Сумка

Утренние сборы заняли несколько минут. Вытолкнув себя на слякотную улицу, Катерина быстрым шагом отправилась на работу, как всегда не выспавшаяся и усталая уже с утра. С некоторых пор состояние этой усталости стало для нее привычным. Усталость была меньше или больше, но избавиться от нее не представлялось никакой возможности. Жизнь с каждым годом все больше и больше напоминала бешено вертящуюся центрифугу. Обороты центрифуги нарастали, и остановиться было невозможно. Да и нельзя. Поговорка «Колесо встанет – белка сдохнет» приобрела в современной действительности вполне реальный смысл. Слишком много перед глазами было примеров таких «сдохших белок» –потерявшихся в жизни никому не нужных людей. Их либо вышвырнуло из центрифуги, либо их колесо остановилось. Мало у кого хватало сил начать все сначала. Катерина не хотела быть «сдохшей белкой». Хотя в последнее время чаще и чаще возникало желание все бросить и уехать в какую-нибудь глушь, где не будет ни шума, ни суеты, ни забот, ни телевизора с его ежедневной жутью новостей и бесовским, натужным весельем.
Слова «шаг» и «плати» стали почти синонимами, и поэтому обслуживание этого «синонимического ряда» требовало постоянного роста доходов, а, значит, все больше времени и сил нужно было посвящать работе. Подрастали дети и вместе с ними подрастали проблемы. А «мамины печенюшки» вскоре навсегда исчезли из дома, их заменила яркие упаковки заграничных сладостей. Вместе с печенюшками испарились из дома друзья: на посиделки уже не хватало времени. Как не хватало времени, сил (и желания?) на разговоры с родными, на проверку домашних заданий детей (я так устала, оставьте меня в покое!). Центрифуга первым делом стремилась выдавить душевное, как ненужную для зарабатывания денег и крайне неудобную субстанцию.
Работа, которую выбрала себе однажды Катерина, интересная, перспективная, была еще той центрифугой! Это было поле битвы, где каждый шаг мог быть либо провалом под многочисленные аплодисменты соперников и конкурентов, либо еще одной победой. За шагами Катерины пристально наблюдали желтые очи ее заместителя, Павла Николаевича, появившегося неожиданно на горизонте ее карьеры и страстно ожидающего малейшей ошибки амбициозной начальницы. Каждое утро в офисе было стартом, в каждый вечер – финишем марафона, наградой в котором служило тщеславие и рубли…
Это была бесконечная гонка, где не было места больным и слабым: болеть было нельзя. А болело все. В основном – замороченная душа, изможденная этим беспрерывным гоном. И отдыхала душа эта только тогда, когда Катерина мечтала. А мечтала Катерина часто перед сном, стесняясь самой себя за свои регулярные полеты в славный добрый мир, где нет болезней и тяжких забот, нет предательства и фальши, нет вообще ничего такого, от чего бы ныло мучительно под ложечкой и не хотелось жить.
Шла она быстро, приподняв плечи и вжав голову, с каждым шагом впечатывая в землю: «Я сильная, сильная, сильная…» Раньше Катина походка была легкой и танцующей. Прохожие оборачивались: «Как идет!» Теперь от тяжелой поступи моментально сбивались каблуки дорогих сапог, полы длинного модного пальто тяжело колыхались в ритм шагов. Сжатое тело, напряженное лицо - все отражало готовность к вечной борьбе. Теперь оборачивались, потому что узнавали.
Катерина шла, механически кивая многочисленным знакомым, морщась от холодного ветра. Прошедшие сутки были относительно спокойными: ребенок-подросток вовремя вернулся домой, у больного раком отца наступило временное улучшение. Рано постаревшая от горя мать плакала украдкой, глядя, как наконец-то ему удалось протолкнуть в себя ложку бульона, в ее сердце затеплилась надежда.
Постепенно мысли настроились на производственную волну: компьютер в Катерининой голове выстраивал план грядущего дня. И вдруг прямо перед ней очутилась сгорбленная фигурка старушки. Старуха появилась так неожиданно, словно соткавшись из влажного серого воздуха. И теперь она бежала прямо перед Катериной, мелко перебирая напряженными неверными ножонками. Все ее тщедушное тельце, замотанное в какое-то тряпье, перекосилось на бок: огромная нелепая сумка, которую она с трудом волокла, буквально пригибала ее к земле. «Неужели я так отключилась, что чуть на старушку не наскочила? – раздосадованно подумала Катерина, - Господи, ну откуда ж ты выскочила?!»
- Бабушка, вам помочь? – обратилась она к старухе, внутренне ругая себя за извечный непроизвольный альтруизм.
Старушка остановилась, медленно поставила сумку и повернула голову. На коричневом от времени, испещренном глубокими морщинами, лице неожиданно ярко блеснули молодые зеленые глаза.
- Помоги, дочка, моченьки уж нет.
Приготовившись к тяжести, Катерина рванула ручки сумки и…едва не упала назад – сумка казалась накачанной воздухом. «Что за черт! – подумала она. – А бабулька-то шалунья!»
-Вам куда? – резко спросила она старушку и стремительно зашагала вперед.
- А тута совсем близенько, доча, - ворковала бабуська, бойко семеня позади Катерины, - Да ты не беги так шибко, задохнуся я… Успеем ужо!
«Куда успеем?- мелькнула мысль и тут же тревожно перекрылась другой. - А сумка –то тяжелеет!»
Происходило, действительно, что-то невообразимое: только что невесомая, сумка с каждым шагом стремительно набирала вес и начала оттягивать кисть. Старушка все щебетала о чем-то, а в Катерининой голове прочно угнездился вопрос: «Что происходит?» Спустя несколько минут ноша стала совсем неподъемной. Бабуся замолчала.
