Встречая Ярый Свет. Глава 2. Наставники

И льется стеною безсовестный дождь,
И вешние грозы шумят над рекой.
Сошедший с ума, не герой и не вождь,
Идет налегке по просторам изгой.

В беспутности живший, он бросил уют,
Неясные мысли на Север ведут.

Леса словно стены, и небо покровом,
Сырая земля и дорога и дом;
И внутренний жар возжигается словом,
А сон разгоняется ярким костром.

Не мир изменить и не горы свернуть,
Пройти до конца трудный Северный путь.

Я шел по старому лесу. Темнеющее с востока небо было практически неразличимо за пышными кронами высоких и статных деревьев. Садящееся же на западе Солнце в последний раз блеснуло между листьями и совсем скрылось. Отблески далекого светила продолжали освещать небосклон, багровые разливы перемежались золотыми всплесками, а темно-серые облачка переливались в этом цветном море, словно легкие кораблики.
Ноги шагали все дальше и дальше по дороге, ведущей меня неизвестно куда. Знал я лишь одно: это путь на Север. Уже несколько раз попадались телеги, и каждый возница интересовался, не подвезти ли меня до ближайшей деревеньки, коль мне по пути? Конечно же, добрые люди, видя уставшего путника, предложат ему посильную помощь, от которой он не должен вроде бы отказываться. Но я благодарил сердобольных мужиков и продолжал идти. Те в ответ только удивленно хмыкали и подгоняли лошадей, думая про себя, мол, полоумный. И если рассматривать мое путешествие со стороны обывателя, я таковым и был.
Не бросит же здравомыслящий человек свою размеренную городскую, пусть неспокойную порой, но все же отчасти благоустроенную жизнь. А я вот нет, взял и бросил. «Уволился» с хорошей работы, продал старенькую машину, на квартиру пустил славянскую семью с тремя ребятишками, пожелал им доброй жизни, собрал походное обмундирование и ушел. С того времени я преодолел уже полтысячи верст, но это расстояние приблизило меня к конечной точке путешествия всего на малую долю. А где именно была эта точка, я даже не знал. Внутренний голос твердил одно и то же с завидным упрямством осла: «Пешком на Север, пешком на Север, пешком на Север…».
Доиграли солнечные блики, и небесное море погрузилось во мрак, который заволакивал всю видимую часть мира. Где-то в далекой высоте замерцали звезды. Чьи-то солнца, дарующие жизнь и тепло, сейчас так же на время покинувшие своих детей, чтобы отдохнуть и бросить маленькую капельку света одинокому страннику в неизвестном темном лесу. И неважно, что он не увидит этот свет. Важно, что он знает о нем.
Я решил пройти еще немного, а потом располагаться на ночлег. Прямо у обочины лесной дороги расстелить плащ-палатку, накрыться легкой дорожной курткой и уснуть. И тут я скорее почувствовал, нежели услышал журчание ручейка. Свернув с дороги, я направился туда, откуда, как казалось, доносились эти радующие звуки. И действительно, буквально в тысяче шагов внезапно оборвался лес, и передо мной открылось темное пространство, а рядом в небольшом овражке нес прохладную живую воду серебряный ручеек.
