Зимний собор. часть первая

ЕЛЕНА КРЮКОВА

                ЗИМНИЙ СОБОР

                (ИЗБРАННОЕ)

                КНИГА СТИХОТВОРЕНИЙ

               
                «Вертикаль XXI век»
                EastWest
                Нижний Новгород
                2010    

ББК 84 (2Рос-Рус) 6
К84

Охраняется Законом РФ об авторском праве.
Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя.
Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.

                Художник
                Владимир Фуфачев


Крюкова Е. Н.
К84 Зимний собор (Избранное). Стихи. «Вертикаль XXI век»; East-West, Нижний Новгород, 2010. -

ISBN 5-85480-095-0                ББК 84 (2Рос-Рус) 6

     Набат и пламень. Гул площади и шепот любви. Портреты чужих судеб и крик сердца. Яркое знамя на гробе мертвого века – и живые голоса, прорезающие золотом, суриком, киноварью толщу мрака всесильного времени.
     Четыре стены незримого храма. Шестнадцать фресок, многофигурных композиций. Елена Крюкова – мастер стихотворной фрески. Она не боится крупной формы, слепящих контрастов, чистых красок.
     Внутри выстроенного ею словесного собора звучит музыка. Ее не спутать ни с чем.
     Перед нами работа художника – одного из немногих в современной русской литературе, кто осмелился бросить вызов изменчивой моде силой и вечностью мощного образа.


ISBN 5-85480-095-0                © Крюкова Е. Н., 2010
                © «Вертикаль XXI век» 2010
                © East-West, 2010      

                ЗАПАХ КЕРОСИНА – ЗАПАХ ЖИЗНИ


В сем мире я поругана была.
На топчане распята. В морду бита.
И все ж – размах орлиного крыла
Меж рук, воздетых прямо от корыта.

                Елена Крюкова


Протягивая Адаму яблоко, не соблазняет. Кормит. Вытягивает с того света. Не в райских кущах происходит дело – скорее в джунглях, а по-нашему, «в тайгах», а еще более по-нашему – в бараке сезонников, в приемном покое дурдома, в преисподней метро. И она, поденка, сезонница, железнодорожка, прошедшая через стон вокзалов и вой кладбищ, не может обойтись без тысячелетних мифов, и вычитывает их из старинных книг, и все пытается соединить с этим стоном, с этим воем, с этим хрипом, с этим матом.
Христос у нее не по Тивериадской воде идет, Он бежит по тонкому байкальскому льду и, добежав, просит глоток водки, и на Него набрасывают тулуп.
Волоча крест по грязи, просит у встречного мужика курнуть. Магдалина – девочка с косичками… Целует ледяную ступню, рассыпая волосы по сугробу. Холодно. Снежной белизной замыкается черный путь. И не в «яслях лучезарных» эта жизнь начинается, а в «проходных дворах», в «дыму котельных». Вот это Рождество:

Искусаны в кровь одичалые рты.
Никто не подходит. Храпят акушеры
В каптерке. И болью предродовой веры
Бугрятся божественные животы.

Не рабский зрак – содомский. Когда-то безумная смелость требовалась от художника – сквозь божественное ослепление прорваться к реальности: написать Магдалину площадной девкой. Теперь безумная кротость требуется: написать площадную девку – Магдалиной. В нашем низком прозреть – высокое.
Катят в лимузинах «новые русские»; чернобыльские вдовы глядят вслед их выхлопам. Стучат топоры рубщиков на рынках, малиновым цветом горят скулы девок, и никто не скажет, что же это с нами: конец света? возрождение? припадание к христианским истокам? дикий взрыв языческой мощи?
Неважно. Так и так – любить.
«Язычники, отребье обезьяны, я так люблю, беспомощные, вас, дерущихся, слепых, поющих, пьяных, глядящих морем просоленных глаз…»
«Люблю» - слово слепящее, оно открывает наготу душ и немощь тел.
Оно роднит теперешнего афганского калеку с доходягой сорок шестого года, ведущим «по дегтю озерной волны» баржу с прогнившей картошкой. Довезет? Загнется? Смерть – таинство, смерть – быт. Детям варят желатин. За слиток масла платят золотом. За кусок проржавленного сала могут убить, как убили мужика «на Карповке». Запах керосина – запах жизни. Это жизнь, где война равна миру.
«Отец не плакал – он давал слезам затечь обратно в душу».
На той барже – отец, как явствует из биографических створов героини. А может, сын, как явствует из ее воспаленных чувств. Какая разница? Отец, сын, или муж – все едино в мире, равном войне, где надо спасать каждого. На то и женская душа, чтобы спасать, не различая, свой или чужой, потому что свои – все.
«Мои сыны они – и бледный лейтенант, и зэк пропащий».
В мужчине сила, в женщине слабость – ответил когда-то основоположник научного коммунизма на вопрос шуточной анкеты, невзначай сформулировав нешуточный принцип, на котором по традиции стоит человеческая природа.
В России, как всегда, все «наоборот»: российская реальность поменяла детей природы местами. В мужчине не чувствуется патентованной силы, и потому эту силу ищет в себе женщина. Не писаная красавица и не Магдалина с косичкой, а двужильная конь-баба, в морщинах, с иссохшей грудью, с распяленным ртом, с дощатыми углами плеч, со звонкими топорищами ключиц, с животом в рубцах. Только такая и справится.

- Вставай, мужик, дурак, какой ты глупый –
Замерзнешь, задубеешь, заскулишь…
Тебя целую крепко прямо в губы,
Прогоркло, пьяно дрогнувшие лишь.

Такая оживит. Мертвого поднимет! Тут тебе не в горящую избу и не коня на скаку, тут – из духовного Чернобыля выволакиваться надо, и железных коней укрощать пожутче есенинских. И не традиционными средствами (соловей… роза… - в наших-то широтах?!), а тем спасать, что порождает и «соловья», и «розу», и весь эротический арсенал лирики на нашем колотуне.
«Ибо Эроса нет, а осталось лишь горе – любить».
Она любит. «Невидяще, задохнуто, темно. Опаздывая, плача, проклиная. До пропасти. До счастия. До края…»
Нижегородка Елена Крюкова, стихи которой я цитировал, - ярчайшее дарование в лирике последних лет. Но я не о «лирике». Я о женской душе, которая соединяет в нас концы и начала, упрямо вчитывая «русское Евангелие» в нашу неповторимую жизнь.

                Лев Аннинский



                Моему сыну Николаю Крюкову
                посвящаю Избранное
                из всех моих Времен -
                отныне и навсегда


                СЕВЕРНАЯ СТЕНА


ФРЕСКА ПЕРВАЯ. КРАСНЫЕ ГРАНАТЫ НА БЕЛОМ СНЕГУ

              ИЗГНАНИЕ ИЗ РАЯ. МЕТЕЛЬ

Я была такой маленькой, маленькой. В жгучей шубе пуховой.
Непрожаренной булочкой маковой в пирожковой грошовой.

Тертой в баньке неистовой матерью - Чингисханской мочалкой.
Оснеженной церковною маковкой - занебесной нахалкой.

Над молочными стылыми водами… - плодными ли, грудными… -
Я шагала январскими бродами и мостами пустыми.

Грызла пряник на рынке богатеньком - винограды в сугробах!..
Надо мной хохотали солдатики, за полшага до гроба…

Пил отец и буянил торжественно… Мать - мне горло лечила…
Я не знала тогда, что я - Женщина, что я - Певчая Сила.