- Ну и сумочка у вас, - задыхаясь, проговорила Катерина, - Что за чудеса? Откройте секрет.
- Что, тяжела ноша-то стала? Ох, греси наши тяжкие, – усмехнулась старуха, - Да ты не ставь, не ставь на землю-то, пришли уж. А в сумке жизня твоя: чем дальше – тем тяжельше. Заходь! – и она толкнула ветхую, оплетенную сухим вьюнком калитку.
«Что-то я никогда не видела этой калиточки,» - подумала Катерина, не обратив внимания на последние старухины слова.
- Ну, все, - только успела проговорить Катерина, забрасывая сумку в проем калитки, как яркая вспышка света ослепила ее. «Неужели - все?…» - испуганно вспыхнула последняя мысль перед глубокой темнотой…

* * *

Сквозь закрытые веки Катерина ощутила теплый солнечный свет. «Господи, сон-то какой приснился,»- лениво подумала она, смахивая тяжелой со сна рукой что-то щекочащее щеку. Открыв глаза, она увидела перед собой голубое ясное небо и высокие стебли трав, мягко обрамляющие ее лицо. Только сейчас она ощутила приятную прохладу летнего ветерка, гладящего шелковистую траву. Бабочка, порхающая над ее лицом, села на голубой цветок, и он слегка качнулся, уронив на лоб Катерины капельку росы.
- Что такое?- внутренне обмирая, прошептала она и резко села. В теплом демисезонном пальто, сапогах и перчатках сидела Катерина посреди летнего цветущего луга изумительной красоты. Вокруг все было напоено умиротворением и тишиной. Только шелестели под ветром травы и пересвистывались вдалеке невидимые птицы. Серебристая река, обрамленная кудрявыми рощицами, впадала в далекий горизонт. И ни души… ни одного признака присутствия человека: ни тропинки, ни дороги, ни следа самолета в небе – ничего…
В пальто было жарко. Но она не обращала внимания на струящиеся по шее ручейки пота. «Где я?…»
- Там, где все можно изменить, - донеслось из-за спины. Голос эхом разнесся по лугу и был унесен ветерком к краю земли.
Катерина резко обернулась и увидела ту самую старуху. Эта была та старушка и не та… Куда делись ее бедные одежонки и суетливость? Посреди цветного разнотравья в белом ажурном кресле царственно восседала пожилая, красивая женщина с окаймленными кружевом морщинок зелеными глазами под короной благородной седины. Светлые льняные одежды расцвечивала цветочная гирлянда, сверкающая бриллиантами росы.
- Я, что, - умерла?..- сдавленно проговорила Катерина, продолжая сидеть на траве в своей неподходящей для солнечного летнего денька одежде. – Меня сбила машина и ..вас тоже? У меня произошел разрыв сердца? Меня убили? Нет, я жива и здорова! Вот… - она ущипнула себя за руку. - Вот, я все чувствую. Мне ..жарко… Меня, что, похитили? Что вам нужно? Что вообще здесь происходит?! Где я?!! – Катерина сорвалась на крик и вскочила на ноги.. – Господи, да что же сейчас будет с моими?
- Не бойся, все хорошо. Никто тебя не похищал. Ты не умерла, - спокойно проговорила женщина, - Помнишь, какая тяжелая была сумка? А знаешь, от чего она стала тяжелой? От суеты твоей. Но…Ты ведь сама мечтала о том, чтобы все бросить и остаться одной хоть на время. Тебя услышали. И вот ты здесь.
- Какая сумка?!! - перебила Катерина ,. – Что вы несете? Куда вы меня затащили? Мне сейчас нужно быть на месте! Боже,- она сжала пальцами виски, - да у меня же сорвалась встреча! Послушайте, - она присела на корточки перед загадочной старухой и умоляюще заглянула той в ясную зелень глаз, - отпустите меня, а? У меня дочь, у меня отец болен! Как мама без меня со всем этим справится? Нет. Я знаю, что мне делать, - нервно прошептала Катерина и, отпрянув от старухи, встала и огляделась окрест, ища, куда в какую сторону ей податься. Но, куда бы она ни бросила взгляд, везде на многие километры простиралась безмятежная безлюдная цветущая долина. – Я просто пойду вперед. Куда-то же должна я выйти? – и сбросив тяжелое и жаркое пальто и ставшие вмиг тесными и неудобными сапоги на шпильках, молодая женщина быстрым шагом направилась вперед по направлению к реке. Идти было легко и приятно. Чистейший, насыщенный тонкими ароматами трав и цветов воздух слегка кружил голову, но это было приятное и знакомое ощущение: так бывало во снах юности, когда с каждым шагом становишься все легче и легче, наконец, отрываешься от земли и летишь, ужасаясь и восторгаясь одновременно. Но потом, когда душа вспоминает, что летать для нее – самое привычное и простое дело, успокаиваешься и просто наслаждаешься полетом и удивительной панорамой удаляющейся земли. Удаляющейся земли… Катерина растерянно и остановилась. У нее вдруг появилось чувство, что она просто перебирает ногами на одном месте, а земля под ее ногами подобно ленте эскалатора движется назад: с каждым шагом блестящая лента реки становилась все дальше…Злые слезы бессилия и отчаяния закипели в глазах.
