддержал он, – лишь бы люди понимали друг друга.
Немного помолчав, не из-за любопытства, а больше по инерции, спросил:
–  Дети есть?  –  и понял: было бы лучше ему промолчать. Неприятен был вопрос для попутчицы. Да слово не воробей…
–  Детей у нас нет, – как-то сухо, отрешенно обронила Наталья.
И показалось Алексею Николаевичу, что вопрос задел в ней тонкую натянутую струну.
–  Извини, Наташ, если что не так, – мысленно ругнув себя, произнёс он.
–  Да, нет, все так, – вздохнула женщина, – не  извиняйтесь, просто не всегда в жизни получаешь то, что хочешь. А вы, Алексей Николаевич, кем трудитесь? – в свою очередь поинтересовалась она.
–  Преподавателем колледжа, – ответил Пескарёв.
–  Вот у вас в самом деле интересная работа, – улыбнулась Наталья.
–  С молодежью работая, сам молодеешь, – уклончиво заметил он и, помолчав, согласился: – А в общем, процесс необычайно интересный.
Алексей Николаевич понимал, что в работе с молодежью время настраивает на поиск абсолютно новых решений, отрицающих прежний опыт  и прежние методы. Приходилось внушать себе, что необычность для него такая же обыденность, как и для этих девушек и парней. Проникая их взглядом в жизнь, многое начинал понимать и видеть по-другому.
– Наверное, – легко поддев его, усмехнулась она, – студентки от вас без ума! Сама ведь училась, знаю, как это бывает. Пескарёв вспомнил студентку третьего курса Оксану, сделавшую ему признание, подобно пушкинской Татьяне.
–Бывает, – отогнав воспоминания, отшутился он, – да так, что думаешь порой: а не тряхнуть ли стариной?
Наталья улыбнулась. – Суета это, Алексей Николаевич.
– Суета, – согласился он, – да только всё не так просто.
…Стемнело. В вагоне включили верхний свет. Пришла проводница, забрала стаканы. Купе стало безликим, как в тот момент, когда Пескарёв вошел в него. По просьбе попутчицы он выключил верхний свет, и они включили ночники. От подслеповатого света повеяло живительным теплом и непритязательным уютом.
Улегшись в постель, Пескарёв хотел  вновь заняться газетой, но Наталья, начавшая было читать какую-то книгу, окликнула его:
–  А что вы делали в столице?
–  Встречался с руководителем, –  ответил он, но по выражению лица поняв, что это ей ни о чем не говорит, пояснил: – Третий год пишу диссертацию. Хочу издать книгу.
–  Интересно, – оживилась женщина, – о чём?
–  О героях тысяча восемьсот двенадцатого года, – отложив газету в сторону, ответил он.
– Нужно ли писать в наше время – помолчав, вздохнула она. – Ведь до нас уже столько написано и  большую часть из написанного мы никогда не прочтём.  Взглянув на неё, Алексей Николаевич растерянно хмыкнул: –Писатель не тот, кто пишет, а тот, кто без этого жить не может и, как бы оправдываясь, добавил, – на каждое чтиво найдется свой читатель.
– Писатели вечно славы себе хотят, – усмехнулась Наталья. Вот душой-то напоказ и вертят, потеху и разврат описывают.  Я не в осуждение человеческим слабостям говорю. Лишь несопоставимость хочу показать. Вот напишите книжку, издадите и почувствуете себя счастливым. Выходит, что всё прошлое, когда человек жил без книг, автомобиля и электрической лампы, он и счастливым-то быть не мог. Но ведь это же не так! 
Алексей Николаевич задумался.  Женщина была, как ни крути, в чём-то права. Ну, защитит он диссертацию, напишет книгу. Всё это выльется в несколько ярких минут, пока ему будут вручать какие-то регалии и гонорары. Усмехнулся про себя, вспомнив фразу печального философа: "Бойтесь желаний своих, они сбываются", - и подумал, что ему до исполнения желаний, как до Китая пешком. Но главное, он уже не может жить иначе. Дай ему другую жизнь, он заскучает. «А может, это действительно суета, – вспомнилось оброненное попутчицей слово,  в котором песком сквозь пальцы просыпается, уходит день сегодняшний, не оставляя  и следа».
– Знаешь, Наташа, – наконец усмехнулся Пескарёв, нарушив молчание, – честно, точно так же я думал сегодня утром. Да рука не поднимается махнуть на всё!
–  Играетесь вы, Алексей Николаевич, – снисходительно заметила соседка.