Мне икру покупали… блины пекли!.. Ночью - корку глодали…
Вот и вылились слезы, все вытекли, пока мы голодали…

Это после я билась и мучилась, била камни и сваи…
Я не знала, что - Райская Музыка, что - в Раю проживаю…

Что снега васильковые мартовские под крестами нечищеными -
Это Рай для хохочущей, маленькой, херувимочьей жизни…

Светлый Рай!.. - со свистками и дудками молодых хулиганов,
С рынка тетками, толстыми утками, - боты в виде наганов, -

С пристанями, шкатулками Царскими, где слюда ледохода, -
То ль в Хвалынское, а может, в Карское - твой фарватер, свобода!.. -

Рай в варенье, в тазу, в красных сливинах! В куржаке, как в кержацких
Кружевах!.. Рай в серебряных ливнях, Рай в пельменных босяцких!..

Майский Рай синих стекол надраенных!.. Яшмы луж под забором!..
Рай, где кошки поют за сараями - ах, архангельским хором!..

Ангелицы, и вы не безгрешные. В сердце - жадная жила.
Я не знала - орлом либо решкою! - где, когда - согрешила.

Где я сгрызла треклятое яблоко, в пыль и в сок изжевала!..
Где надела преступные яхонты, Зверя где целовала…

Мать завыла. Собака заплакала. Рвал отец волосенки.
Поднял Ангел свечу: оземь капала воском горьким и тонким.

Затрубили из облак громадные, несносимые звуки.
В грудь, в хребет ударяли - с парадного - костоломные руки.

И воздел Ангел меч окровяненный,
Как солдат, первым злом одурманенный,
“Вон!” - мечом указал мне:
На метель, острым рельсом израненную,
На кристаллы вокзалов.

Вот твой путь, сумасшедшая грешница. Вот повозка стальная.
Вот трясутся кровать и столешница на булыжниках Рая.

И заплакала я. И метелица била в ребра, как выстрел.
Жизнь, ты бисер! Ты килька, безделица! Черный жемчуг бурмистров!

Пиво в Райской канистре шоферичьей… Дай хоть им поторгую…

...об изгнаньи из Рая - без горечи
И без слез… - не могу я…

                ***

Я из кибитки утлой тела
Гляжу на бешено гудящий подо мной
Огромный мир, чужой. Я не успела
Побыть в нем шлюхой и женой.

А только побыла я танцовщицей
На золотых балах у голых королей;
А только побыла я в нем царицей
Своей любви,
Любви своей. 

                БЕГ

Останови! - Замучились вконец:
Хватаем воздух ртом, ноздрями,
С поклажей, чадами, - где мать, а где отец,
Где панихидных свечек пламя, -

По суховеям, по метелям хищных рельс,
По тракту, колее, по шляху, -
Прощанья нет, ведь времени в обрез! -
И ни бесстрашия, ни страха, -

Бежим, бежим...
Истоптана страна!
Ее хребет проломлен сапогами.
И во хрустальном зале ожиданья, где она,
Зареванная, спит, где под ногами -

Окурки, кошки, сироты, телег
Ремни, и чемоданы, и корзины, -
Кричу: останови, прерви сей Бег,
Перевяжи, рассекнув, пуповину!

Неужто не родимся никогда?!
Неужто - по заклятью ли, обету -
Одна осталась дикая беда:
Лететь, бежать, чадить по белу свету?!

Ползти ползком, и умирать ничком -
На стритах-авеню, куда бежали,
В морозной полночи меж Марсом и стожком,
Куда Макар телят гонял едва ли...

Беги, народ! Беги, покуда цел,
Покуда жив - за всей жратвою нищей,
За всеми песнями, что хрипло перепел
Под звездной люстрою барака и кладбища!

Беги - и в роддома и в детдома,
Хватай, пока не поздно, пацаняток,
Пока в безлюбье не скатил с ума,
Не выстыл весь - от маковки до пяток!

Кричу: останови!.. - Не удержать.
Лишь крылья кацавеек отлетают...
Беги, пока тебе дано бежать,
Пока следы поземка заметает.

И, прямо на меня, наперерез,
Скривяся на табло, как бы от боли,
Патлатая, баулы вперевес,
Малой  -  на локте, старший - при подоле,

Невидяще, задохнуто, темно,
Опаздывая, плача, проклиная...
Беги! Остановить не суждено.
До пропасти.
                До счастия.
                До края.

                КЛАДОВКА

…Старый граф Борис Иваныч, гриб ты, высохший на нитке
Длинной жизни, - дай мне на ночь поглядеть твои открытки.
Буквой “ЯТЬ” и буквой “ФИТА” запряженные кареты -
У Царицы грудь открыта, Солнцем веера согреты…
Царский выезд на охоту… Царских дочек одеянья -
Перед тем тифозным годом, где - стрельба и подаянье…
Мать твоя в Стамбул сбежала - гроздьями свисали люди
С Корабля Всея Державы, чьи набухли кровью груди…
Беспризорник, вензель в ложке краденой, штрафная рота, -
Что, старик, глядишь сторожко в ночь, как бы зовешь кого-то?!
Царских дочек расстреляли. И Царицу закололи.
Ты в кладовке, в одеяле, держишь слезы барской боли -
Аметисты и гранаты, виноградины-кулоны -
Капли крови на распятых ротах, взводах, батальонах…

Старый граф! Борис Иваныч! Обменяй кольцо на пищу,
Расскажи мне сказку на ночь о Великом Царстве Нищих!
Почитай из толстой книжки, что из мертвых все воскреснут -
До хрипенья, до одышки, чтобы сердцу стало тесно!
В школе так нам не читают. Над богами там хохочут.
Нас цитатами пытают. Нас командами щекочут.
Почитай, Борис Иваныч, из пятнистой - в воске! - книжки…
Мы уйдем с тобою… за ночь… я - девчонка… ты - мальчишка…
Рыбу с лодки удишь ловко… Речь - французская… красивый…

А в открытую кладовку тянет с кухни керосином.
И меня ты укрываешь грубым, в космах, одеялом
И молитву мне читаешь, чтоб из мертвых - я - восстала.

                ***

Земля?!.. Вы кому расскажите.   
А воля?!.. - пропита дотла.          
В парче грязнобурые нити            
Двуглавого вышьют орла.            
А мы его ножичком вспорем         
И выпорем золото лет.               
А мы о Священном не спорим:      
Ведь нынче Священного нет.   

Ты можешь мне врать, завираться,
Ладонь прижимать ко груди,
Ночьми перемалывать Святцы,
Молить и снега, и дожди!.. -
Не верю. Ни слову не верю!
Ни лику! Ни слезной скуле!

Закрыты Небесные двери.
Поземка метет по земле.

                РОЖДЕСТВО

Рычала метель, будто зверь из норы.
Летел дикий снег. Жженый остов завода
Мертво возлежал под огнем небосвода.
Зияли, курясь, проходные дворы.
Трамваи - цыганские бубны - во тьме
Гремели. Их дуги - венцами горели,
Сквозь веко окна ослепляя постели -
В чаду богадельни и в старой тюрьме.
Куда-то веселые тетки брели.
В молочном буране их скулы - малиной
Пылали! За ними - приблудная псина
Во пряничной вьюге горелой земли
Тянулась. Кровавые гасли витрины.
Спиралью вихрился автобусный смог.
Народ отдыхал. Он давно изнемог
Нести свое тело и душу с повинной
И класть их, живые, у каменных ног.

