Слесарь

               
               


Богу – богово, кесарю – кесарево.
Ну, а слесарю, значит, слесарево:
две обитые жестью доски -
то верстак, а на нём тиски,
плоскогубцы, ножовка, напильник
и напарник, то бишь, собутыльник,
примостившийся на верстаке
со стаканом гранёным в руке.

Слесарь сам, он в авторитете,
восседает на табурете.
На втором табурете – бутылка,
две картошки, как два обмылка,
горстка соли на старой газете,
недочитанной кем-то в клозете,
для окурков консервная банка…

Здесь идёт разговор – не пьянка.

Слесарь выпил и закурил.
- Так, о чём это я говорил?
-  Ты, Михалыч, когда бухаешь,
власти наши обычно хаешь, -
подсказал ему собутыльник,
нарываясь на подзатыльник,-
Ты, Михалыч, у нас не слесарь.
Ты, Михалыч, у нас профессор.

- Так скажу я тебе, Егорка:
Срал на власть я с большого пригорка!
Да и ей на меня насрать…
(Наливай. Сколько можно жрать!)
Здесь у нас, как с моею Зиною,
с этой властью – любовь взаимная.
(Ну, по третьей давай вдогон.
Это Зины моей самогон).

Снова  выпил и закурил.
- Так, о чём это я говорил?
- Ты, Михалыч, с большого пригорка
срал на власть, - подсказал Егорка, -
а она - на тебя взаимно.
Ну и что-то ещё про Зину.
Получается, если вкратце,
оба –двое вы с ней засранцы.

- Так скажу я тебе, подельник:
власть с народом – они отдельно.
Не едины они, но вместе,
например, как котлета в тесте.
- Где котлета?
- Причём здесь это?
Я сказал: например, котлета.
- Ну, а если котлеты нету,
на хера мне, скажи, всё это?

Соскочил с верстака Егорка,
стал напильником что-то шоркать.
То, что было в тисках зажато –
это что-то, за что сажать бы.
Присмотреться бы, если трезво,
то не что-то – а ствол обреза…
- Тьфу ты! – сплюнул на пол Михалыч, -
Посмотри на такого нахала!
 
 Р. Гар.