Вечерних облаков наморщилась гряда

 
Вечерних облаков наморщилась гряда.
Холодный ветер пробует известку
смущенья твоего. Полна стыда
и скромности, картавому подростку
ты отдалась. В том времени, ему
доверившись, не помню почему,
всё шепчешь ты, почувствовав едва
горячий ключ, заветные слова.

Наверно, ты не знаешь… Как могла
ты знать о том, в том времени, пороке
который разжигал его, стола
лишь только он касался, ибо в токе
его крови уже тогда музык
и лирики витийствовал язык?
Поэтому кровь щёк и бёдер мел,
он как умел, в строках запечатлел.

О, тайны нашей юности! Они
на суд толпе мной брошены. И ныне
прихлынув строки, требует возни
над скомканной бумагою, в пустыне
воображенья, ибо только в нем
холодный ветер борется с огнем
смущенья твоего, но как тогда
не знаешь ты волненья и стыда.

Воображеньем явь заполонив
воспоминаний, вольному перу
дарю зарю. Там взгляд, как объектив,
запоминает то, что по бедру
к лодыжке опускается, в один из
прохладных вечеров, навеки близость
в грядущем отстраняя, ибо ныне
один лишь только образ твой в пустыне

моей теряет, медля, очертанья.
Не помню чувств, внимания предмет
строки моей! О, первые признанья,
которые шептали мы в ответ
друг другу на признания, которых
не молкнет голос, пусть развеян вздор их
холодным ветром новых лет и зим,
где дубом образцовый нелюдим

стола еще любуется, даря
стихам – объем, пустыне одинокой
себя – и гражданина, и царя,
где более печальной поволокой
не отуманен лик твой, ибо ты
не сохранив минувшего черты,
мне подарив, любя, мечту одну лишь,
лишь только в ней – живешь и существуешь…