- Не плачь, - мягкая и теплая рука старухи неожиданно опустилась Катерина на плечо. Старуха вновь стояла за спиной. - Послушай меня…
Катерина обессилено опустилась на траву. Старуха пристроилась напротив и заговорила, глядя в глаза:
- Когда человек очень желает чего-то, то это непременно с ним случается. Вся беда в том, что люди не умеют правильно представлять то, что им действительно нужно, - речь старухи струилась мягко и успокаивающе, - вот и ты, вспомни, страстно желала покоя и одиночества хоть на время. Тебе предоставили такую возможность, а тебе этого показалось страшным и ненужным. Ты вновь хочешь вернуться в свою неспокойную жизнь. И так всегда и со всеми. Ты знаешь, я давно наблюдаю за тобой. Ты взяла на себя тяжкую ношу, и ты несешь ее честно и безропотно, стараясь не уронить себя, хотя часто ходишь по краю бездны…
- Кто вы? – всхлипнула Катерина.
- У меня много имен и лиц. Это не важно. Имя вообще понятие условное. Люди склонны всему давать имена. А что такое имя ? Набор звуков - не более. Вот взять, например, два понятия: добро и зло. Ты совершаешь поступок и называешь его добром, а в результате получается зло: подала милостыню беспризорнику, он купил себе на эти деньги наркотики, и - умер. Ты в этом не виновата. Но во что вылилось твое добро? А, может, смерть и была для него добром? Так что такое смерть – добро или зло? Если добро, то почему все ее боятся? А если – зло, то неужели Бог всем своим детям желает зла, завершая жизнь человеческую смертью?... А здесь ты оказалась не просто так и не для отдыха, - старуха подсела рядышком, погладила мягкой рукой Катерину по голове и притянула к своему плечу. Та прерывисто вздохнула, как в далеком детстве после горького плача, и почувствовала, как от страшной усталости опускаются веки, становясь неподъемными. Она спала на плече у старухи, а та говорила, говорила… каждое слово ее отпечатывалось в сознании Катерины.
- Только здесь и только единожды дается человеку (и далеко не каждому!) шанс изменить что-либо в своей прошлой и настоящей жизни. Сюда мало, кто попадает. Это особый дар. Но им тоже нужно уметь воспользоваться правильно. Почти все люди изначально чисты, но со временем чистый кристалл души покрывается, словно ржавчиной, завистью, злобой, алчностью. Душа заболевает или же умолкает навсегда. Человек, чья душа умолкла, только думает, что он живет. Но это не так. И, как это ни странно, люди с омертвелой душой думают, что они счастливы: ничего их не мучает, они не терзаются сомнениями, они не мечтают, а планируют. И они довольны своей жизнью. На карте душ они как пятна тумана или черные дыры. А вот такие, как ты - мятущиеся огоньки. И они требуют помощи. Вернуть душе ее первоначальную чистоту, сковырнуть наносный слой сложно, больно. Не каждому удается. Поэтому и мечты воплощаются в искаженном виде: смотрит человек – вроде случилось так, как он хотел, а все идет не так… Это потому, что душа его неправильно отразила желание, не готова она к этому. Поэтому мечта и действительность – разные…

* * *

Когда Катерина проснулась, рядом никого уже не было. Старуха исчезла. Но слова ее до сих пор явственно звучали в Катерининой голове. Как ни странно, но она успокоилась, словно приняла решение и совершенно отчетливо представляла, что ей делать теперь. Неподалеку стояла сумка, та самая. Она подняла ее: сумка как сумка, в ней что-то легкое лежит.
Катерина пожала плечами, и , закинув сумку за плечо, сделала шаг вперед: перед ней зазмеилась желтая теплая песчаная тропинка. Совершенно этому не удивившись, женщина зашагала по ней босыми ногами. Старухины речи продолжали звучать в подсознании:
- Здесь ты пробудешь ровно столько, сколько потребуется для очищения и осознания. Почувствуешь тоску, боль – искупайся в реке, да не переборщи с купаниями – опасно: можешь успокоиться навсегда. Тебя будут посещать гости из прошлого: ничего не бойся. Когда придет срок, ты сама поймешь. А в свой мир ты вернешься в тот самый день и час, когда проводила меня до калитки. Удачи тебе!
- Удачи мне! – проговорила она, бодро шагая под лучами заходящего солнца, - С ума сойти!
Слышался мерный шумок приближающейся реки. На берегу стояла хижина. Там Катерину ждали…
***
Солнце уже превратилось в красный расплавленный диск, воткнутый в черный горизонт, когда Катерина добралась до песчаного берега небольшой говорливой речушки. В кудрявых зарослях какого-то неизвестного Катерине кустарника пряталась старенькая, но добротная хижина. Строеньице смотрелось уютным, хотя и давно заброшенным. «Ну, что ж, отнесусь к этому приключению, как к долгожданному отпуску,» - Катерина опустила сумку прямо на песок , сбросила одежду и вошла в воду. Река мягко и тепло обняла ее запыленные ноги и с приветливым журчанием образовала вокруг них упругие бурунчики. Река звала к себе, заманивала, приглашала поиграть.
Омыв усталое лицо Катерина шагнула в глубь и поплыла по течению. Солнце уже спряталось за горизонт, а Катерина никак не могла расстаться с рекой. Она физически чувствовала, как вода смывает с нее дневную усталость, тревоги и сомнения, как приятной волной по телу и сознанию расходится такой вселенский покой, что даже не хотелось двигаться, хотелось слиться с рекой и безмятежно струиться вперед, не думая ни о чем. Река не отпускала ее. «Как хорошо…»- лениво подумала Катерина, закрыла глаза и пошла ко дну, - «Да, вот так…» Мягкие водоросли приняли в свои мохнатые лапы тело.«Так-так-так» – застучало в висках, и среди стукотка вдруг резко раздался детский крик: «Мама!». «А?» – очнулась Катерина и, объятая диким ужасом, резко устремилась к поверхности воды, вырываясь из водорослевых пут. Река давила на нее со всех сторон, казалось, что легкие вот –вот разорвут грудь.