Я осторожно спустился вниз, снял рюкзак, порылся в верхнем отделении и достал булочку, которой вчера утром угостила меня какая-то бабушка, ехавшая со своим дедом в соседнюю деревню, наверное, к детям в гости. Я разломил с душой испеченную булку пополам, одну часть положил на небольшой камень, лежащий в стороне от русла, а вторую раскрошил и ссыпал в воду. Удивительно, но за два дня булочка не успела заполучить даже малейших признаков зачерствения, была нежной и мягкой, что говорило о несомненном мастерстве женщины, сделавшей ее. Только после того, как быстро бегущая прохлада унесла все крошки, я встал на колени и набрал ее в ладони, сложенные лодочкой. Не спеша удовлетворив жажду, я поблагодарил ручей, съел остатки булки, выбрался из овражка и стал расстилать плащ-палатку.
- Что ж ты, сынок, на земле сырой спать собрался?
Я вздрогнул и медленно поднял глаза. На другой стороне овражка стояла, опираясь на палку, вчерашняя бабка. Я протер глаза. Мало ли что может привидеться после целого дня пути. Нет, бабка стояла на том же месте и, кажется, собиралась ругаться.
- Да, - только и вымолвил я, борясь с каким-то непонятным чувством.
- Застудисся  же, - ответила она поучительно. – Аль книжков вумных не читал? Не можно на земле в дождь спать. А ну, перелазь сюды, да в дом пошли.
Я уже окончательно перестал разбираться в происходящем. На языке вертелись мириады вопросов. Почему это нельзя на земле спать? И какой дождь, если на дворе лето сухое и никаких  намеков на осадки? В какой дом? И вообще, что ОНА тут делает?
- Давай собирай свои пожитки, да идем. Не стой как вкопанный. Пошустрее, пошустрее.
Бабка как будто и не видела ничего непонятного в том, что она, старая и немощная, стоит средь ночи у оврага и выговаривает незнакомого бородатого парня. А мне вдруг резко захотелось положить голову на подушку и укрыться не курткой, а одеялом.
- Ну что ж ты, милай, стоишь? Мне прикажешь к тебе переходить?
Я мотнул головой, пробормотал что-то вроде «угу, иду», поднял с земли расстеленную плащ-палатку, отряхнул ее, сложил и, накинув рюкзак на плечи, полез через овражек. На стороне, где стояла бабка, бережок был почти отвесный, и мне пришлось карабкаться, цепляясь за торчащие корни каких-то кустов. Тут старуха нагнулась, ухватила меня за рюкзак и сильно дернула вверх. Я сразу вылетел из оврага по пояс, неуклюже и с выдохом брякнулся оземь, но мгновенно сгруппировался и подтянул ноги. Старуха хихикнула, подняла костыль и сказала:
- Шагай за мной, якробат.
Я поднялся и как завороженный пошел следом за ковылявшей старушкой. «Три недели в дороге без единого приключения. Эх, ничего спокойно и гладко не проходит», - думал я, и одновременно прекрасно понимая, что в нашей стране всегда, даже в самой глухой деревушке, могут найтись проблемы. Бабка шла с такой скоростью, что я едва поспевал за ней. «И не  скажешь, что у нее больные ноги и опирается она на палку. Несется как угорелая, будто это не мне, а ей двадцать семь лет отроду. Еще и меня поторапливает».
- Ну, почти пришли, обалдуй, - она будто специально намекала на мое безумие. – Осторожнее, тут ямка небольшая. Ух, старый, балбес, сколько раз наказывала – засыпь землицей, всё ж людям удобнее ходить будет.
Я размышлял над тем, что ей сказать и какой вопрос первый задать, и не расслышал слов о яме. За что тут же поплатился, чуть не подвернув лодыжку.
- Да что ж вы за раззявы-то такие! – прикрикнула бабка, сердясь. – Сказала жеж, аккуратнее!
- Прости, бабушка, не расслышал, - попытался извиниться я.
