Черная Суббота. Пасьянс

• Поэма-пасьянс •

                И сказал им: суббота для человека,
                а не человек для субботы.
                От Марка, 2:27
               
                Скрипи, скрипи, перо! переводи бумагу.
                И. А. Бродский

                О счетчик! как ты крутишь хула-хуп!
                Автор

I

Ко мне опять явился мистер X,
улыбчивый совсем по-голливудски.
«Браток, – сказал он, – ты как будто скис,
наверное, все хлещешь без закуски?»

Ах, мистер X, ведь не об этом речь,
и дело здесь совсем не в настроенье.
Я просто должен душу уберечь,
а ты себе гоняй на ситроене.

Ты богоравен – значит, без души,
исполнен лишь Божественного духа,
а к человеку, как он ни греши,
не склонишь ты сочувственного слуха.

Ступай себе, планету сотвори,
а то и две, признания алкая...
«Да брось ты! Лучше в небо посмотри,
протри глаза! Гляди, заря какая!»

Ах, мистер X, над нами не заря,
а ворон, и – высокого полета:
Black Sabbath, шабаш – или, говоря
без всех изысков, – Черная Суббота.

II

Вот так поэма эта началась –
подобием обвала или вспышки.
Я лишь от дыма щурил левый глаз,
по клавишам стуча без передышки.

И медленно всплывал подспудный мир,
хихикали чудовища с бантами.
Призвав, как собеседника, на пир,
они мне крепко душу измотали.

Они мне подносили зелье: «Пей!
Сегодня будет праздник на Голгофе!» –
а я, с трудом оставив свой дисплей,
глотал уже давно остывший кофе.

Я думал: это так себе, игра,
которая прервется на рассвете.
Давно прошла рассветная пора,
но, как и ночью, всюду рожи эти!

Вот так поэма эта началась –
нежданно, невзначай, с пол-оборота...
И все ясней проглядывала связь:
я, мистер Х и Черная Суббота.

III

Нет-нет да и обступит этот мир –
точней, он проступает сквозь реальность.
Навстречу сразу лезет пьяный хмырь:
«Штрафную!» – восклицает он, оскалясь.

Вокруг снуют жучки и паучки,
все хрюкает, клокочет и щебечет.
Мне кто-то говорит: «Протри очки!» –
в другое ухо тоже кто-то шепчет:

«Ты знаешь, здесь полно прелестных пав,
чье одеянье – шпильки да гребенка!»
Угрюмо мастурбирующий фавн
глядит на них, посапывая тонко.

Я головой в смятении верчу –
откуда этот мерзкий серный запах?
«Останься!» – «Нет!» – «Останься!» – «Не хочу!
Меня не удержать в зловонных лапах!»

И тут – опять, вестимо, нагишом –
ко мне подходит жертва эшафота:
«Красива?» – вопрошает со смешком.
О нет, изыди, Черная Суббота!

IV

Как странен спор о смысле красоты:
искания, сомнения, метанья...
Молекула аминокислоты
прекрасней, чем молекула метана.

О, протоплазма! Как ты хороша,
и как функционируешь ты четко...
А за алмаз не дал бы ни гроша –
подумаешь, графитная решетка!

Цари над неорганикой, белок!
Я восхищен процессами обмена!
Но на столе монетка да брелок
поблескивают, сволочи, надменно...

Так думал я, покуда мистер X
в мой сон с корректным видом не явился:
«Коль ошибусь – не будет даже брызг, –
сказал он так, как будто извинился. –

Моя работа – штучка еще та!
По кочкам через гиблое болото.
Чуть оступлюсь – настанет пустота,
как ты сказал бы, – Черная Суббота».

V

«Послушай, – помолчав, он продолжал, –
ты думаешь, что ты знаком с кошмаром?
Что видел змиев о двенадцать жал?
Что был сподоблен неким злобным чарам?

Увы, мой друг! В сравнении со мной
ты мелкий и ребячливый воришка.
Как в грудь ни колоти себя, ни ной –
вовек не знал ты истинного риска.

Сказать тебе, куда порой хожу, –
оставил бы заносчивый свой лепет.
Когда я ночь над цифрами сижу,
отнюдь не ветерок вихры мне треплет.

Ты думаешь: костюмчик, то да се,
ты даже дал мне кличку: богоравный,
а между тем, я сдерживаю все,
что хлынуло б кровавою оравой.