С невероятным усилием выскочив на воздух, Катерина со стоном и болью сделала первый глоток его, и, отдышавшись, поплыла к берегу, теряя силы. Уже лежа на влажном береговом песке и содрогаясь от пережитого и ночной прохлады, Катерина вспоминала, что что-то заставило ее очнуться в этой губительной реке, что-то или кто-то спас ее. Но что и кто? Река, словно извиняясь, лизнула теплой волной ноги. «С началом отпуска тебя,» - усмехнулась горько Катерина, поднялась с песка и, подобрав оставленные на берегу вещи, направилась к домику.
«Можно войти? – осторожно спросила она, приоткрыв скрипучую рассохшуюся дверь. Хижина встретила молодую женщину пряными запахами пыли давно покинутого жилья и странным ощущением чего-то мучительно знакомого, но напрочь забытого. Вошедший в открытую дверь ветерок всколыхнул старенькую ситцевую самосшитую занавеску на окне. В хижине стояли сумерки. «Ну, здравствуйте, - поздоровалась Катерина с сумерками, с помещением и с чем-то незримым, но, безусловно, присутствующим здесь, - Я здесь, видимо, сегодня переночую».
Пройдя по скрипучим половицам к старенькой кровати, Катерина аккуратно повесила на ее облупленную деревянную спинку свою одежду и заглянула в старухину сумку, прихваченную с поляны. Там оказались очень нужные в теперешней ее ситуации вещи: связка толстых белых свечей, спички, просторная льняная хламида, подобная той, что была на старухе и кусок черного хлеба, завернутый в чистую тряпицу. Только сейчас Катерина вспомнила, что с самого утра она ничего не ела. Облачившись в новое одеяние и взяв с собой кусок хлеба и кружку с неуклюжего громоздкого рубленного стола, накрытого пропыленной пестрой плюшевой тряпкой, женщина вышла из своего ветхого временного жилища за водой. К реке она подойти опасалась и поэтому в надежде найти какой-либо другой источник питьевой воды, обошла кругом домика. В кудрявых зарослях позади строеньица в естественной каменной чаше бурлила кристально чистая вода родничка и тоненькой струйкой стекала по направлению к речке. Вода была настолько холодная, что заломило зубы.
- Ну, и что же делать дальше? – голос Катерины прозвучал неожиданно звонко в тишине. Испугавшись звука собственного голоса, женщина торопливо забежала в хижину и захлопнула за собой дверь. Спеша зажечь свечку, она сломала несколько спичек. И, когда неверный свет огонька разогнал темноту по углам, Катерина успокоилась и присела на кровать. Тихонько лязгнули звенья панцирной сетки. Скромное убранство хижины еще на первый взгляд показалось неумолимо знакомым, а теперь в уютном свете свечи это чувство переросло в уверенность. «Для де жа вю это слишком сильное впечатление, - усмехнулась про себя Катерина, - Но здесь я была когда-то точно. Но когда?». Где-то в углу проникновенно запел сверчок. Стряхнув пыль с пропахшей летом постели, Катерина прилегла и закрыла глаза.

***
Худенькая загорелая белоголовая девочка с ободранными коленками в зеленке сновала между домом и баней, весело напевая песенки. Она выполняла радостную и чрезвычайно важную работу: обустраивала свою летнюю резиденцию в предбаннике. Туда из дома уже перекочевала постель, разноцветные половички, настольная лампа, книжки, личный дневник, тщательно спрятанный в страшно тайном месте – под матрасом. На небольшом оконце предбанника колыхались старенькие ситцевые самосшитые занавески, а синие фанерные стены украшали глянцевые репродукции из «Огонька» и различные картинки на криво забитых гвоздях. Неуклюжий саморубленный стол с квадратной столешницей был спрятан под ярким плюшевым ковром с китайскими узорами, оленями и диковинными птицами. Ковер был изрядно потрачен временем и днем выглядел неважно. Но вечером…Вечером он становился чудесной страной. Этот ковер раньше висел на гвоздиках над ее кроватью, и перед сном она любила разглядывать его пестрый узор, каждый раз находя в нем что-то новое: то силуэты веселых и добрых Бабок Ежек, застывших в хороводе, то важного самурая в широкополом кимоно, то изысканный ажурный дворец с многочисленными пагодами. Девочка водила тонким пальчиком по завиткам узоров, словно указкой по волшебной карте, и путешествовала по сказочным странам, где с нею происходили чудесные приключения. Девочка любила мечтать.
- И что ты вздумала ночевать в предбаннике? Не испугаешься? – смеялась белозубая красивая мама.
- Пускай ночует. Испугается – прибежит. Ты только глянь, какие хоромы она тут себе наладила. Молоде-ец! – одобряюще подсмеивался такой же загорелый и худощавый, как дочка, отец. – Гвозди-то сама набила?
- Угу, - радостно гукала девчонка. – пряча распухший палец с посиневшим ноготком за спину.
- Молоде-ец. Мой Славка! – отец удовлетворенно крякал и гладил твердой узловатой рукой дочку по соломенным волосикам. Отец всегда мечтал иметь сына, но рождались только дочки – умные, красивые, умелые и отчаянные, как пацаны, но дочки. И последнюю свою, как он говорил «отхоночку», в минуты особенного расположения называл Славкой, не в силах расстаться с заветной мечтой о сыне.