- Не расслышал он! Когда вот срамное ляпнут, это вы тут же слышите, а когда дело вам говорят, будто ворон считаете!
Вдруг передо мной словно из-под земли выросло крыльцо. Бабка, кряхтя, стала подниматься по ступенькам, и я последовал за ней. Скрипнула дверь.
- Заходи.
Я вошел в сени. Там царила темень темная, благо глаза мои уже привыкли к мраку, и я направился туда, где угадывались очертания еще одной двери. Старуха обошла меня, гораздо лучше ориентируясь в пространстве. Толкнула дверь от себя, и мгновенно в нос ударил аромат только что сваренных щей. Я мысленно облизнулся и вдруг вспомнил, что последние дней десять ел лишь то, что удавалось поймать или найти. Желудок подозрительно заурчал, и бабка снова хихикнула.
- Вона как проголодался, бедняжка! Аж брюхо ругается.
Мы зашли в нечто похожее на коридор. Чиркнула спичка, и в комнате справа задрожал огонек. Из едва озаряемой комнатки вышел дед, тот самый который вез старуху на телеге.
- Поздорову тебе, гость дорогой! Привела все-таки. Неужто и впрямь под открытым небом ночевать собирался?
- И вам долгих лет, - ответил я на приветствие. – Собирался. Да не впервой. По мне, так земля всяко лучше любой кровати.
- Ну ты проходи, проходи.
Я не заметил, что бабка куда-то пропала, но сейчас она подтолкнула меня к столу, который теперь был явственно различим. Дед же достал из шкафа подсвечник, поставил его на специальную дощечку и от лучины зажег три свечи. В комнате сразу стало гораздо светлее. Бабка принесла большую кастрюлю и налила мне щедрую мису щей, а дед снял полотенце с блюда, стоявшего на столе. На блюде горкой красовались булочки, такие же, какой угостила вчера меня старуха. Я взял одну, но тут же спохватился, как же хозяева дома? Не разделят с гостем ночной трапезы?
- Да ты ешь, ешь, - сказала бабка, увидев вопрос в моих глазах. – Мы с дедом ночью не едим, здоровье уж не то. А ты кушай, кушай.
Я взялся за ложку и принялся хлебать щи. Вот это была настоящая русская еда. Век таких щей не едал.
- Ой, доброе кушанье, бабушка! – сказал я, стараясь есть без жадности, о которой мне нашептывал зверек в животе.
Бабка улыбнулась, видно похвала пришлась по сердцу. Старик молча наблюдал за мной. Выглядел он лет на восемьдесят пять: поредевшие седые волосы до плеч, схваченные полоской ткани вокруг головы, густая седая борода, которой я позавидовал белой завистью. Всегда мечтал о такой. Лоб его был испещрен морщинами, но они придавали деду вид умудренного годами старца. Кем он, скорее всего и был. В глазах, внимательно, но почти незаметно ловивших каждое мое движение, виделась древняя сила.
Я дохлебал щи и поблагодарил за угощение. Пока я ужинал, бабка, оказывается, успела постелить мне во второй комнатке их скромного дома, и теперь так же, как и дед, смотрела на меня.
- Спасибо на добром слове, - ответила она на мою благодарность. – Теперь можно и укладываться. Кровать около печки, рядом бутыль с водой. Отдыхай до завтра.
Я прошел в комнату, в которой на столике возле кровати горела свечка, разделся и лег на заботливо взбитую перину. За окошком вдруг послышался шелест первых капель сильного летнего дождя, а вскоре тот разразился в полную силу. Под этот мерный и глухой звук я и уснул, успев удивиться осведомленности старухи.