Тяжелые трубы, стальные гробы,
Угодья фабричные, лестниц пожарных
Скелеты - все спало, устав от борьбы -
От хлорных больниц  до вагонов товарных.
Все спало. Ворочалось тяжко во сне -
В милициях пыльных, на складах мышиных,
В суконных артелях, в церковном огне,
Где ночью все помыслы - непогрешимы…

Ночь темной торпедой по белому шла,
По белому свету, песцовому дыму
Котельных, где - Господи! - мало тепла
Для всех наших милых, так жарко - любимых…
Шла смертная ночь - тем подобьем смертей,
Что мы проживем еще - каждый как может, -
Шла бредом дитяти, морозом по коже
И пьяными воплями поздних гостей…
Спи, мир, отдыхай! Ночь на это дана.
Труд выжег всю плоть. Сохрани душу живу.
В казенных рубахах святых индпошивов
Спи, свет мой, калека, слепая страна…

Но дом был на улице. Номер с него
Бураном сорвало. Обмерзлые ветки
Гремели по стрехам. А там - торжество
Творилось: на радость потомкам и предкам.
Искусаны в кровь одичалые рты.
Никто не подходит. Храпят акушеры
В каптерке. И болью предродовой веры
Бугрятся божественные животы.

И, выгнувшись луком, Мария зовет
Сиделку, пьянея, дурея от боли…
О люди вы, люди, не слышите, что ли!
Он - вот Он, приходит, рождается, вот!
Вот - темя сияет меж ног исступленных!
А свет золотой! А в крови простыня!
Так вот чем кончаются царства и троны…
- Мария, Мария, ты слышишь меня!

Идет Он на свет не в яслях лучезарных,
Где плачет овца, улыбается вол, -
В гудках пассажирских, в крушеньях товарных,
В домах, где - кутьями уставленный стол!
Идет Он на свет не под нежные губы,
Мария, твои, - а под ругань блатных,
Под грузчицкий хохот, буфетчицам любый,
Под матерный посвист и водочный дых!
Идет Его бедное тельце, сияя
Щуренком в протоке - во смрады громад
Фабричных предместий, машинного Рая,
Где волк человеку - товарищ и брат…
Да, Господи Боже, досталось родиться
Вот именно здесь, в оголтелой земле,
Где в трубах метро преисподние лица
Летят, как снега по дегтярной зиме!
Да, мальчик, сынок, пей до дна эту чашу:
Такую нигде уже не поднесут -
Последний приют заметелен и страшен,
И ученики - от Креста не спасут…

Кричи же, Мария! Пустынна палата.
Кричи же, родная! О счастье - кричать,
Пока ты - звериным усильем - распята,
Пока на устах твоих - вопля печать!
Ори! Это счастье - все выкричать в лица
Наемных врачей и воровок-сестер,
И криком родильным - и клясть, и молиться
На сытый очаг, погребальный костер,
И в небо упертые копья коленей
Внезапно - до хруста костей - развести,
И вытолкнуть - Бога иных поколений!..

…И крик оборвется.
Помилуй. Прости.
Обмоют. Затянут в больничную ветошь.
Придут с молоком и лимоном волхвы.
И станет метель Ему - Ветхим Заветом,
Твердимым устами российской молвы.
Он будет учиться любови у старцев
На овощебазах да на пристанях.
Он с первой любимой не сможет расстаться
На грозном вокзале, в дымах и огнях…
Ему ляжет Русь и мазутом и солью
Под легкие, злые мальчишьи ступни…

Бери эту землю.
Болей этой болью.
Прости.
И помилуй.
Спаси.
Сохрани.

                ***

С размалеванными картинами
У гостиниц инших сижу.
Меж нарисованными каминами
Греюсь; пальцем по ним вожу.

Руку в варежку песью засовываю.
Купи живопись, воробей!..
Я устала есть похлебку нарисованную
Нарисованной ложкой своей.

             КУТЕЖ. ХУДОЖНИКИ

Поле боя - вся дымится: рюмки, руки и холсты.
Дико пламенеют лица, беззастенчиво просты.

Пьяным - легше: жизнь такая - все забудешь, все поймешь.
Над тарашкою сверкает именной рыбацкий нож.

Это Витя, это Коля, это Костя и Олег
Разгулялися на воле, позабыв жестокий век.

И домашние скандалы. И тюрьму очередей.
И дешевые кораллы меж возлюбленных грудей…

Костя, беленькой налей-ка под жирнущую чехонь!..
Вьюга свиристит жалейкой. В рюмке - языком - огонь.

Колька, колорист, - не ты ли спирт поджег в рюмахе той?!..
Да, затем на свете были мы - и грешник, и святой, -

Чтоб не в линзу водяную ложь экрана наблюдать -
Чтобы девку площадную Магдалиной написать,

Чтобы плакать густо, пьяно от бескрасочной тоски,
Лик холщовый, деревянный уронивши в сгиб руки,

Потому как жизнь и сила - в малевании холста,
Потому как вся Россия без художников - пуста!

Первобытной лунной тягой, грязью вырванных корней
Мы писать на красных флагах будем лики наших дней!

По углам сияют мыши вологодским серебром…
Ничего, что пьяно дышим. Не дальтоники. Не врем.

Дай бутылку!.. Это ж чудо… Слабаку - не по плечу…
Так я чохом и простуду, и забвение лечу.

Стукнувшись слепыми лбами, лики обмакнув в вино,
Мы приложимся губами к той холстине, где темно…

И пройдет по сьене жженой - где вокзал и где барак -
Упоенно, напряженно - вольной страсти тайный знак!

Ну же, Костя, где гитара?!.. Пой - и все грехи прощай!..
Этот холст, безумно старый, мастихином не счищай…

Изнутри горят лимоны. Пепел сыплется в курей.
Все дымней. Все изнуренней. Все больнее и дурей.

И, хмелея, тянет Витя опорожненный стакан:
Наливайте… Не томите… Хоть однажды - буду пьян…

             МАТЬ МАРИЯ

Выйду на площадь... Близ булочной - гам,
Толк воробьиный...
Скальпель поземки ведет по ногам,
Белою глиной
Липнет к подошвам... Кто ТАМ?.. Человек?..
Сгорбившись - в черном:
Траурный плат - до монашеских век,
Смотрит упорно...

Я узнаю тебя. О! Не в свечах,
Что зажигала,
И не в алмазных и скорбных стихах,
Что бормотала
Над умирающей дочерью, - не
В сытных обедах
Для бедноты, - не в посмертном огне -
Пеплом по следу
За крематорием лагерным, - Ты!..
Баба, живая...
Матерь Мария, опричь красоты
Жизнь проживаю, -
Вот и сподобилась, вот я и зрю
Щек темных голод...
Что ж Ты пришла сюда, встречь январю,
В гибнущий город?..
Там, во Париже, на узкой Лурмель,
Запах картошки
Питерской, - а за иконой - метель -
Охтинской кошкой...
Там, в Равенсбрюке, где казнь - это быт,
Благость для тела, -
Варит рука и знаменье творит -
Делает дело...
Что же сюда Ты, в раскосый вертеп,
В склад магазинный,
Где вперемешку - смарагды, и хлеб,
И дух бензинный?!..
Где в ополовнике чистых небес -
Варево Ада:
Девки-колибри, торговец, что бес,
Стыдное стадо?!
Матерь Мария, да то - Вавилон!
Все здесь прогнило
До сердцевины, до млечных пелен, -
Ты уловила?..
Ты угадала, куда Ты пришла
Из запределья -
Молимся в храме, где сырость и мгла,
В срамном приделе...

