Три неверные жены. Хорь Бурундуков

 Собрались жены городского головы, судьи и городничего на минеральные воды мигрени лечить. Это их так мужья вместях послать сговорилися, чтоб они не спортились там поврозь и не предались бы блуду. А велели же запрягать карету, штоб ехать до станции. В те поры уж никто на каретах-то и не езживал. Все больше в ходу были легкие брички, двуколки да тарантасы, в Париже их ешшо елижансами называют. Но вот у наших уездных начальников была така блажь ради куражу: добыли где-то старую, ходившую по Московскому тракту почтовую карету, велели изукрасить ее вензелями да финтифлюшками, фонарики на нее навешали и даже был приспособлен на крышу той кареты прямо над козлами резной, вызолоченный лукавый купидон с луком и колчанчиком. Да так прилажено было, что я об того купидона частенько стукался на ухабах затылочным темечком головы и набивал порою пребольшие шишки, так как дороги у нас - колдобь на колдобине. Карета та золоченая была для веселиев и развлечениев предназначена. Для выездов на пикнички в лесочках, когда высоко губернско начальство, прибывшее с комиссиями, надоть было ублажать да умащивать. И кого я, бымши тогда в кучерах у городничего не возил на той карете, каких только оспод и дамочек, для развлечения выезжающих с имя на плюнер, как говорят в Париже.

 Соответственно и извнутри была та карета изукрашена - оббита где-то краденой - а чего только не брал на взятки городничий! - чи итальянской, чи французской тканью, называемой у них абелен. И были на том абелене сцены из жизни древних римлян. Навроде - три патриция в бане с тремя жёнами. А може то и не жены были, а по ихне, по-римски, блудницы-итеры. И так оббито было тем абеленом извнутри гвоздочками со сверкучими шляпками, што одна итера навродь лежала на нутряном диване слева, как бывало жена городничего в своих комнатах на кушете, днями томясь от скуки да кропая дневники. Друга итера - на диване справа и чем-то тоже похожа на жену судьи. А третья - ну копия - жена головы - прямиком на полу, бесстыдно раскинув ляжки, потому как были все трое совсем втеляка наги.

 А патриции на той обивке, какую срам бы было в приличных партаментах-то повесить, хоть и абелен, - примарщивались к своим подругам сообразно их половому иль диванному расположению. На потолке же вышло так, что взирали на всё это бесчинство со стены римской бани, где висело оружие - мечи и щиты тех римлян, три головы Горгон-баб с гадючими волосьями на манер львиной гривы и с выпученными глазищами. И были те три головы Горгон, вычеканенные на щитах, чем-то больно уж схожи, токо што змеи у них были спутаны неодинаково - вроде разны прически от парикмахера.
 
 И вот везу я судью, голову и городничего с их женами, тесно сидящими в обнимочку друг супротив дружки, в той карете на железнодорожную станцию. А при отъезде из нашего города проистекала речка Ужиха, змеиста, как волос на головах тех Горгон, и глубока омутами. И горбатился мосток через Ужиху давно уж не латаный, ходящий ходуном на подпорах и крепах, грозящий рухнуть, поскоку казна была опустошена страстью городничего до пикников с приезжими комиссиями. Ну а какое на плюнере развлечение без шампанского, яблок с ананасами да конфектами? Вот и тратился бедолага, до последнего выгребая из казны так, что на гвозди для моста не оставалось - и грозил той мостик неровен час рухнуть от проезжающей по нем брички с каким-нибудь важным губернским чинушей, прибывшим для ревизии.

 Но миновали мы той мостик, домчали до вокзалу да и с ветерком. Уселись дамы
в поезд, помахавши ручкою и даже прослезивши при целовальном расставании.
И вот едут они с курорту, с минеральных вод, и снова встречаем мы их на том
вокзале с цветами-розанами, а в карете уже - чего ни разу при возке жен
не бывало - ждут шампанское, ананасы и конфекты в коробках, потому как пожелали оспода устроить своим женам встречу с пикником: наскучались небось, а были-то еще не стары -- и сорока всем трем не было, а голова и того моложе был.
Едем обратно от вокзальной толкотни, после целовальной встречи с розанами на перроне. Дамы - в лучших нарядах, все на марафете, при шляпах с вуалетками, посвежевши - просто глаз не отвести так хороши: одна - рыженька, друга - черненька, третья - блонде.

 Ну и велят мне оспода, наскучамши, свернуть в лесочек, не доезжая мосточка, оставляют меня при карете и лошадях, а сами, обнявши с женами, с шампанским, хруктами и конфектами в плетеных корзинах, удаляются в зелен лес-бел березник, кой-где и ельником впрозелень перемешанный. Што уж и как уж там у них сладилось, но вернулись они из лесу без корзин, быстро загрузились в карету и велели везти в город. И надо ж было такому окаянству случиться, что, проезжамши через мост, все строение его ветхое рухнуло, и карета с городничим, судьей и головой, их женами и мною на облучке ахнула в омут! Я-то сразу за лошадей спужался - хороши были три кобылки, совсем молоденьки, и ну нырять - выпутывать их из постромков! Они тут же и выплыли. Смотрю - стоят на берегу мокрые, смурые - городничий, судья и голова и даже не чешутся, чтобы вызволить своих жен с глубины. Я было - другорядь - в воду. Но тут остановил меня судья, сказав, что ничем уж женам не помочь и надоть бегти звать мужиков на понятые. Я побег, даже не вылив воды из чоботов. Достали жен-то, народу набежало, но тут же жандармы - теснят всех и сразу как есть прикрыли утопших брезентом - и с глаз долой - отвезли в морг, к патологоанатому, часто ездившему с комиссиями на плюнеры с пикниками. Он-то и произвел вскрытие и дал справку о наступлении смерти вследствие удушия водной массою. И вроде бы изустно добавил, что удушению жен оказали содействие гальян, карась да пескарь. Так как в горле городничихи был застрямши гальян, коего она захлебнула вместях с водою, в горле жены судьи - карась, а в горле супружницы головы - пескаришка - юркий хвостишка.

 Но потом болтать стали всяко. И много было разных суразных и несуразных пересудов. Перво-наперво вроде в те поры, как сверзлись мы в омут, недалечь от моста удил рыбу дед Матвей и видел из-за ветвей, как на том месте, откуда вынырнули потом наши уважаемые уездные мужья, пятно кроваво-багряно появилось и растеклось тут же. Потом объявилась будто девка Варвара, бравша клубнику в том лесочке, куда свернули мы, не доезжая мосточка, и видела та девка, как пили мужья с жёнами шипуче шампанско, стреляя пробками, закусывали конфектами да хруктами, режа их красивым черкесским кынджалом со стены на ковре в доме городничего, как целовались-миловались - и разошлись, наскучавши, по разным краям полянки по за кустами. И вроде смышленая та девка обегала клубничну поляну от куста к кусту и слушала, о чем говорили супруги, возлегши на зелену траву и скинувши с себя одежды на манер римских патрициев на том ебилене чи абелене. И как быдто говорили все так одинаково, слово в слово поочередь.
               
продолжение здесь: