жить сегодняшним днём

Очковтирательство любви по воле некоего фининспектора превратило меня в склонного к обобщениям эмоционального голодранца и заставило обратиться к прошлому.

Для меня это состояние не ново.

Сколько себя помню, я никогда не жил сегодняшним днём – у меня для этого слишком хорошая память и богатое воображение.

События прошлого воодушевляют или огорчают меня, заставляя строить прожекты или рисовать печальные картины будущего, а сегодняшний день служит лишь незначительным связующим звеном между минувшим и грядущим.

Тот факт, что я не живу сегодняшним днём, не тревожит меня: во-первых по причине того, что он сам по себе имеет отношение исключительно к сегодняшнему дню, а сегодняшним днём, как я уже говорил, я не живу, а во-вторых картины прошлого и будущего рисуются в моём воображении исключительно сегодня, а это и есть моя посильная дань сегодняшнему дню.

Таким образом, любые описания природы и городского пейзажа, которые терпеливый читатель может обнаружить в моих тестах, есть добросовестные копии или коллажи из произведений других авторов, на которых лежит только слабая тень моих собственных смутных воспоминаний.

Неоднократно в жизни мне встречались люди, живущие не так как я, а сегодняшним днём: о мужчинах и говорить нечего – взгляд их потух или полыхает неестественным пламенем, а лица неоправданно бледны или излишне розовы; женщины же напротив необыкновенно привлекательны. Жить сегодняшним днём для красивой женщины абсолютно естественно.
Думаю, что прошлое и будущее для подобной женщины каким-то причудливым образом происходят в настоящем.

Приблизительно таким, ничего не значащим для меня прохладным летним сегодняшним днём, в возрасте четырнадцати лет я, помогая бабушке по хозяйству, находился на северной, но ещё не суверенной Украине в частном дворике дома, в котором вырос.

От соседних наш участок был ограждён в то время кустами крыжовника, каждый второй из которых считался нашим, а с улицы Шевченко от колонки до угла улицы Коммунистической – редким некрашеным дощатым забором.

Выход в большой мир обеспечивала калитка с громогласной щеколдой, звук которой, означавшей приходы и уходы, кажется вот сейчас, через тридцать лет он раздайся – я узнаю.

Кого только ни пропустила наша калитка за свои сто пятьдесят лет!: от немецких солдат в Первую мировую через махновцев, деникинцев и петлюровцев в Гражданскую до участников первомайских демонстраций в мирную войну между городом и деревней; лишь в мою бытность через неё проходили цыганки-гадалки, беглые солдаты, браконьеры, торговавшие рыбой,  – и всё это не считая армады соседей, знакомых и родственников, приносивших и уносивших с собой романы и заметки своих жизней, а из вещей – вообще всё на свете, но, в конце концов, унесших и бабушку.

Но в  тот сегодняшний день, а точнее в один из его моментов, бабушка в свои семьдесят пять в полном здравии двигалась от сарая к дому мимо калитки. Та приоткрылась и во двор осторожно заглянула женская старушечья голова в ситцевом бледном платке, оставив на улице Шевченко половину светлой блузки и две трети тёмного сарафана. 

С квартирной дверью, снабжённой замками, такая половина вхождения невозможна – если гостя впустили, то его сначала увидели в глазок и он, опознанный и впущенный, входит весь, а если гостю только открыли дверь, то он стоит перед ней вертикально тоже весь.

Не дойдя десяти шагов до калитки, но и не замедлив своё движение, бабушка буднично
произнесла ничуть не громче чем это нужно синице на нашей сливе, но чтобы её слышали все соседние синицы: «Заходи, Дуня».

Это было удивительно – я знал всех, в том числе по именам – смотри выше про память – кому на такой длине и частоте звуковой волны бабушка могла разрешить вход во двор.

В бабушкином «Заходи, Дуня» не было «Здравствуй, Дуня». Так сдержанно и устало впускают соседей, должных пятёрку до пенсии больше двух месяцев. Но никакой Дуни за последние десять лет порог нашего двора не переступало, а бабушка в гости не ходила совсем.

Две старушки, одинаково низкорослые и сухонькие на долю секунды застыли друг перед другом глаза в глаза, и как-то внезапно морщины их начали разглаживаться.
«Пойдём в дом», – сказала бабушка. Я покрался следом и из соседней с проходной кухней комнаты стал свидетелем самого удивительного диалога в своей жизни.

Слышал я не всё – старушки, реагируя на моё соседство, разговаривали приглушённо, а часто – совсем шёпотом, что усиливало мой интерес.

Из разговора я понял, что бабушки не виделись больше сорока лет, и расстались соперницами.

Они не то,  что не были рады встрече – в силу возраста и перенесённых тягот войны и послевоенной разрухи, потери мужей и прочих житейских неурядиц они уже не очень-то могли радоваться чему бы то ни было, но зато и огорчаться уже не могли по-настоящему.

Впрочем, не допив по первой чашке чая, они выяснили друг о друге всё за сорок пролетевших лет, а кивком в мою сторону – а я ещё и подглядывал – бабушка вписала и меня в семейную генеалогию: «Сын младшей».

Буквально через пять-семь минут после начала беседа они,  слегка споткнувшись на десятке имён и фамилий: «Умерла.., умер.., инфаркт.., ещё на войне, а ты не знала?..», возвратилась и прочно укрепилась в точке невозврата.

– Дуня, я и уехала тогда из города и вышла замуж за Бориса – мой дед – только из-за  ухаживаний Козинцева.

. . .

– Аня, но и я не могла тогда иначе. Мне ничего не оставалось, как выйти за него.

Это собственно всё, что я услышал тогда, как ни старался. Остальное даже уже в четырнадцать лет, не было мне нужно. А теперь и подавно.

Ни в одной книге не читал я, когда из-за ухаживаний одного уезжали из города, чтобы выйти замуж за другого, а вышедшая замуж за освобождённого таким образом «одного» извинительным тоном сообщала об этом уехавшей.

Вы можете  дорисовать, исходя из своего опыта, любую интригу, а мне услышанного было достаточно, чтобы на некоторое время перестать жить собственным прошлым и будущим, отбросив притязания на взаимность в отношении примерно троих девочек из паутины улиц и переулков нашего городка. С некоторой гордостью и ради правды, оговорюсь, что в одном случае притязал всё же не я. Вот было бы весело, если бы всем этим притязаниям суждено было осуществиться!

Вдруг я осознал, что там, на кухне сидят и шепчутся совсем не старушки. На моих глазах со звуковым сопровождением произошло невероятное и единственное достоверное чудо в моей жизни – воздух погустел, а потом совершенно растаял и я увидел ожившие чёрно-белые фотографии из старого альбома. Я увидел двух невест тридцатых годов и, кажется, даже услышал джаз Утёсова.

Правда чудо было недолгим – тётя Дуня довольно быстро ушла. В последующие два прихода тёти Дуни ничего нового мне узнать не удалось – боюсь, что это было вообще невозможно.
Нестандартность истории знакомства бабушки и тёти Дуни ни тогда, ни теперь не смутила меня.

Не хватало ещё, чтобы моя бабушка вписывалась в стандартные литературные сюжеты!..

Но что же с сегодняшним днём?

По правде сказать, я думаю, что во всём нужна мера, навык и определённая хитрость: если денёк выдался солнечным, какие часто выпадают нынешней осенью, например, вполне можно им жить, надеясь на лучшее.

А ненастье можно игнорировать, предаваясь воспоминаниям о былом – не каждому же повезёт найти в жизни такой мощный рубильник-переключатель, как тётя Дуня.