Во дворе залаяла собака, возвещая о приближении чужого человека. Белоголовая девчонка высунулась за калитку: на лавочке под черемухой притулилась девяностолетняя старуха Казакова. Никто не знал, как ее зовут. Так и звали – старуха Казакова. Она была слепа, и из ее широко открытых блекло-голубых глаз нескончаемо сочились мутные слезы. Старухе Казаковой дома не хватало внимания и ласки, и поэтому она каждый Божий день приходила на лавочку под черемухами и подолгу беседовала с белоголовой девчонкой. В ее рассказах перемешивались и сказка и быль, старуха Казакова, наверное, уже и сама не помнила, где быль, а где – сказка, но девчонке все ее рассказы казались сказкой, она, раскрыв рот, внимала древней старухе и кормила ее конфетами. Старуха ела конфеты и плакала, жалуясь девчонке на свою незавидную судьбу. Старуха и ребенок любили друг друга.
- Баба, а скажи, правда, Бога нет? – вопрошала девочка по прозвищу Славка.
- А хто яво знаеть? Раньчи был, а чичас, наверно, и нету. Не слышит мене Бог-то. Уж прошу-прошу яво, шоб забрал мене к себе, тяжко мене, моченьки нету, а ен не слышит мене.
- А все говорят, что нету. А почему тогда крестик на церкви стоит, для кого?
- Для яво и стоить. Значить – есть. Умные люди знають, што робять, - резонерствовала старуха Казакова, утирая слезы. – Вот, помню, на Паску идем мы в церкву – наря-а-дныя! А над ей ангелы крылушками машут – белыя-белыя! А над ими Боженька светится. Нам всем свечечки в ручки дають. А дома – всякой скусноты! Хорошо жили! Вот тогда Боженька был точно. А потом болшаки церквы порушили, и яво не стало.
- Кто порушил?
- Болшаки.
«Болшаки» в понимании девчонки были кем-то вроде «больших леших». Она ежилась и просила:
- Баба, расскажи лучше добрую сказку!
Старуха, не торопясь, заводила, растирая красные воспаленные веки грязным платком.
Однажды старуха исчезла. Несколько дней не приходила она на лавочку, и девчонка отправилась узнать, куда же делась «баба». Из дома вышел хмурый лохматый дед, сын бабки Казаковой, которого девчонка не любила и называла про себя «болшаком», потому что по бабкиным словам, он был грубым и злым.
- Где баба? – враждебно спросила она.
- Баба? – дед пристально поглядел на девчонку желтым глазом, - Дома, где ж ей быть? Проходи.
Внутренне чувствуя опасность, девочка осторожно зашла с жаркой улицы в прохладную узкую прихожую, пахнущую чужим.
- Где баба? – пискнула она, обмирая от страха, когда противная мокрая рука лохматого деда втащила ее в комнату и задрала на ней легонькое платьице.
- Тише-тише, - гнусавил старик.
Извернувшись ужом, вцепилась она острыми зубенками «болшаку» в его противную руку и, тихонько подвывая от ужаса, понеслась прочь из страшной избы, где обижали старуху Казакову, а теперь обидели и напугали ее.
- Вот зараза… Только никому не говори, слышь, -просипел ей вслед «болшак». А не то поймаю…
Маленькая белоголовая девчонка полдня просидела в поленнице: «Ой, мама-мама… Ой, боюсь-боюсь… Ой, как стыдно… Забери меня, Боженька, не выйду больше на улицу!»
Вечером, когда родители вернулись с работы, заползла она, подавленная и присмиревшая на кухню.
- Бабка Казакова умерла. Прибрал ее Бог наконец-то, - услышала она в разговоре. – Эй, ты чего такая?
- Бабу жалко, - прошептала девчонка и заревела.
Вечером пошел дождь. Сидя в предбаннике, она рассматривала в зеркало себя больными потемневшими глазами. С беспокойством она чувствовала, что в ее светлом и безмятежном сознании появилось темное пятнышко, и оно растет, тревожа смутными предчувствиями и видениями. Ей казалось, что с сегодняшнего дня началась другая жизнь – плохая, и себя она тоже считала теперь плохой. Она внимательно вглядывалась в свое худенькое личико с провалившимися от переживания глазами. Не найдя видимых изменений, она вынесла из предбанника свое худенькое тельце под хлесткие упругие струи и стояла, опустив голову. Теперь на ее карте появилась другая страна, в которой было страшно и одиноко. Ей представилось, что бредет она, потерявшаяся, по чужой местности, промокшая и замерзшая, и знает такую страшную тайну, которую никому нельзя раскрывать. И никто ей помочь не может. Только в одном доме ее могут обогреть и прижать к сердцу, но он высоко… Раскат грома заглушил тоненький крик «Мама!». Мать подхватила тщедушное мокрое тельце:
- Ну, что ты, что ты? Испугалась? Я же говорила: не ночуй в предбаннике! Пойдем, переоденься.
- Мам, можно я посплю сегодня с тобой? – всхлипывала девочка .
- Ну, конечно, моя, ложись. Я сейчас.
***
Раскат грома заставил Катерину очнуться. Свеча чадила на столе – порыв ветра задул слабый огонек.
Катерина приподнялась и в свете яркой вспышки молнии вдруг увидела, словно в продолжение сна (или наваждения?), силуэт маленькой белоголовой девочки, прячущей что-то под матрасом. Девочка подняла на нее испуганные глаза и закричала «Мама!». Раскат грома заглушил ее тоненький голосок. Катерина подскочила на кровати:
- Кто здесь?