Вот так-то, брат... “Планету сотвори!”
Ну ладно, выше голову, пехота!
Я рад послушать россказни твои:
как поживает Черная Суббота?»

VI

О мистер X, зело ты белозуб,
со всеми в мире ладишь ты отменно,
а я вот невоздержан, часто груб –
могу в сердцах сказать: «Какого хрена!»

Но что с того? Я просто человек,
я никогда не стану депутатом.
Верши, верши державный свой разбег,
выращивай в теплице мирный атом.

Мобильный телефон и свой E-mail –
еще, мой друг, не признак превосходства:
мне и без них за тридевять земель
в мгновенье ока прыгнуть удается.

Дано мне быть, куда и ты не вхож,
чего ж не жить, друг друга не касаясь?
«Ты уязвлен», – кивает скорбно. Что ж,
согласен – обывательская зависть.

Я ерничаю, с чернью заодно,
и вот – взамен кефира и компота
пью каждый вечер черное вино...
На этикетке – «Черная Суббота»!

VII

«Все тот же сон! Все тот же страшный сон!» –
в ночи стенаю вроде Хворобьева.
Чудовищами снова окружен,
не помню я спасительного слова.

Избавь меня от бреда, мистер X,
от мерзких рож на грани разложенья;
их чмоканье, их чавканье и писк
любого доведут до исступленья.

Скорей! Уже почти у самых глаз
колышется бесформенная масса...
И вдруг вся блажь мгновенно улеглась –
так бурю укрощали бочкой масла.

Смотрю – мой мистер X стоит в дверях,
и выраженье глаз непостижимо.
«Желаешь, чтоб тебя оставил страх?
Для этого достаточно режима.

Коль хочешь быть спокоен и здоров,
отныне твоя главная забота –
не нервничать и слушать докторов;
глядишь – и сгинет Черная Суббота».

VIII

Сегодня был обыкновенный день:
пил чай, курил, бродил вдоль коридора.
Не помнил ни видений, ни идей –
довольно экстатического вздора.

Листал журналы. Боже, что за муть!
Потом глядел в окно оцепенело.
Быть может, лечь, попробовать вздремнуть?
Ну нет, дружок, берись-ка ты за дело!

Работал тупо кряду семь часов –
заныла шея, плечи онемели.
Все, баста! Папку с текстом – на засов!
(Приятно ощущать себя при деле...)

Обедал кратко. Снова закурил.
Еще одно усилье – вынес мусор.
Потом звонил и в трубку говорил
(спасибо, что хоть семечки не лузгал).

Потом крутили старое кино.
Одна поет: все жду, все жду кого-то.
Напрасно ждешь: за окнами темно.
Сегодня тоже Черная Суббота...

IX

Нет, мистер X! Так тоже не могу:
«мне скучно, бес!» Кого позвать на помощь?
Уж лучше вновь вертеться в том кругу...
Я код забыл – быть может, ты напомнишь?

Мой визави прищуривает глаз:
«Код прост, – он отвечает, – три шестерки.
Вот только не советую сейчас».
«А что?» – «Да то, что гладят против шерстки.

Туда сейчас двадцатый льется век –
точней, его отходы вниз сливают:
всю пену, грязь, всех нравственных калек.
Вообрази: они там оживают.

Там рады будут встретить, хохоча,
все то, про что сказал ты: Холмы Хлама.
Палач казнить там будет палача,
а хам, с цепи сорвавшись, – хаять хама.

Там предадут предателей, а жечь
всех тех, кто жег, – тяжелая работа...
Ты помнишь – ты рассказывал про печь?
Представь: там та же Черная Суббота».

X

Столетие склоняли так и сяк,
то с кремнием, то с радием спрягали,
а вот по мне, коль скоро нужен знак,
то это печь, куда ушли скрижали.

Простая печь. Надежный агрегат.
Устройство для сжигания бумаги...
Как ум ее создателя богат!
Какой полет смекалки и отваги!

Я эту печь с натуры срисовал:
поверьте, в сочетании тех линий
есть все – и фюрер, и лесоповал,
и комсомол, и «Буря над пустыней».

В ней все и вся согласны меж собой –
Юровский ли, Везувий ли, «Титаник»,
последний и решительный наш бой,
Кабул и Ольстер, Грозный и Майданек.