- Вижу, все вижу, родная моя.
Глотки да крикнут!
Очи да зрят!.. Но в ночи бытия
Обры изникнут.
Вижу, свидетельствую: то конец.
Одр деревянный.
Бражница мать. Доходяга отец.
Сын окаянный.
Музыка - волком бежит по степи,
Скалится дико...
Но говорю тебе: не разлюби
Горнего лика!
Мы, человеки, крутясь и мечась,
Тут умираем
Лишь для того, чтобы слякоть и грязь
Глянули - Раем!
Вертят богачки куничьи хвосты -
Дети приюта...
Мы умираем?.. Ох, дура же ты:
Лишь на минуту!..
Я  в небесах проживаю теперь.
Но, коли худо, -
Мне отворяется царская дверь
Света и чуда,
И я схожу во казарму, в тюрьму,
Во плащ-палатку,
Чтоб от любови, вперяясь во тьму,
Плакали сладко,
Чтобы, шепча: "Боже, грешных прости!.." -
Нежностью чтобы пронзясь до кости,
Хлеб и монету
Бедным совали из потной горсти,
Горбясь по свету.

          ГРАД АРМАГЕДДОН

                1.

…Всей тяжестью. Всем молотом. Всем дном
Дворов и свалок. Станций. Площадей.
Всем небоскребом рухнувшим. Всем Днем -
О если б Судным! - меж чужих людей.

Всем слэнгом проклятущим. Языком,
Где запросто двунадесять сплелись.
Всем групповым насильем. И замком
Амбарным - на двери, где шавка - ввысь

Скулит так тонко!.. безнадежно так… -
Всем каменным, огнистым животом -
Обвалом, селем навалился мрак,
Сколькиконечным?.. - не сочтешь! - крестом.

Мне душно, лютый град Армагеддон.
Из твоего подвала - вон, на свет
Рождаясь, испускаем рыбий стон
В январский пляс над головой - планет.

Да, в метрике царапали: “Арма-
геддонский исполком и райсовет…”
Тех слов не знают. Им - сводить с ума
Грядущих, тех, кого в помине нет.

А я пацанка. Флажное шитье
Да галстучная кройка впопыхах.
С вокзальных башен брызнет воронье,
Когда иду со знаменем в руках.

Так сквозь асфальт - слеза зеленых трав.
Так из абортниц - мать: “Я сохраню!”
Средь серп-и-молот-краснозвездных слав -
Оставьте место Божьему огню…

Но давит Тьма. Сменили ярлыки,
А глыба катит, прижимает плоть.
Ни напряженьем молодой тоски,
Ни яростью ее не побороть.

Ни яростью, ни старостью, - а жить
Нам здесь! Да здесь и умирать!
На площади блаженный шепчет: “Пить”.
И фарисей - неслышно: “…твою мать”.

Нет жалости. В помине нет любви.
Нет умиранья. Воскрешенья - нет.
Ну что же, град Армагеддон, - живи!
В пустыне неба твой горящий след.

И я, в твоем роддоме крещена
Злом, пылью, паутиной, сквозняком, -
Твоим мужам бессильным я - жена,
Да выбью стекла сорванным замком.

Из гневных флагов котому сошью!
Скитальный плащ - из транспарантного холста!
Армагеддон, прости судьбу мою.
Мне здесь не жить. Нет над тобой креста.

Я ухожу, смеясь, в широкий мир.
Кайлом и стиркой руки облуплю.
Продута ветром грудь моя до дыр!
Да ветер больше жизни я люблю.

                2.

В горьких трущобах со сводами тюрем,
В норах казарменной кладки,
В острых дымах наркотических курев -
Живо, наружу, ребятки!

Сладкие роды. Сопливые бабы.
Молот и серп - над локтями.
Сдерните эти нашивки хотя бы -
Рвите зубами, когтями!

Очередь улиц на детоубийство,
Бабы, занять опоздали.
Черной поденкой вы плод погубили,
Праздником - вновь нагуляли.

Праздник-душа: демонстрация, флаги,
Радио, зельц да вишневка,
Да из бумаги навертим, бедняги,
Красных гвоздик под “Каховку”!

С этих дождей-кумачей забрюхатев,
Выносив четкие сроки,
В горьких трущобах рожаю дитятю,
Жилисто вытянув ноги:

Ну же, беги, несмышленый бубенчик,
В Гарлем лабазов и складов,
В ночи разъездов, где винный путейщик
Перебирает наряды

Белых метелей, в дымы новостроек -
Брызнули ржавые крепи!
Режь головенкой солдатскою, стоек,
Сцепки, и спайки, и цепи!

Мать - обрекаю тебя я на голод,
На изучение грамот,
Где иероглифы - МОЛОТ И ХОЛОД -
Спят в заколоченных рамах.

Мать - я толкаю тебя из утробы:
В нежном вине ты там плавал!.. -
В гарь полустанков, в тугие сугробы,
В ветра белесую лаву.

Я изработалась?.. - Факел подхватишь.
Быстро обучишься делу.
…Картой Луны - потолок над кроватью.
Мучась, ломается тело.

Все я запомню. Сырую известку.
Содранную штукатурку.
И акушерку, что матерно-хлестко
Боль отдирала, как шкурку.

Вышит на шапочке - крест ли багряный?..
Серп-ли-наш-молот?.. - не вижу.
Выскользнул сын из меня, окаянной.
Ветер нутро мое лижет.

Ветер, ломяся до сердца упрямо,
Злые пустоты остудит.
Здравствуй, лисенок мой. Я твоя мама.
Пусть будет с нами, что будет.

                ДИТЯ ОВИДИЙ В БАНЕ

Ах, баня… воды с высоты… и волчьи пламенные крики
Людей, чьи красны животы и дымно-кочегарны лики…
Свод зелен - малахит тяжел - чрез пар тела горят огнями…
И каждый - беззащитно-гол, шов на рубце, и шрам на шраме…
Клубятся тел златых дымы… в подмышках - ужас угнездился…
Мы - голыми - из чрева. Мы - наги - на ложе: кто влюбился.
Мерцают потно: грудь, живот, и чресла - ягодою виснут…
Мы люди. Всяк из нас - умрет. Нас в землю грязную затиснут -
Не спросят, кто нас обмывал, кто в погребальные рубашки,
Слепяще-чистых, наряжал… и так во тьме замрем, букашки,
В дощатых длинных кораблях, сработанных по росту, точно…
Ах, баня, мальчик вот, в слезах - он в зеркало глядит нарочно,
Он видит!.. - амальгама - дрянь… сползает… отражает еле
Старуху, ржавую как скань, - она забыла в колыбели
Себя… и груди - козьи - врозь - девчонки рядом с ней… из чана
Льет на старуху: друзу, гроздь, хрусталь и слиток, сон тумана,
Гремящий ливень, водопад - воды?!.. из чана?!.. ЭТО - баня?!.. -
Льет - жизнь, что не придет назад, - лови: морщинами, губами…
Льет - слезы!.. Поцелуи - льет!.. Мальчонка, что на баб ты голых
Так пялишься?!.. раззявив рот, глядишь на них, парных, веселых?!..
Им на тебя, пацан, плевать. Уж больно хороша парилка.
Трет дочь мочалкой жесткой - мать. С гранитных плит крадет обмылки.
Дрожит слезою меж грудей алмаз - у молодой. У старой
Зад шире римских площадей, и задохнулась от угара,
И ловит воздух черным ртом… Гляди, малец, как это просто -
Вот так и мы как раз умрем, в парных клубах увидя звезды…
Вот так - вон, в зеркале - гляди - обнимемся, застыв улиткой,
В любви, - а там - пойдут дожди,
Пойдут косящие дожди - к помывке собирай пожитки…
И, плача, - невозвратный путь!.. - увидишь в амальгаме мыльной:
Во тьме горит сосцами грудь, глаза, - а дале - мрак могильный…
А дале, в духоте, во мгле - малек, два зуба, щеки - красны:
Как банный пар навеселе, как меж грудей алмаз опасный,
Ты верил в то, что жизнь прекрасна.
ТЫ БЫЛ РЕБЕНКОМ НА ЗЕМЛЕ.