–  В жизни мы все артисты, – не обиделся он.
–  Вам простительно, – продолжила она, –  есть у меня знакомые из актерской среды, вот те действительно всю жизнь в ролях.
–  А ты где училась? – взглянул на женщину Пескарёв.
–  Где только я не училась, – усмехнулась попутчица.
Видимо, не зная, с чего начать, задумалась, а затем спокойно и методично начала перебирать свою жизнь – всё, что на взгляд Пескарёва  стоило помнить, и что было бы неплохо напрочь забыть. Лихой рывок на штурм государственного университета, больше похожий на бегство из дома, потому как никого не предупредила. Неудачу и работу лимитчицы. Факультет журналистики. Мечтала стать актрисой – не оказалось данных. Хотела стать врачом – не получилось.
– Как сейчас понимаю, грустно улыбнулась она, – это были попытки ввести в свою жизнь какую-то определенность ложью во спасение по мелочам. А сейчас вот думаю, ради чего были все эти метания?  Да просто хотелось быть независимой. Конечно, заманчиво, – откровенничая, вздохнула Наталья,  – быть "киплинговской кошкой", но страшно было повторить судьбу сестры: одна с детьми, без мужа. Да и трудно разыгрывать из себя кошку, когда у тебя есть постоянный мужчина и серьезная работа. Ведь о своей репутации тоже заботиться надо. В студенческие годы ещё можно было поддерживать этот образ: гулять самой по себе и не обращать ни на кого внимание!
Она стремилась быть кошкой, но чувствовала, что мало в этом правды. Жизнь постоянно одергивала и напоминала о благоразумии, выставляла направляющие и запрещающие знаки, тем самым загоняя её в наезженную другими колею.
Пескарёв слушал с интересом и как бы невзначай подкидывал наводящие вопросы, пока Наталья не хмыкнула:
– Что, так интересно?
– Конечно, – улыбнулся он, – женская душа всегда интересна.
– Да вот только для мужчин она – потёмки, – засмеялась попутчица.
– Святая правда, – ответил Пескарёв, – но это не только мой недостаток. Этим страдает вся пишущая братия. Думаю, что даже графу Толстому с образом Карениной Софья помогла, не зря ведь до двенадцати раз рукопись правила. А объяснение этому банально: взявшись изучать женщин, поневоле приходится и самому быть подопытным кроликом. А как раз этого нам и не хочется. Женщины гораздо лучше разгадывают нас, чем мы – их, а сие ущемляет мужское честолюбие.
– Возможно и так, – сказала Наталья, – но надо признаться, каждой из нас  приятно сознавать себя роковой женщиной,  Антуанеттой или Марией Стюарт, скажем.  Ведь так порой хочется хоть на мгновение побыть в каком-нибудь пурпурно-золотом сне, невесомом, как дым костра из детства, и ярком, как витражи, – мечтательно произнесла она. Но ведь спешим куда-то, убаюкивая  себя сказкой, что живём не хуже других, и что всё ещё впереди. Но чаще всё намного банальнее: тихо делаешь карьеру, покупаешь машину, ходишь в гости, где ведёшь умные разговоры. Та же суета, – вздохнув, подытожила женщина и задумалась.
– Суета, – помолчав, повторил Алексей Николаевич и усмехнулся.
Ему тоже иногда казалось, что ещё один шажок, и жизнь вот-вот начнётся, самая настоящая жизнь! Но всегда возникало какое-то препятствие, испытание, через которое нужно было пройти. Работа, которую нужно было доделать, время, которое нужно кому-то или чему-то посвятить. А вот потом заживёт!
– А может, Наташа, вообще нет никакого пути к счастью, – задумчиво  продолжил Алексей Николаевич, – а всё гораздо проще, счастье это и есть путь, а не пункт назначения…
Пескарёву показалось, что мысли приобрели какую-то последовательность и ясность. То ли это состояние было навеяно стуком колёс мчащегося в бездонную темноту поезда, то ли тихой беседой с попутчицей, но очень захотелось, чтобы эти мысли воплотились в действительность…
  Кто мешает нам остановиться и оглянуться? Съездить на море и побродить среди дюн, которые ничуть не изменились за последнюю тысячу лет. Побыть наедине с природой, вдали от грохота строек и мельтешения огней. Попробовать пожить медленнее, чтобы жизнь, как мир за окном поезда, не сливалась в одну пёструю ленту. И кто знает, может… Может это приведёт к странным и неожиданным результатам…

===========
Фото автора