Оскал печи – как времени оскал,
зияющая смертная зевота.
Я даже доказательств не искал,
я понял: это – Черная Суббота.

XI

Мой мистер X, скажи мне, отчего
вокруг так много каверз и загадок?
Кто весь добра и света торжество,
одновременно пакостлив и гадок.

Ей-богу, впору просто зарыдать!
Вопросы постоянно возникают:
за что дано нам мыслить и страдать?
«А вот за то!» – и шлет меня в нокаут.

Звенит в ушах, в глазах плывут круги,
цветные взбаламученные пятна,
потом вдруг – тишина, вокруг – ни зги,
и кто-то произносит очень внятно:

«Вода, и все. Еще – обмен веществ.
Все взлеты. Все мечты. Все наважденья.
Был вопль – он смолк. Был страх – и тот исчез.
Ложитесь спать. Оставьте ваши бденья».

Доходит: это сам я говорю,
я строки эти выдал, а не кто-то.
Что там за дата по календарю?
Ну да, конечно: Черная Суббота.

XII

Очухавшись, заохал, закряхтел:
«Черт знает что! довольно плотный график!
Не отойти ли мне от этих дел?
Да будет так – уйду в монахи, на фиг!

Почто ты хулиганишь, мистер X?»
Он вновь отводит руку для удара.
«Да что с тобой, – кричу ему, – окстись!
Не надо мне подобного кошмара!»

«Не надо? – отвечает. – Ты прозрел?
Валандайся с тобой, как некий Воланд!
Пора понять, что ты довольно зрел –
уже, во всяком случае, не молод.

Или не юн... Давно пора понять:
у каждого из нас свои задачи.
Скула болит? Да что теперь пенять!
Коль сильно обижаешься, дай сдачи.

А нет – дай руку. Буду должником,
но впредь не вздумай корчить идиота.
И без того все в мире кувырком,
не зря сказал ты: Черная Суббота».

XIII

Мне сорок лет. Я полон сил, как черт.
Вот только зубы, сволочи, поплыли.
Ну что ж, ведь тот, кто молвил: «Все течет», –
давным-давно и сам стал горстью пыли.

Меж тем хотят меняться до сих пор:
все яростно поют про перемены
и ради них то рвутся под топор,
то в петлю лезут, то вскрывают вены.

Но толку – чуть. Круг замкнут навсегда.
Он рубежами четко ограничен.
Гори, гори, полночная звезда,
мороча всех святым своим обличьем!

Когда-то Фауст рек: «Остановись!» –
и все остановилось и зависло.
Напрасно к нам взывает эта высь –
в благих порывах нет отныне смысла.

Всю жизнь щенячий чувствовал восторг,
трудился до семнадцатого пота,
а всех усилий горестный итог –
вломилась в двери Черная Суббота.

XIV

Под сумерки я вышел в старый сад,
под сень несуществующих деревьев.
Я предсказал – и он бетоном смят,
последним вздохом душу мне поверив.

Шуршит давно ушедшая листва,
холодные ключи бренчат в кармане,
и грустные рождаются слова
о слякоти и вкрадчивом тумане.

Мой старый сад, давай поговорим.
Ты в памяти моей живешь и стонешь...
Но горек сигарет дешевых дым,
и кажется: вот-вот ты в нем утонешь.

Как горестно тебя мне потерять,
отдать забвенью темному навеки!
Я должен твое имя повторять,
чтоб видеть сквозь опущенные веки.

Нежданный ветер дунул, зябковат,
в лицо мне метя из-за поворота...
И было очень странно сознавать,
что это тоже Черная Суббота.

XV

Мы снова отправляемся на бал,
где плоти цвет бесстыдно фиолетов.
Вошли – и нас приветствует обвал
грохочущих, как жесть, аплодисментов.

«Как много здесь кривляющихся рож!
Нет, мистер X, не выдержу я долго.
А ты, карга, не трожь меня, не трожь!
Послушай, здесь бедлам один, и только».

«Плясунчиков и голых обезьян
всегда хватало, да и хватит, если
умалишенных фюрер истреблял,
ан нет – умалишенные воскресли.

И в этом исключительности нет,
кому-то это кажется спасеньем.
Гляди: стоит юродивый поэт,
он каждый день считает воскресеньем».