         АНКОР, ЕЩЕ АНКОР!..

В табачной пещере, где дым, как щегол,
Порхает по темным закутам,
Где форточка, будто Великий Могол,
Сощурилась мерзлым салютом,

Где добрая сотня бутылей пустых
В рост, как на плацу, подровнялась... -
О, сколько штрафных этих рюмок шальных
За мощным столом подымалось!.. -

Где масляных, винных ли пятен не счесть
На драной когтями обивке, -
В каморе, где жизнь наша - как она есть,
Не сахар, не взбитые сливки, -

Один, человек на диване лежал,
На ложе в ежовых пружинах,
Тощой, востроносый, - ну чисто кинжал -
Махни, и вонзается в спину...

Он пьян был в дымину. Колодою карт
Конверты пред ним раскидались...
Он выжил в слепом транспортере - то фарт!
И пули за ним не угнались...

Да только от воплей на минных плато,
От крика тех танков горящих
Он нынче в постель надевает пальто
И мерзнет! - теперь, в настоящем...

Ничем не согреться. Хлестай не хлестай
Подкрашенную хной отраву...
Яичница стынет. Полночный наш Рай.
Ад прожит: красиво, на славу...

Зазубрины люстры... Свечи мыший хвост...
И Жучка - комок рыжемордый...
Взы, Жучка!.. Ну, прыгай - и в небо до звезд,
И в петлю: дворняги не горды!..

Ах, дворничиха, ах, дворянка моя,
Ну, прыгай же ты... через палку -
Свеча догорает... а в кипе белья -
Скелет, что пора бы... на свалку...

Еще, моя Жучка!.. Анкор... эй, анкор!..
Вот так-то, смиряйся, зверюга,
Как мы, когда - из автомата - в упор,
Пред телом веселого друга,

Под глазом приказа, в вонючем плену,
Над почтой, где очи... не чают...
Полай ты, собака, повой на Луну -
Авось нам с тобой полегчает...

Ну, прыгай!.. Анкор, моя моська!.. Анкор!..
Заврались мы, нас ли заврали -
Плевать!.. Но в груди все хрипит дивный хор -
О том, как мы там умирали!

Как слезно сверкает в лучах Гиндукуш!..
Как спиртом я кровь заливаю...
Анкор, моя шавка!.. Наградою - куш:
Кость белая, кус каравая...

Мы все проигрались.
Мы вышли в расход.
Свеча прогорела до плошки.
И, ежели встану и крикну: "Вперед!.." -
За мной - лишь собаки да кошки...

Что, Армия, выкуси боль и позор!
А сколь огольцов там, в казармах...
Анкор, моя жизнь гулевая,
                анкор,
Мой грязный щенок лучезарный.

                ЮРОДИВАЯ

Ох, да возьму черпак, по головушке - бряк!..
Ох, да справа - черный флаг, слева - Андреевский флаг...
А клубничным умоюся, а брусничным - утрусь:
Ох ты флажная, сермяжная, продажная Русь!..
Эк, тебя затоптал закордонный петух!
Песнопевец твой глух, и гусляр твой глух:
Че бренчите хмурь в переходах метро?..
Дай-кось мужнино мне, изможденно ребро -
Я обратно в него - супротив Писанья! - взойду:
Утомилася жить на крутом холоду!..


                Лягу на пузо. Землю целую.
                Землю целую и ем.
                Так я люблю ее - напропалую.
                Пальцами. Звездами. Всем.

                Дай мне билетик!..
                Дай мне талончик!..
                Я погадаю на нем:
                Жить нам без хлеба, без оболочек,
                Грозным гореть огнем.

                Рот мой сияет - ох, белозубо!
                Жмурюсь и вижу: скелет
                Рыбий, и водкою пахнут губы,
                И в кобуре - пистолет...

                Вот оно, зри - грядущее наше:
                Выстрелы - в спину, грудь,
                Площадь - полная крови чаша,
                С коей нам пену сдуть.


...Эй-эй, пацан лохматенький, тя за штанину - цап!
В каких ты кинах видывал грудастых голых баб?!
Да, змеями, да, жалами, огнями заплетясь,
Из вас никто не щупывал нагой хребтиной - грязь!
Из вас никто не леживал в сугробном серебре,
Из вас никто не видывал, как пляшет на ребре,
На животе сияющем - поземка-сволота!..
А это я с возлюбленным - коломенска верста -
Лежу под пылкой вывеской харчевни для господ -
Эх, братья мои нищие! Потешим-ка народ!
Разденемся - увалимся - и вот оно, кино:
Куржак, мороз на Сретенье, мы красны как вино,
Мы голые, мы босые - гляди, народ, гляди,
Как плачу я, блаженная, у друга на груди,
Как сладко нам, юродивым, друг друга обнимать,
Как горько нам, юродивым, вас, мудрых, понимать...


                Вижу Ночь. Лед.
                Вижу: Конь Блед.
                Вижу: грядет Народ -
                Не Плоть, а Скелет.

                Вижу: Смел Смог.
                Вижу: Огнь Наг.
                Вижу:
                Человекобог -
                Бурят, Грузин, Каряк.

                Вижу: Радость - Дым...
                Вижу: Ненависть - Дом!
                Вижу: Счастье... Над Ним -
                Огонь! и за Ним! и в Нем!

                Вижу: Разрывы. Смерть.
                Слышу: Рвется Нить!
                Чую: нам не посметь
                Это
                Остановить.


Чучелко мое смоляное, любименький, жавороночек...
Площадь - срез хурмы под Солнцем!
                А я из вьюги, ровно из пеленочек -
На свет Божий прыг!.. А Блаженный-то Васенька
Подарил мне - ревнуй, сопляк! - вьюжные варежки:
Их напялила - вот ладошки-то и горячии,
А глаза от Солнца круто жмурю, ибо у меня слезы - зрячии...


                Воля вольная,
                Расеюшка хлебосольная -
                Черный грузовик во след шины
                Пирожок казенный скинул -
                Дай, дай полакомлюсь!..
                Милость Божья
                На бездорожьи...
                Не обидь меня, не обидь:
                Дай есть, дай пить,
                А я тебя люблю и так -
                Ни за грош ни за пятак -
                Дай, дай поцелуйную копеечку...
                Не продешеви...
                Дай - от сердца деревянного... от железной любви...
                Черный грузовик, езжай тише!
                Пирожки твои вкусны...
                Я меховая богатейка! Я все дерьмо на копеечку скупила!
                Я все золотое счастие забыла,
                Я широко крестила
                Черное поле
                Грядущей войны.

                Дай, дай угрызть!..
                Жизнь... ох, вкусно...

                На. Возьми. Подавись. Мне в ней не корысть.


...Лоб мой чистый,
                дух мой сильный -
Я вас, люди, всех люблю.
Купол неба мощно-синий
Я вам, люди, подарю.

Вам дитя отдам в подарок.
Вам любимого отдам.
Пусть идет огонь пожара
Волком - по моим следам.

Заночую во сугробе.
Закручу любовь во рву!
В колыбели - и во гробе -
Я - войну - переживу.

И, космата, под вагоном
Продавая плоть свою,
Крикну мертвым миллионам:
Дураки! я вас люблю...

Вы себя поубивали...
Перегрызли... пережгли...
Как кричала - не слыхали! -
Я - о бешеной любви!..