Ответная вспышка молнии осветила комнату словно днем. Комната была пуста. А за окном бушевала июльская гроза. Катерина трясущимися руками зажгла новую свечу и направилась к изножью кровати, туда, куда девочка что-то прятала.
- Нет, я сошла с ума, - покачала она головой и остановилась. – Точно, я сошла с ума. Вот объяснение всем бабкам, сумкам и …
Рывком отшвырнув матрас, Катерина увидела на ржавой панцирной сетке потрепанную «общую» тетрадку в клеенчатом переплете с неровной надписью «Мой самый лучший друг».
- Не может быть…-прошептала она.
Это был тот самый ее тайный дневник, где более тридцати лет назад старательным почерком школьницы с трогательными грамматическими ошибками она записывала свои мысли, желания, жалобы и события. Там были песни с иллюстрациями из наклеенных не совсем аккуратно журнальных вырезок, трагические стихи про любовь и несколько засушенных цветков.
Катерина дрожащими руками открыла наугад страницу, где была последняя запись маленькой белоголовой девочки Кати: « И все-таки бога наверное нет. Если бы он был, то он не дал бы в обиду тех, кто не может себя защитить. А если ты есть, то пусть «болшак» умрет или накажи его как-нибудь».
Катерина, рыдая в голос, уткнулась в разворот дневника.. «Не может быть. Не может этого быть…».
Гроза кончилась неожиданно и рассветное небо, как умытое слезами лицо, раскрывало светлые солнечные глаза. Начинался новый день неизвестного времени в неизвестном мире. А Катерина все листала пожелтевшие страницы давно утерянной тетрадки.
Яркие картинки забытого детства оживали в ее памяти. Прошлое вспорхнуло многоцветной бабочкой, заточенной до времени в жестяную коробочку из-под чая, которую маленькая Катя зарывала под лопухами в дальнем углу огорода для того, чтобы через много лет случайно наткнуться на «клад» и оживить воспоминания. И вот этот день настал.
Катерина вспомнила, когда впервые слова «ненависть», «непонимание» и «недоверие» обрели для нее физическую оболочку. «Вот оно – начало,- подумала она. Тогда был положен первый камень в сумку».
Именно с этого времени маленькая девочка начала по-другому смотреть на мир и на людей его населяющих – розовая пелена счастливого и безмятежного детства рассеялась. Понимание того, что плохие поступки не всегда могут быть наказуемы, застигло ребенка врасплох и заставило призадуматься. Неожиданным стало открытие, что если зло скрыть, то его как будто и не было…
Еще задумчивая маленькая Катька вдруг физически ощутила смысл непонятного для нее слова «равнодушие». Раньше она делила это слово на словосочетание «ровная душа». «Вот, значит, у кого-то душа кривая, а у кого-то ровная, - рассуждала Катька, - А разве ровная хуже кривой?» А теперь она поняла, что равнодушие – это когда между делом отмечают, что наконец-то человека «Бог прибрал» и спокойно проходят мимо плачущего брошенного котенка, когда несут свою душу, неповоротливую, твердую и ровную, которую «не волнует и не колышет» чужое страдание.
Еще Катька вспомнила, как принесла она однажды недобитого кем-то маленького рыжего щенка, подобранного в крапиве. Щенок лежал на веранде и испуганно косил блестящим грустным глазом, а из разбитого крутого лобика сочилась кровь. У щенка было странно раздутое брюшко. Катька, обливаясь слезами, обработала ранку и налила в миску молока. Молоко кутенок вылакал и, благодарно повиляв хвостиком, отполз в угол веранды. Катька побежала играть на улицу и вдруг услышала вопль: «Ка-ать! А ну иди сюда!». Картина, которую девочка увидела на веранде, заставила содрогнуться: возле обессиленного щенка на полу в молочной жиже копошился клубок тонких червяков. «И чего ты вечно всякую заразу в дом тащишь!- ругалась мама. – То котят, то щенят тащит! Убирай его немедленно куда хочешь!» Изнывая от жалости к больному животному и одновременно передергиваясь от брезгливости( при всей своей любви к животным Катька до ужаса боялась и не выносила даже вида всех ползучих и насекомых) девчонка на вытянутых руках занесла щенка в сторожку близлежащей конторы и слезно попросила пьяницу сторожа позаботиться о животинке. А сама понеслась в санэпидстанцию, чтобы узнать, можно ли вылечить щенка и не умрет ли она, заразившись от него такой страшной болезнью. Врач, усмехнувшись, уверила, что Катька не умрет: «Помой руки!» и дала таблетку для щенка. Тот вскоре уже весело носился по улице. А Катьке сделали выговор и строго-настрого запретили подбирать брошенных животных: «Никто не подбирает, а с тобой вечно хлопот не оберешься!»
Катька поняла теперь, что равнодушные люди живут без хлопот, а неравнодушных людей вечно подстерегают неприятности и заботы.
Больше Катька не приносила домой животинок. Если вдруг попадался на глаза маленький, пищащий жалобно, комочек, то она крепко зажмуривалась и пробегала мимо, моля про себя, чтобы кто-нибудь пожалел и взял к себе жить бедное беззащитное животное.

«А ведь я со временем выровняла-таки свою душу! – горько подумала Катерина. – Сколько раз я абсолютно спокойно проходила мимо нищих и убогих, мимо чужой беды! И ведь не шевельнулось ничего! Еще и других убеждала, что все нищие – мошенники и отбросы общества, что место их – в резервации или на плантации, или в рудниках каких-нибудь».
- Что, размышляешь? – послышался чей-то противный голосок.
- Размышляю, - откликнулась Катерина, и вернулась в реальность. – Ой, кто здесь? – вскрикнула она, увидев, что в пыльном уголку сидит маленький сердитый дедок.