«Избавь меня от шуток, мистер X!
И так я их наслушался без счета.
Ты, если хочешь, здесь повеселись,
а мне обрыдла Черная Суббота».

XVI

«Я тоже научился рифмовать, –
промолвил мистер X, явившись ровно
в четыре ночи. – Слог мой резковат,
но для пародий годен безусловно».

«Кого ж ты пародируешь?» – «Тебя!»
«А ну прочти!» – «Пожалуйста! Вот только
учти, что это сказано любя,
хоть у тебя не вызовет восторга:

О быт, ты – мир! Пусть это и старо,
но вопрошу: как жить мне в этом мире,
где кран течет, где полнится ведро,
где чад и гам –  как жить в своей квартире?!

Повсюду ледяные сквозняки,
обои виснут, липнет паутина...
Я сотрясаюсь, стиснув кулаки:
будь проклята, постылая рутина!

В трусах на кухню ночью выхожу,
давлю гадливо черного проглота –
ведь это, по секрету вам скажу,
не таракан, а Черная Суббота!»

XVII

«Ну что, уел тебя я? – говорит
мне пародист с довольною усмешкой. –
Опять заря над крышами горит,
пойдем смотреть – прошу тебя, не мешкай!»

Мы вышли на распахнутый балкон:
вставало солнце из-за груд бетона,
и был невыносимым небосклон
настолько, что хоть выбросься с балкона.

«Не съесть, не выпить, не поцеловать, –
бормочет мистер X, ломая руки. –
Я мог бы душу дьяволу продать,
чтоб с миром тем вовек не знать разлуки!»

Он указал на пламенную твердь,
и что-то в его взгляде или жесте
сказало мне: он тоже выбрал смерть,
чтоб нам помочь, страдая с нами вместе.

Откуда ты явился, мистер X?
В чем ищешь ты опоры и оплота?
Горит заря над нами, словно Стикс,
а между нами – Черная Суббота.

XVIII

«Скажи, мой друг, к чему стремишься ты,
колдуя над волшебною цифирью?» –
«Преодолев границы темноты,
тем самым область света я расширю».

«Ты на загадки, право же, горазд!
Наука – это посох для увечных! –
так говорит любой Екклезиаст,
читай: любой из встречных-поперечных».

«Ну вот, опять цитируешь Рембо!
Все то, о чем твержу я, не наука –
ей миру кости выправить слабо,
а только в этом цель моя и мука.

Наука – ваш пархатый патриарх,
чью бороду обритые канальи
корнали, вороша его же прах,
и вроде бы успешно обкорнали.

А мы – мы лезем в логово врага,
нас не смущает дьявольская рвота.
Чтоб костяная сгинула нога,
идем туда, где Черная Суббота».

XIX

Доносится резины краткий взвизг,
мгновение – и в дверь мою стучатся.
Я открываю – входит мистер X:
«Привет, мой друг! Заехал попрощаться.

Я уезжаю – может, навсегда.
Давно разоблаченная морока –
как свежеиспеченная беда:
не угадать ни тяжести, ни срока.

Тот путь, что мы прошли с тобой вдвоем,
ни для кого уже не повторится:
нельзя в один и тот же водоем...
Ты лучше знаешь, как там говорится.

Но пусть тебя ведет твоя строка,
твоя обмолвка пусть тебя обяжет:
“Мне нужно жить, валяя дурака,
и говорить, чего никто не скажет”.

Шагай вперед – пускай в полубреду,
пусть – судороги, колики, ломота...
Прощай, мой друг! И я вперед пойду –
плевать на то, что Черная Суббота!»

XX

Иду один заснеженной тропой,
и только наст поскрипывает знобко.
Веди, тропа! Я вечный спутник твой,
пока не разлучит нас остановка.

Какая темь! Какой везде мороз!
Вот-вот, поди, застынет даже время.
Средь ледяных завьюженных корост
иду в ночи, окурком губы грея.

Строку обронишь – мерзнет, как плевок,
комочком звонким падая на землю.
Субботы Черной я не превозмог,
припал к ее губительному зелью.

Придет весна? Как мило и старо!
Я знаю – до весны на землю лягу.
Но все же ты скрипи, мое перо,
погань на все согласную бумагу.

Ведь прав, хоть слеп, юродивый поэт –
настанет воскресенье для кого-то.
Пускай надежд почти уже и нет,
но кончится и Черная Суббота.