*   *   *

ОНА! Страстная, знойная, манящая…И обжигающая ледяными глазами…Она обволакивала тонкой пленкой влюбленности, привораживала карим взглядом и убивала наповал…Мы шли рука об руку, но я был далеко от нее…Всё мое существо хотело ее…Просыпался звериный инстинкт, жажда обладания женским телом, но хватало лишь жеста, и все валилось в пропасть нежных чувств…


*   *   *
Никогда я не думал, что, отправившись в дальнее странствие, в первом же приютившем доме просплю до обеда. А ведь даже и заходить ни в какие деревни и села не хотел. Словно чувствовал, что разнежусь и потеряю драгоценное время.
Но что бы я ни думал и ни предполагал, все происходило несколько иначе. Да и крепкий здоровый сон и нормальная пища заметно восстановили мои силы, и теперь, сладко потянувшись, я был готов еще три недели идти пешком, останавливаясь лишь для короткого отдыха.
Комната была полна света, теплого и ласкового, а вокруг меня вилось невероятное количество разных запахов. Преобладала, конечно, влажная мелодия ночного дождя, но в ее строй удивительным образом вписывались оттенки всевозможных трав, оставляя тонкое послевкусие, и едва уловимый сладкий аромат меда.
Я уже собирался вставать с постели, как в комнату вошел дед. Он оперся плечом на косяк двери и стал поглаживать бороду.
- Ну ж ты и печенег! – наполовину усмехнулся, наполовину укорил старик. – Сколя можно дрыхнуть?
- Какой же я, дедушка, печенег? Притомился вчера, и дождик поспособствовал, - ответил я ему таким же простым деревенским языком. В нем не было той сухости и чванливости, столь присущей языку города. И я был рад возможности так разговаривать. Словно не говоришь, а песню поёшь, особенно если немного растягивать слова.
- А у печи лежишь да нежисся, печенег и есть! – уже откровенно улыбнулся он. - Ладныть, подымайся, ополоснись да есть приходи. Опосля уж покалякаем.
Я быстренько вскочил, натянул штаны и вышел во двор. Первое, что бросилось мне в глаза – отсутствие всякого присутствия забора или изгороди. Вдали виднелся край леса, из которого я вышел вчера, а с остальных трех сторон была степь. Домишко оказался низким и старым, фундаментом вросшим в землю, но со следами былой красоты и даже величественности. Не одно столетие давал он крышу людям, и они отвечали ему такой же добротой. Не было ни одной трухлявой дощечки или непокрытого специальным лаком места.
Возле дома стояла большая бочка, в которой грелась на солнце вода. Именно грелась, потому что по неосторожности и беззаботности сунув в нее ладони, я тотчас вынул их, сопровождая последнее действие всеми любимым словом. Вода была родниковая, студеная, и по всему телу пробежали мурашки. Собравшись с силами, я снова засунул руки в бочку, уже по локоть, и, скрипя зубами, начал умываться. Постепенно войдя во вкус, я не только не мерз под ледяными брызгами, а стал согреваться, хотя на улице не было холодно.
Закончив водные процедуры, я поспешил в дом, так как самое малейшее дуновение ветерка возвращало ощущение сильного мороза. Дед сидел в сенях и, когда я буквально вбежал в дом, кинул мне льняное полотенце.
- Не застудился?
- Есть немножко, - ответил я, принявшись вытираться. – Шибко холодная водичка.
- Э, тут ты зря. В самый раз для купаний на свежем воздухе. Утерся? Пойдем, что ли.