- Живу я тут, местный житель, значитца,- сварливо заметил старичок и, просеменив коротенькими лапками к кровати, уселся рядом с Катериной. Скособочив косматую голову, уставился он зелеными глазками прямо в глаза, - Ну и до чего доразмышлялась?
- До чего доразмышлялась? Домой хочу. – ответствовала Катерина враждебно и поднялась с постели. – Не вижу смысла в ваших фокусах.
- Да? Неужели? – удивился «местный житель». – Ну, пойдем со мной. Может и увидишь. Вообще, зря тебя позвали. Поздно уже. Слепая ты и глухая!
- Почему это? – возмутилась Катерина. – Позвали – работайте.
Перекусив черным хлебом с водой, двинулись они к солнцу. Пришли к вечеру.
- Ну, смотри, - «домовенок», как про себя окрестила его Катерина, простер коротенькую руку с неожиданно большой ладонью.
В нескольких шагах от дороги по высокой траве двигалась колонна: дети, старики, зрелые люди, молодые, пожилые – все в одинаковых бесформенных одеждах - шли безотрадно и медленно.
- Кто это? – спросила Катерина.
- Это? Приговоренные, - дедок отвернулся от колонны.
- Ваши преступники? – спросила Катерина, жадно вглядываясь в шедших.
- Нет. Не преступники..ВАШИ! – слово «ваши» домовенок произнес как-то особенно сварливо. - Это те, кому ближние да любимые прокляли да смерти пожелали.
- Кто? – Катерина рванулась вперед. Но впереди была стена, незримая, но невероятно прочная. Упершись руками в невидимую твердь, Катерина смотрела на идущих. Эта картина тоже была ей знакома. Она ее видела однажды…во сне.
- И куда они идут? – Катерина не отрывала глаз от бесконечного, серого людского потока и чувствовала, как холодеет все внутри.
- Куда-куда.., - проворчал вредный старичок. – Куда послали! На смерть и идут!
- Нереально? Виртуально, да? - вопрос прозвучал жалко. – Так как и все здесь?
- Почему это нереально! – «местный житель» зло уставился на женщину. – Очень даже реально! Пожелал смерти – запустил разрушающий механизм в человеке. У кого болезнь какая-то просыпается. Кто сам решает руки на себя наложить, до того ему жить тошно становится. Кто пить горькую начинает. А кому и кирпич на голову валится. Всяк по разному идет скорой дорожкой туда, куда ему путь указали!
- Это неправда.., - Катерина чуть не плакала. Под ребрами колотилась паника. Мимо шли чужие отрешенные люди, и вдруг среди них как всполох огненный среди темноты мелькнуло до боли знакомое лицо.
- Стой! – закричала Катерина. – Я не хотела! Стой!
Колонна шла безмятежно и ровно. Тот, кого звала Катерина, вдруг на миг остановился и печально посмотрел на стену.
- Я здесь! – кричала Катерина, - Иди сюда! Я не хотела…Колонна двигалась с упорством речного потока и вскоре тот, кого звала Катерина, затерялся среди серых спин. Видение исчезло, и стена испарилась.
- Почему? – Катерина рухнула на колени на травяной покров незнакомой земли. – Почему так жестоко? Ну, мало ли что каждый из нас может брякнуть в порыве злости или отчаянья?
- Вот так и исполняются желания, - домовенок печально покачал головой.- Помнишь, тебе об этом говорили?
- Помню. Еще я помню, как мне говорили, что все можно исправить, - Катерина кинулась к собеседнику – Так скажи мне, как?
- Как? – «местный житель» усмехнулся. – Ты, говорят, мечтательница… Перемечтай свою жизнь заново. Может, что и получится.
***

Вернувшись в хижину, Катерина обнаружила на столе кипу белых листов и пучок карандашей.
- Я поняла, - сказала она себе. – Мне нужно переписать свою жизнь наново.

***

Все последующие дни были наполнены тяжкой и кропотливой работой. Катерина истово марала листы, переписывая свою жизнь. Важна была каждая мелочь, каждая деталь, каждое мгновение. Ее посещали видения прошлой и будущей жизни, напоминая о том, что следовало исправить в новой рукописи. По ночам мучила тоска по дому, по детям и родным старикам. «Как они там без меня?» И тогда она отбрасывала прочь недописанную повесть жизни своей, хватала себя за волосы: «Бред!» и бежала по бескрайней долине, стремясь найти выход в свой несовершенный, беспорядочный, но родной мир, где были ее любимые люди. А ее ждали только видения. Среди солнечных и милых воспоминаний вдруг возникали черно-белые контрастные и страшные картины, и они не всегда были воспоминаниями. Это была проекция дурных поступков, собственных и чужих. Избитый ребенок, открывающий для себя новую страну в одиночестве темных стен комнаты и теряющий веру в любовь и доброту. Плачущая от грубости взрослых детей пожилая женщина. Опустошенная от предательства или от обмана чужая душа. Были моменты, когда Катерина, обессилевшая от слез, бросалась с головой в реку, смывала водами забвения всю скорбь и боль, которые настолько переполняли ее, что выливались наружу и застывали на коже жесткой чешуей. «Я не вынесу», - шептала в отчаянье и муке Катерина, проклиная обострившееся свое мироощущение. Она теперь видела многое такое, что в обыденности и суете земной жизни казалось вполне приемлемым, а при пристальном рассмотрении оказалось настолько гадким, что выть хотелось! Злорадство, зависть, гнев, мщение, ложь, душевная лень, эгоизм, равнодушие во всем зримом отвратительном обличье представали перед внутренним взором Катерины. «Господи! – ужасалась она. – А я-то считала себя чуть ли не святой!» и переписывала, и меняла…Порой Катерина перечитывала написанное и, злясь на проступающую сквозь строчки, подобно масляному пятну, фальшь, рвала испещренные мелким неровным почерком, листы, и по-нескольку раз переделывала сценарий своей жизни.