Но и в самой язве боли,
В передсмертнейшем хмелю,
Я хриплю: услышь мя... что ли...
Кто живой... тебя — люблю...

         ФРЕСКА ВТОРАЯ. ВЕЛИКИЕ ГОРОДА

ДУХ БЕЛОГО ОФИЦЕРА ВЗИРАЕТ НА РОССИЮ НЫНЕШНЮЮ

Земля моя! Встань предо мною во фрунт.
Кинь тачки свои и тележки.
Ладони холеные враз не сотрут
Невольничьей острой усмешки.

Дай гляну в сведенное мразом лицо:
Морщинами - топи да копи
Да тьма рудников, где мерзлотным кольцом -
Посмертные свадьбы холопьи.

Россия моя! Меня выстрел сразил,
Шатнулся мой конь подо мною,
И крест золотой меж ключиц засквозил
Степною звездой ледяною...

И я перед тем, как душе отлететь,
Увидел тебя, Голубица:
В лазури - церквей твоих нежную медь,
Березы в снегу, как Жар-птицы!

Увидел мою золотую жену,
Что пулями изрешетили,
Узрел - из поднебесья - чудо-страну,
Что мы так по-детски любили!

Узрел - домны, баржи и грузовики,
Цеха, трактора да литейки:
Народ мой, страданья твои велики,
Да сбросить вериги посмей-ка!

Тебя обло чудище в клещи взяло -
И давит суставы до хруста...
И дух отлетел мой.
                И Солнце взошло.
И было мне горько и пусто.

За веру, за Родину и за Царя
Лежал я в январской метели,
И кочетом рыжим горела заря
Над лесом, лиловее Гжели!

А я полетел над огромной землей -
Над Лондоном, Сеною, Фриско...
Но вышел мне срок! Захотел я домой!..
И вновь заискрились так близко

Увалы, отроги, поля во грязи...
Вот - вымерший хутор: два дома
Во яхонтах льдов - слез застылых Руси...
Вот - в церкви - пивнушка... О, Боже, спаси:
Знакомо все - и незнакомо!

Детишки молитвы не знают... и так
Отборным словцом щеголяют...
Гляди же, душа, мой исплаканный зрак,
На брата-ефрейтора, что, нищ и наг,
В миру с котомой костыляет!

На девок панельных. На хлестких купцов.
На жирных владык в лимузинах.
На черных чернобыльских вдов и вдовцов.
В ночлежный декор магазинов.

Не плачь, о душа моя, твердо гляди
На храм, что сожгли сельсоветы, -
Теперь над ним чистые стонут дожди,
В ночи - светляками - кометы...

Гляди - вот под ветрами трактор гниет...
Раскопы пурга обнимает...
Гляди, о душа, - твой великий народ
Без Бога живот свой умает!

Кто это содеял?! К ответу - кого?!..
Я всех назову поименно.
Я шашки и сабли рвану наголо -
За Ад наш трехсотмиллионный!

В толпе Вавилонской сплелись языки,
Ослабились древние крови -
Гляди же, душа, с межпланетной тоски,
Как дула здесь наизготове!

Ах, долго гремел репродуктор в пурге,
Трепались в ночи транспаранты -
Намаслен уж ствол, и винтовка - к ноге! -
Опричники, тля, оккупанты...

Так! Все, что здесь было, - великая ложь!
Но, Боже! Я верую в чудо
Твое! Я люблю тебя! Ты не умрешь,
Красавица, кляча, паскуда,

Век целый тащившая проклятый воз,
Блудница, царица, святая, -
И я, офицер, зревший кровь и навоз,
Скитавшийся между блистающих звезд,
Мальчонкой - к буранам седеющих кос,
К иссохлой груди припадаю.

               ***

Не богиня… не гадина…
И зачем еще жива…
Отчего же мне не дадена
ЗОЛОТАЯ ГОЛОВА?..

Я бы гладила ее медные блики,
Золотые - ниткой - швы.
Я б отбрасывала с лика
Пряди золотой травы.

Я б ощупывала ночами
Гудящий золотой котел:
Вот она корона,
                вот оно пламя,
Вот он, золотой престол.

Вот она, золотая слава -
По трактирам, на путях;
Вот они, скипетр и держава
В крепко сцепленных костях.

                ПАРИЖ

Вода - изумрудом и зимородком,
И длинной селедкой - ронская лодка,
И дымной корзиной - луарская барка.
Парижу в горжетке Сены - ох, жарко.

В камине камня трещит полено -
Пылает церковь святой Мадлены,
Швыряет искры в ночку святую…
Париж! дай, я Тебя поцелую.

Я всю-то жизнешку к Тебе - полями:
Где пули-дуры, где память-пламя,
Полями - тачанок, таганок, гражданок,
Где с купола - жаворонок-подранок…

Бегу! - прошита судьбой навылет:
Нет, Время надвое не перепилит!
Рубаха - в клочья?!.. - осталась кожа
Да крестик меж ребер - души дороже…

Бегу к Тебе - по России сирой,
Где вороном штопаны черные дыры,
Где голод на голоде восседает,
А плетью злаченою погоняет!

Ты весь - бирюза меж моих ладоней.
Сгорела я за Тобой в погоне.
И вот Ты у ног, унизан дождями,
Как будто халдейскими - Бог!.. - перстнями…

А я и не знаю - что делать девке?
Забыла русские все припевки.
Лежишь, в мехах дымов - подо мною?! -
Валюсь Тебе в ноги - сковородою -
Где в стынь - расстегаи, блины, форели!
Где реки - в бараньих шкурах метелей!
А елки!.. а зубья кровавых башен!..
Париж, наш призрак велик и страшен,

Наш призрак - выткан по плащанице
Снегов - кровоточащей багряницей:
На рельсах, скрепленных звездой падучей,
Мужик - лоб во проволоке колючей…

И ноги льдяны! И руки льдяны!
Не счесть рябин в хороводе пьяных!
А над затылком - доска пылает:
“ЗЕМЛЯ, ТВОЙ ЦАРЬ ТЕБЕ ВСЕ ПРОЩАЕТ…”

И я, Париж, у Креста стояла.
И я завертывала в одеяло
Легчайшее - кости да кожа - тело.
А пламя волос во пурге летело.

А Ты… -
           из мерзлот, где сутемь да слякоть,
Я так мечтала, сгорбясь, заплакать
Над жгучей жемчужиною Твоею,
Над перстнем - розовым скарабеем -
На сморщенной лапе старухи-Европы,
Над кружевом - в прорези грязной робы
Наемного века!.. над яркой бутылкой
Купола Сакре-Кер!
                …над могилкой
Той маркитантки, кормившей с ложки
Солдат в императорской, злой окрошке -
О, где там парижский, а где там русский, -
Лишь взор - от слез - по-татарски - узкий…

И ветошь - к ране, и кружку - в зубы…
Париж! неужели Тебе не люба -
Я: руки - в масле, я: скулы - в соли:
Чертополох на Твоем подоле!