Мы сели за стол, на котором стоял большой кувшин молока, а рядом с ним на блюде лежали свежие, совсем недавно испеченные булочки. Я с нетерпением потянулся было за ними, но старик остановил мое движение и, пристально глядя исподлобья, спросил:
- Как тебя звать-величать?
- Сергей, - ответил я настороженно, чувствуя что-то неладное.
- А по батюшке?
- Викторович.
- Так, высокочтимый победительский сын, значит. А меня люди Дедом кличут.
- А настоящее ваше имя какое?
 - Э, парень, ты что, из лесу вышел? А хотя да, из лесу…Настоящее имя окромя человека никто знать не должен. Эх, молодежь, всему вас учить надо…
- А что значило «высокочтимый победительский сын»? – я заметно тормозил с вопросами.
- Ну ты даешь!!! – удивился Дед, - Виктор – это ж победитель. Латынь не учил в институте? А высокочтимый – перевод твоего имени. Это вообще-то родовое римское имя было.
- Вон оно что! – теперь-то я вспомнил, что отец когда-то рассказывал мне об этом, но память сопливого мальчугана сработала только сейчас.
Дед почесал бороду, скривив губы и отведя глаза. По его виду было заметно, что он хочет что-то сказать.
- Продолжайте, пожалуйста, - попросил я.
- Дурак ты, Сергей. И неизвестно, когда разумным станешь, если вообще станешь. Значить, слушай сюда. Кто спрашивать будет тебя об имени, отвечай так: «Роду я воинского, да не простого, а тысяцкого. Племени славянского, Дажьбогов внук да Перунов родич. Сергеем люди кличут». Во!
- Да так уже тыщу лет никто не говорит, вы что! – смутился я. – Точно подумают, что всю жизнь в лесу прожил да с катушек съехал!
- А кто тебя спрашивать будет, ты подумал? В глуши этакой. В общем, цацкаться с тобой времени больше нет. Ешь и собирайся. Урок есть урок.
Его слова встали как кость в горле, и мне сразу расхотелось есть. Терпеть не могу всякую таинственность и непонятки, а с этой пожилой парой вообще ничего не было ясным. И все вопросы как об стенку горох. Я все-таки затолкал в себя две булочки и запил их свежим парным молоком. Пора был и честь знать.
Я надел легкую куртку, проверил укомплектованность рюкзака и перешнуровал походные берцы. Старухи нигде не было видно, и я уже решил, что не смогу с ней попрощаться. Дед сидел на крыльце и о чем-то размышлял, почесывая бороду, когда я вышел из избы, накрячив на себя рюкзак.
- Куды собрался? – спросил старик жестким голосом.
- Пора мне, Дед, в путь-дорогу. Много верст еще отмахать придется. Спасибо за ночлег и угощение…
- Обожди, - перебил он меня, продолжая чесать в бороде. – Обожди. Счас мать вернется, ее и будешь благодарить.
- Хорошо, - я присел рядом с ним на деревянную ступеньку.
Говорить было не о чем, старик за что-то на меня сердился, а я, как и полагает гостю, помалкивал, боясь, что он опять начнет ворчать загадками. В доме хлопнуло, и я резко повернулся, уставившись на дверь. Вскоре послышалось постукивание палки о пол, видать, это была бабка. Только вот я никак не мог сообразить, где она находилась все утро и каким образом оказалась дом. Скрипнула дверь, и она появилась на пороге.
- А ну, поди сюды!
Я встал и подошел к ней. В ее руках лежал свернутый длинный плетеный кожаный пояс с блестящими желтыми бляшками, изображавшими катящееся Солнце.
- Держи! Подарок тебе от людей сведущих.
- Спасибо, бабушка! – поблагодарил я. – Только зачем он мне? Мешаться же будет.
- А неподпоясанными токмо несмышленыши беспортошные ходют да оборванцы. Ты ж ни на тех, ни на других не похож. И дареному коню в зубы не смотрят.
- Э…
Бабка отобрала у меня пояс, и лицо ее сделалось слегка сердитым.
- Сымай поклажу. Счас опоясывать тебя, балбеса, буду.
Я, немного повозившись с застежками, снял рюкзак и поставил его наземь. Теперь бабка была почему-то одного роста со мной, хотя всего несколько мгновений назад смотрела на меня снизу вверх, даже на цыпочках доставая лишь до плеча.
- И космы свои распусти, а то собрал в конский хвост, как лошадник степной. Негоже перед благим делом тако быть.
Мне пришлось распустить собранные волосы, с которыми я долго мучился, расчесывая и укладывая в незамысловатый, но столь необходимый и удобный в дороге хвост. Длинные пряди рассыпались по спине и плечам.
Бабка заговорила, запела и воздела руки к довольно высоко поднявшемуся солнцу:
- Отец наш, Ярое Коло!
Веди своего ты потомка,
Свети ему вечно и чисто,
Даруй ему силу и волю,
И каплю мудрости предков
В разум его добавь!
Сим поясом, собственноручно
Мною и Дедом сплетенным,
Его оберну я трижды,
Вдыхая огонь живой!
Ура!
С этими словами он схватила меня за руку и начала вращать против движения часовой стрелки, попутно заворачивая в свой подарок. Тот ровно три раза обернул талию. Бабка взяла оба конца пояса и ловким движением завязала в узел. Я тут же ощутил непередаваемую легкость во всем теле, почувствовал каждую капельку крови, забегавшую по жилам быстрее, и в то же время каждую мышцу, наливавшуюся силой. Старуха снова стала ниже ростом и улыбалась, видя мои внутренние перемены. Я встал перед ней на одно колено, ибо на оба славянин не встанет ни перед кем.
- Спасибо, бабушка! – прошептал я, склонив голову.
- Будет тебе, будет, - она, кажется, покраснела. – Ступай с миром и найди, что ищешь.
Светящийся и довольный, я легко забросил тяжелый рюкзак за плечо, еще раз поблагодарил стариков и пошел в сторону леса. Впереди была долгая дорога.