Кроме видений Катерине в такие моменты являлся вредный старикашка-домовенок. Он сварливо ругался, ворчал, зудел, но, в конце концов, давал дельные советы, жалел плачущую женщину, утешал... И пропадал надолго. Катерина злилась на «местного жителя», но когда его долго не было, начинала скучать: «Ну, где ты, домовеночек!»
Когда была написана последняя строка, Катерина, выдохнув, неторопливо и аккуратно сложила листки в толстую кипу, перевязала ее веревочкой, положила рукопись в пустую бабкину сумку и вышла из домика. На пригорке у реки в ярком свете огромной луны чернела шишка. Шишка развернулась и оказалась «местным жителем»:
- Иди сюда.
Катерина умостилась рядом с домовенком.
- Какая ночь! – «местный житель» посмотрел на Катерину грустными глазами. - Закончила?
- Вроде закончила, - промолвила Катерина. – Да, ночь волшебная!
Шелестели травы, в кудрявом кустарнике журчал родничок и печально пел соловей. Словно заслушавшись его песней, река замедлила свое течение, и поэтому широкая лунная дорожка не дрожала, а мягко пересекала ее черную ленту.
- Завтра в путь, - дедок вздохнул. – Не забудь взять сумку с собой. Эх, прикипел я к тебе! Ну, почему мне так не повезло, а? Где справедливость? Старуха встречает, а провожать – мне! А я привязчивый! Сердце у меня голубиное. Эх! – «местный житель» горько махнул рукой и отвернулся, скрывая слезу.
Катерина нашла в траве его большую ладошку и благодарно пожала.
- Не злишься на меня, нет? – голос домовенка дрогнул, но он справился с собой и продолжал уже отеческим тоном: - Добра тебе хотел, вот и ругался! Когда вернешься в свой мир, не забудь уроков этого. Не дай душе своей живой заснуть, замолчать! Трудно будет! Терпение великое иметь надо! Запомни, что шанс исправить все дается единожды, второй дороги сюда нет.
- А как не ошибиться?
- Сердце свое слушай. Оно тебе не только кровь гонять дано! А еще сумку-то держи при себе. Как вечерок: сумочку потягала, проверила – не стала ли тяжелее? Как груз появился – все: считай, наворотила чего. Думай, перебирай каждый свой шаг. Ошибки исправлять легче, пока они свежие.
- А если неисправимые? Как тогда? – затосковала Катерина.
- Никак, - построжел «местный житель». – Сердце, говорю, на что тебе?
В кудрявых кустах позади хижины умолк соловей, в проснувшейся реке плеснула рыба.
- Ну, все, тебе пора, - домовенок поднялся, - иди, собирайся.
- А ты?
- А что я? Пойду покуда! Долгие проводы – лишние слезы. Прощай!
- Прощай! – Катерина, грустно улыбнувшись, пожала широкие мягкие лапы «местного жителя».
***

Городская улица проявилась в звенящей тишине, через мгновение в уши ворвался оглушительный звук утреннего города. Ошалевшая, столбом стояла Катерина посреди тротуара, сжимая в руке рукоятки огромной, совершенно дурацкой по виду, пустой сумки. Запиликал мобильник. Очнувшись, Катерина резко обернулась назад: калитки не было. За спиной скособочился знакомый черный забор.
Так и не ответив на звонок, Катерина почти бегом понеслась на работу, на ходу отметив, что люди смотрят на нее как-то особенно. «Вроде я нормально одета, - Катерина осмотрела себя, - Может, с лицом что-то не так? Ах, да, - сумка…»
Секретарша в приемной выпучила глаза:
- Екатерина Андреевна, да вас как будто подменили?
- В каком смысле? – «Может, и впрямь подменили?» забеспокоилась Катерина, подходя к зеркалу.
- Да вы помолодели просто! Рассказывайте, что с собой сделали? – секретарша озабоченной мухой крутилась возле замершей у зеркала Катерины.
Из зеркала смотрела молодая и необычайно красивая молодостью своей и свежестью женщина. Даже в юности своей Катерина такой не была. В лице Катеринином всегда отмечали какую-то стервозность и надменность. Теперь же лицо ее сияло открытостью и добротой, немного грустные умные глаза придавали ее юному лицу некую иконописность.
- Я, Танечка, сейчас уйду, - не отвечая на сыпавшиеся как горошины вопросы секретарши, сказала Катерина. - Меня не беспокоить, не звонить. Кто будет спрашивать, скажи – в отпуск ушла.
- А завтра вы будете? – растерянно и завистливо разглядывая лицо начальницы, промямлила секретарша.
- Нет. – заявила весело Катерина. – Я и вправду в отпуск ухожу. Скажи Павлу Николаевичу, что его мечты временно сбылись.
- Уезжаете куда? – секретарша продолжала бесцеремонно разглядывать Катерину. – Ой, да вы и похудели! Как так бывает?
- Бывает, Танечка! Не уезжаю я, а домой возвращаюсь. Навсегда.
- Возвращаетесь? Откуда? – прокричала вдогонку удаляющейся Катерине секретарша.
Но та уже бежала по лестнице.
- Черт те что! – сказала секретарша хлопнувшей двери. Пожала плечами и села звонить Павлу Николаевичу.