наблюдения

Если меня кто-то услышит – это будет очень круто.

Представьте себе московскую сентябрьскую ночь, когда в и без того белесоватом воздухе взвешена будто бы меловая крошка. Холодно так, как бывает холодно в угловых палатах больниц в апреле; через открытое окно с улицы доносится странный запах, нечто среднее между нотками мокрого асфальта и мокрой же псины. В общем-то, несмотря на нелестные сравнения, аромат достаточно приятный: он нейтрален, он не раздражает обоняние, он весьма гармонирует с содержимым комнаты. Так и в жизни мы часто отдаем предпочтение не лучшему, даже не хорошему, но под-руку-удачно-подвернувшемуся, вроде как удачно вписывающемуся в состояние дел; вечная человеческая попытка стабилизировать свое неутешительное место в настоящем, встать твердо на ненадежной кочке посреди болота перед тем, как решительно двигаться вперед. Наверное, потому будущее и интересует нас нередко много больше настоящего: мечтая, планируя, мы продумываем не все подряд аспекты жизни, но только магистральную линию, le truc, в шаге влево-вправо от которой (линии) – мы, в принципе, готовы принять любую банальщину, хотя едва ли себе в том признаемся.
Если ты мечтаешь попасть на Каннский фестиваль, и попадаешь, и все чики-пуки, так ли сильно расстроит тебя паршивый туристический кофе? Зато если ты, уже держа пластиковый стаканчик, вдруг по какой-то прихоти судьбы в мгновение ока заделаешься кофеманом – да, ребятки, здравствуй, грусть, как говорила Франсуаза.

Комната почти пуста людьми и кипит ментально. Основной свет погашен, но остается светить зеленая лампа на высокой тумбе возле стола, отчего острокостный силуэт в зеркале, съежившийся дрожащей загогулиной, приобретает почти мистический оттенок. Отражения липнут к своим правообладателям на манер лизуна: ты уже отошел от зеркала, а всё чувствуешь след от цепкого взгляда с той стороны - на щеке, на шее, на коленке. Будьте прокляты, зазеркальные миры, будьте прокляты за свою объемность, многомерность, разные отражения с разных углов, за свое обаяние потустороннего, надвременного, свою кажущуюся полнокровность и будьте, наконец, прокляты навеки за свободную, омерзительно свободную от необходимости быть реальность.
«Ты просто завидуешь», - так ведь грех не позавидовать существованию полноценному и неподвластному смерти одновременно.
Хотя, может быть, зеркалам куда больнее биться, чем людям – умирать.

Архимед просил о точке опоры. Все, на самом деле, о ней ежечасно просят – потому и протянул афоризм века; и дело тут не в какой-то там планете, а в том, что когда подгибаются коленки, надо за что-то ухватиться, когда мысли рождают в голове мучительный калейдоскоп образов, застилающий глаза пестрой пеленою, надо направить на что-то зрачок. «Взгляд оставляет на вещи след», - сказал Бродский, причем – продолжим поэта, - оставляет ровно в той же степени, в какой образ вещи запечатлевается в нашем мозгу. Мы, наша память и наша бессознательная интуиция реальности для этой вещи становимся гарантом ее дальнейшего существования, эта вещь любит нас, как христианин любит Христа в ожидании его второго пришествия (для вещи – второго взгляда), а мы любим вещь, как полноправную частицу того, о чем думали в момент рокового glimpse.
Поэтому так важно правильно выбирать правильную обстановку для сильных чувств, и, напротив, нас так неумолимо влечет в наши так называемые «памятные места» (привычный столик в кафе, милые скамейки влюбленных, мост, с которого вы подумывали сброситься).
Поэтому так важно правильно выбирать собеседника в минуту боли, восторга, слабости – есть опасность влюбиться и привязаться не к человеку, но к своему пережитому ощущению.
Поэтому так важно вовремя уходить оттуда, где было плохо: вещи, видевшие твой кошмар, не распознающие плюсов и минусов эмоций, тянутся к тебе побегами, излучая, как в знак приветствия, те, ушедшие болезненные волны.