Пылинка, осколок полярной друзы -
Я здесь, прорвавшая века шлюзы
Размахом сердца, сверканьем тела…
Я так предстать пред Тобой хотела,
Как мать калеки - пред Чудотворной!
Мы, люди, - у Бога в горсти лишь зерна:
Во вьюге брошена, проросла я
Сюда, где Мария Стюарт - молодая,
Где мчится Шопен, в кулаке сжимая
Ключи от музыки, где немая
Шарманщица плачет перед Ван-Гогом,
А он ее угощает грогом
И в зимнюю шапку кладет монету!
И прочь - с холстами - по белу свету!
А Ты горишь за спиной - кострищем,
Мой принц, Париж, что взыскуем нищим…

Я в Нотр-Дам залечу синицей.
Златым мазком мелькну в колеснице
Беззвучного Лувра: картиной - крикну!..
Зазябшей чайкой к воде приникну:

Лицо, и шея, и подбородок -
В Тебе, изумруд мой и зимородок,
Фонарь мой - во мраке родных острогов,
Оборвыш мой - у престола Бога:

Гаврош - с гранатой - под левой мышкой…
Париж. Я с Тобой. Не реви, мальчишка.
Шарманщик играет близ карусели.
А мы с Тобой еще не поели

Каштанов жареных…

             ВАГОНЫ. ВОКЗАЛ

Вот они, вагончики,
                вагонишки мои...
Дай, побуду миг путейщицею... дай...
А снежки в меня свистят, будто соловьи,
Разбиваются о каменной груди моей Рай.
Райский Сад под ребрами, снежный Эдем.
Голубая кровь - вдоль - по ледяным хвощам.
Нынче я - путейщица.
                Мазута черный крем -
На морды колес. Свеклу фонаря -
                в пар зимним щам.
Низко кланяюсь винтам, молотком стучу...
На вшивость испытую дырявый металл... -
В шаль завернусь... - а лицо длинное - свечу -
Так жгу в ночи, как алмазный кристалл!
И от меня шарахнется обходчик-пьянь.
И предо мной на колена - грузно - бродяга - бух!..
Встань, мой лысый святой, лисенок драный,
                встань.
Я люблю твою плоть.
                Я люблю твой дух.
И пусть мне буфетчица-подушка глотку пухом заткнет.
И пусть меня малюта с дубиной
                или Ангел с ружьем
К стенке - толкнет,
                тряпкой - сомнет,
                сапогом истопчет, как лед,
И пусть это видит мой народ,
                с которым мы - вдвоем:
Под брюхом мертвого вагона -
                мигает красный фонарь -
И молот - в кулак, в другой - резак, кривой ятаган,
И ноги рогаткой:
                целься, народ!
                Стреляй, народ!
                Жарь!
Бей дуру-обходчицу, вашу мать,
                по ребрам и ногам!
Выбей, выколоти ей
                Рай - из груди!
Выжги под сердцем звезды!
                Вымажь в крови!
А после - в рот ей монету -
                за обход - заплати!..

Эх вы, вагонетки, вагончики мои...

СМЕРТЬ РЕБЕНКА ПУТЕЙЩИЦЫ МАРИНКИ

Ни кружки, что - к зубам стучащим. Ни примочек.
Во мраке - золотым крестом: не будет ни сынов, ни дочек.
Вокзал горит. Снега дымятся прахом. Светлая солярка
Зимы - горит. Ни шишки золотой еловой. Ни подарка.
Ни соски за пятак. Ни первых поцелуев.
Горит. Все: ноги, грудь, живот - горит напропалую.
Сколь поезд здесь стоит?..
                …Локомотив меняют?!
Горит вокзал. Луна над ним горит. В одно соединяют
Пожарища. Куда?! Куда я с ним подамся - с комом жара:
Вертеп, лечебница, ночлежка, ресторан?! - я им не пара.
Сбивает ветер с ног. Култук? сарма? шелонник?.. или… -
Горит сынок мой весь. Крест на его могиле
Сама вкопаю - я! То город… или бездна поля?..
Горит зенит. Горят кресты снегов. И Божья воля
На все. Заплатят за уборку зала ожиданья - хватит
На домовинку: пятьдесят на тридцать. Пусть лежит:
                на марлях и на вате,
На иглах кедров, на колоколах-снегах заимок енисейских
                и распадков
Тарбагатайских… - да на шкурах тех волков,      
                что так любились сладко
На злой реке Иркут… а твой отец беспалый,
Суглобый машинист, в ночи считает шпалы,
Девятую сочтет - на день девятый вздрогнет кожей,
До сорока дойдет - в ладони зарыдает: Боже…
Горит!
………………..Уже остыл. Пеленки как грязны. Я отстираю.
Я отслужу. Я отплачу. Я вниду в двери Рая.
И там, где Петр Святой, смеясь, звенит тяжелыми ключами,
Я припаду к тебе, сынок веселый и живой,
                и мелко затрясусь плечами,
А ты на облаке стоишь. Беззубый. Топчешь Солнце голой пяткой.

…Ты просто убежал домой. Туда. На небо. Без оглядки.

                ГРАД-ПРЯНИК

Ох, Град-Пряник, я дошла к тебе, дошла.
Перед телом белым расступилась мгла:
Паровозы загудели славу мне,
Даль еловая раскинулась в огне!
И сквозь лузганья вокзальных всех семян,
Через визги, через песню под баян,
Через все скрещенья православных рельс,
Через месяц мусульманский, через крест
То ли римский, то ль мальтийский, Боже, то ль -
Через всю тебя, слезы Байкальской боль!.. -
Через гулы самолетов над башкой,
Чрез объятия, черненные тоской -
Через пепел Родин, выжженных дотла -
Ох, Град-Пряник, золотые купола,
Стены-радуги искристые твои!
Деревянные сараи - на любви,
Будто храмы на Крови! и пристаней
Вдоль по Ангаре - не сосчитать огней!
А зеленая ангарская вода
Глазом ведьминым сверкает изо льда.
А в Казармах Красных не сочту солдат.
Окна льдистые очьми в ночи горят.
И на пряничных наличниках резных -
Куржака узоры в иглах золотых,
А на проводах сидящий воробей -
Лишь мороз взорвется!.. - канет меж ветвей…
Ох, Град-Пряник, - а далече, между скал,
Меж мехов тайги - лежит Бурхан-Байкал,
Сабля синяя, монгольский белый нож -
Косу зимнюю отрежет - не уйдешь…
Синий глаз глядит в отверженный зенит:
Марсом рыбка-голомянка в нем летит,
Омуль - Месяцем плывет или звездой -
В нежной радужке, под индиго-водой!..
Да нерпенок - круглоглазый, ввысь усы -
Брюхо греет среди ледяной красы,
Ибо Солнце так торосы дико жжет,
Что до дна Байкала льется желтый мед!..

Ох, Град-Пряник!.. Я дошла: тебе мой стон.
С Крестовоздвиженской церкви - зимний звон.
Лязг трамваев. Голубиный громкий грай.
Может, Град мой, ты и есть - Господень Рай?!
Я работницей в любой горячий цех
Твой - пойду! - лишь из груди сорвется смех,
Поварихою - под сводами казарм,
Повитухою - тут волю дам слезам…
А на пряничных, резных твоих стенах
Нарисую краской масляной в сердцах
Горемычную, простую жизнь свою:
Всех зверей в лесах, кого кормлю-пою,
Всех детей, которых я не родила,
Все дома мои, сожженные дотла,
Все созвездья - коромыслом на плечах -
Как объятия в несбывшихся ночах,
Как мужских - на миг блеснувших - тяжких рук
За спиной во тьме всходящий Лунный круг,
То зерцало Оборотной Стороны,
Где смолою - до рожденья - стыли сны…

     ГРАД БИРЮЗОВОГО БУДДЫ

Цзанг-донн… Цзанг-донн…
Из морозных похорон -
Хвост павлина. Ночь сапфира.
Видящее Око Мира -
До ядра Земли дыра,
Во льду нерпичья нора…

Упаду на колени… Милый, бедный мой Будда.
В Иволгинском дацане, дура, вымолю чуда -
Поседелая баба!.. успокоиться где бы!.. -
Снег по-старомонгольски вниз посыплется с неба…
Ах, мой гладенький Будда, из нефрита сработан, -
Ты сними дождевик мой, оботри мои боты
От грязюки, налипшей на солярковых трактах,
Излечи от осенней - дождевой - катаракты!..

