Джон Китс. Ода к соловью

Посвящаю этот перевод Ольге Денисовой. Мы много с ней говорили о Китсе и поэтическом переводе последнее время. Китс невероятно прекрасен и невероятно труден. Я перевел две его оды и сонет в 1982 году и не думал, что вернусь к нему снова. Не будь наших с Олей обсуждений, и не вернулся бы. Спасибо, Оля.


Щемит в груди. Какой-то властный сон,
Как будто я, уже испив цикуты,
Наполовину в Лету погружен,
Сковал мне сердце, отсчитав минуты.
Но жизнь во мне теперь бежит полней.
  Я весь в твоем неомраченном счастье,
    Певец крылатый лета средь ветвей,
В мелодии твоей,
  Рождающейся в сладком соучастье
    С листвою майской, с кружевом теней.

Как жажду я глоток того вина,
Той драгоценной вековой прохлады,
В которой солнца кровь сохранена,
Прованса песнь и терпкость винограда.
Как я томлюсь губами ощутить
  Край кубка с чистой влагой Иппокрены,
    В котором пена радостно кипит.
Припасть, вдохнуть, отпить
  И унестись с тобою в мир нетленный
    Оставив здесь и страх, и боль, и стыд.

Ах, унестись, пропасть во мгле лесной,
Забыть про всё, чем слабость, глупость, злоба
Опутали злосчастный род людской,
Сковав нам силы от пелен до гроба.
Здесь немощь длит свой век, страшась уйти,
  А молодость слабеет от лишений,
    Здесь мысль и скорбь одно. Что знаешь ты
О горестном пути,
  Где срок любви лишь несколько мгновений
    И меркнет блеск в глазах у красоты?

Скорей отсюда. Мне не нужен Вакх
С гепардами влекомой колесницей,
Взлетаю на невидимых крылах
Поэзии к тебе, ночная птица.
И вот уже мы рядом. Ночь нежна.
  Как здесь темно! Наверное, царицей
    По небесам средь звезд плывет луна,      
А здесь твоя страна
  И тот лишь свет, что в силах просочиться
    Сквозь ставни леса и засовы сна. 

Не разглядеть во тьме цветы у ног,
Но воздух ночи так благоухает,
Что каждый маем призванный цветок 
По имени себя мне называет.
Здесь все они. Их словно вижу я:
  Боярышник, шиповник. Под листвою   
    Фиалка нежная утаена,
И в ожиданье дня
  С его неисчислимой мошкарою
     Спит роза, сока сладкого полна.      

Тьма мне близка. Как часто в час ночной
Просил я смерть как ласкового друга
Впустить меня в спасительный покой
Без боли, без томленья, без испуга.
О, если бы сейчас в небытие
  Перенестись, пока так воздух чуден,
    Пока весь мир восторг и торжество,
Под пение твое
  Уйти навек, не дожидаясь буден,
     Чтоб более не слышать ничего.

Ты не рожден для смерти. Ты же дух,
Блаженный дух. О, сколько поколений
Твоею песней наполняли слух
В счастливом бегстве от земных мучений.
Ты помнишь, как светлел у Руфи взгляд,
  Когда над ней, опустошенной горем,
    Пролился дождь пленительных рулад,
Ты помнишь окон ряд,
  Таинственно являвшихся над морем
     В туманной мгле на зов твоих услад. 

Но стран тех нет уже. Пора домой.
Прошло, прошло… Фантазии всесилье,
Увы, преувеличено молвой,
Легко ее изнемогают крылья.
Ты улетаешь, эльф. Ну что ж, лети.
  Вниз по холму и дальше за рекою
    Еще обрывки пения слышны,
И вот всё позади.
  Но что же было все-таки со мною?
    Как разделить теперь, где явь, где сны?



Ode to a Nightingale


My heart aches, and a drowsy numbness pains
  My sense, as though of hemlock I had drunk,
Or emptied some dull opiate to the drains
  One minute past, and Lethe-wards had sunk:
'Tis not through envy of thy happy lot,
  But being too happy in thine happiness,
    That thou, light-winged Dryad of the trees,
          In some melodious plot
  Of beechen green, and shadows numberless,
    Singest of summer in full-throated ease.
 
O for a draught of vintage! that hath been
  Cool'd a long age in the deep-delved earth,
Tasting of Flora and the country-green,
  Dance, and Provencal song, and sunburnt mirth!
O for a beaker full of the warm South!
  Full of the true, the blushful Hippocrene,
    With beaded bubbles winking at the brim,
          And purple-stained mouth;
  That I might drink, and leave the world unseen,
    And with thee fade away into the forest dim:
 
Fade far away, dissolve, and quite forget
  What thou among the leaves hast never known,
The weariness, the fever, and the fret
  Here, where men sit and hear each other groan;
Where palsy shakes a few, sad, last grey hairs,
  Where youth grows pale, and spectre-thin, and dies;
    Where but to think is to be full of sorrow
          And leaden-eyed despairs;
  Where beauty cannot keep her lustrous eyes,
    Or new Love pine at them beyond to-morrow.
 
Away! away! for I will fly to thee,
  Not charioted by Bacchus and his pards,
But on the viewless wings of Poesy,
  Though the dull brain perplexes and retards:
Already with thee! tender is the night,
  And haply the Queen-Moon is on her throne,
    Cluster'd around by all her starry Fays
          But here there is no light,
  Save what from heaven is with the breezes blown
    Through verdurous glooms and winding mossy ways.
 
I cannot see what flowers are at my feet,
  Nor what soft incense hangs upon the boughs,
But, in embalmed darkness, guess each sweet
  Wherewith the seasonable month endows
The grass, the thicket, and the fruit-tree wild;
  White hawthorn, and the pastoral eglantine;
    Fast-fading violets cover'd up in leaves;
          And mid-May's eldest child,
  The coming musk-rose, full of dewy wine,
    The murmurous haunt of flies on summer eves.
 
Darkling I listen; and, for many a time
  I have been half in love with easeful Death,
Call’d him soft names in many a mused rhyme,
  To take into the air my quiet breath;
Now more than ever seems it rich to die,
  To cease upon the midnight with no pain,
    While thou art pouring forth thy soul abroad
          In such an ecstasy!
  Still wouldst thou sing, and I have ears in vain—
    To thy high requiem become a sod.
 
Thou wast not born for death, immortal Bird!
  No hungry generations tread thee down;
The voice I hear this passing night was heard
  In ancient days by emperor and clown:
Perhaps the self-same song that found a path
  Through the sad heart of Ruth, when, sick for home,
    She stood in tears amid the alien corn;
          The same that ofttimes hath
  Charm'd magic casements, opening on the foam
    Of perilous seas, in faery lands forlorn.
 
Forlorn! the very word is like a bell
  To toll me back from thee to my sole self!
Adieu! the fancy cannot cheat so well
  As she is famed to do, deceiving elf.
Adieu! adieu! thy plaintive anthem fades
  Past the near meadows, over the still stream,
    Up the hill-side; and now 'tis buried deep
          In the next valley-glades:
  Was it a vision, or a waking dream?
    Fled is that music: — do I wake or sleep?