Ты любовник был чей-то, царский сын Гаутама…
Я погибла, мальчишка, я скажу тебе прямо.
Я в болоте судьбинном знала кочки и броды,
Да мужик придорожный глянул в душу с испода.
А мужик-то - эх, Будда!.. - жердь, юродивый олух,
Площадной он художник - не учился он в школах:
Расписует он ложки, шьет для лам гладко-бритых
Ярко-алые куртки! мастерит из нефрита
Толстобрюхие нэцкэ, чечевичные четки -
Да на рынке в морозы с ними пляшет чечетку:
Раскупайте, сибирцы, Гоби высохший пряник,
Продаю за снежинку… за табак да за стланик…
За ледовую пулю колчаковских винтовок…
За бруснику-кислушку автобазных столовок…
За зеркальный осколок декабристских трельяжей,
За шматок облепихи!.. За верблюжию пряжу
Забайкальских метелй, - ах, мой Будда, а я-то -
С ним - навытяжку - рядом, наподобье солдата!
Он базарный художник!.. торговал он и мною,
Моей шкурой лошажьей, омулевой спиною;
Мне пощечину утром как влепил - я запела,
Нож надел мне на шею - я и снять не успела…

Будда!.. Ты, Шакьямуни!.. Помоги!.. Распласталась
Лягушонком в дацане, видишь, бью я на жалость:
Вся любовь человечья - это створки перловиц,
Больно рвем их, осклабясь, ловим жемчуг былого,
А о будущем - жмурясь!.. позаткнув крепко уши!.. -
Не видать и не чуять, на вдыхать и не слушать,
Только знать, что Любовник был с Любовницей вместе
Ночь одну, две ли ночи, - дольше - много ли чести!..
Будда!.. гладкий пупок твой, пятки - ртом я горячим
Простегаю!.. над нежной маской смерти - заплачу:
Зри своим Третьим Глазом - я не Белая Тара!
Колдуну-малеванцу я, мой Боже, не пара…
Я сезонка, поденка. Бельевая корзина.
Я железнодорожка. Мое имя Марина.
Я с путейцами - водку. Я с обходчиком - чаю.
Твое, Будда, рожденье в феврале отмечаю!..
Будь здоров!..
        ……………….умоляю… пособи мне, щербатый…
Ты же можешь, Майтрейя… мы - твои все козлята…
сделай так… чтобы я с ним на постели сплеталась…
чтоб без запаха красок во припадке металась…
чтоб он в кружке монгольской мне заваривал мяту…
чтобы жил без меня он - как на камне распятый,
а Звезда ледяная ему печень клевала…
чтоб ему было мало… - все меня!.. - было мало…
всю-то жизньку-жизнешку, всю судьбу-то-судьбишку -
до того, как гвоздями заколотят мне крышку, -
слышишь, ты, доходяга, медный, прозеленелый?!,. -

                Я люблю его душу.
                Я люблю его тело.
                Ты прости, Гаутама,
                мальчик, если позволишь -
                Я тебя поцелую!..

                …Я целую - его лишь.
Цзанг-и-донг - на морозе.
Четки-слезы струятся.
Куржаком не обвиться.
Никогда не родиться.
Никогда не расстаться. 

                ГРАД КРАСНОЗВЕЗДНЫЙ

Пятиконечная, прорезанная в снегу - кровавыми ступнями,
Пятисердечная, истерзанная когтисто-острыми огнями,
Остекленело вязь считающая венца кровей - под микроскопом! -
И чистокровной - стопку ставящая, а инородцев - в топку, скопом, -
Остервенелою духовностию хлестающая скотьи спины,
Над башней танка — златокованною главой - глядящая чужбины,
Ну что, Столица, ночь сжирающая горящей смертью небоскреба, -
Война! Молися, умирающая, у красномраморного гроба.

...Я пришла к тебе, я пришла к тебе, скарб крылатый приволокла на горбе.
Щенком доползла: зубами - за кумач. А старухи в церкви мне бормочут: не плачь.
То ли еще грянет. Земля загудит. Саранча из расщелины земной полетит.
Металлические стрекозы. Стальные пауки. Ржавые гусеницы - толще руки.
Накипь белых глаз хлынет через край. На снегу пластаясь, крикну: не стреляй!
Ведь она живая, нечисть-война. Она в красный Мир, как сука, влюблена.
А, да ты Москва! - на исходе дня - куском снега в горло - спаси меня;
А, да Краснокаменная - на исходе зла - прими работяжку без рода-без угла:
А и все богатство - мертвый сын в земле, примета особая - шрамы на челе,
Ладони - в мозолях; сожму - что деньга, твердые!..
                …Война. Брусничные снега.

…Да мы революцьями сыты - вот так. Заелись. Отрыжка - дымами
Вонючих атак. Красный выкинут флаг. И белый - сквозит между нами

Рыдающим Ангелом. Прет броневик в морозную тьму - кашалотом.
Живая, Война!.. Зверий сдавленный крик. И люди слепого полета.

Сгущенки, тушенки, - забиты склады! Кто оптом купил - содрогнется.
Ах, пороты у Революций зады, и розга соленая гнется…

Что, пули, что, дуры?! Над ухом свистит. Дверь выбита молотом тела.
Я прячусь в подъезде. Я вижу: горит все то, что плясало и пело.

Кому, Революцья, ты нынче жена?! Под куполом, в мыке коровьем,
На палец тебе нацепил Сатана кольцо - еще теплое, с кровью.

…Господь, а я-то тут при чем?!.. Я сибирячка.
Я здесь укладчица, раздатчица, кухарка и прачка.
Могу твои рельсы мыть, Град Краснозвездный.
Могу в собачьей электричке жить ночью морозной.
Могу скопить двадцать рублей - и помолиться на мясо в столовой
Консерватории: а наверху - орган гудит, серебряно-дубовый!..
Я б пошла, в ноги поклонилась тому органу:
Пусти меня в себя жить!.. - да ведь мне не по карману…
А на улице - шапки мерзнут. Звезды с Кремля навеки сняли.
Коли меня убьют - кто вам споет о любви и печали?!..

...Это все перевернулось, в Красный Узел затянулось:
Танки и броневики, мертвое кольцо руки.
Флаги голые струятся. Люди в ватниках садятся
У кострища песни петь, в сажу Космоса глядеть.
В черном мире, под Луною, под Звездою Ледяною
Кто-то хочет Первым быть, кто-то - с губ улыбку пить.
У костра стою. Старею. Водку пью и руки грею.
Революция. Война. В небе - мать моя Луна.
Лик тяжелый поднимаю. На работу опоздаю.
Видишь, мать моя, - живу. Видишь, - нить зубами рву
На тулупе, что залатан той заплатою крылатой,
Где перо к перу — года: здесь. Сейчас. И никогда.

    МАЛЬЧИК С СОБАКОЙ. НОЧНОЙ РЫНОК

                - Тише, пес мой сеттер!..
                Очень сильный ветер...
                Нос твой - ветер жадно пьет,
                Хвост твой - ветер бьет и бьет...
                Собака моя, собака -
                Рыжий Огонь из мрака...
                Я - Мрак тобой подожгу!..
                ...Не смогу.

Темные флаги на землю легли,
Плоть городскую укрыли.
А в снеговой ювелирной пыли
Рынка врата - будто крылья.

Ночью смыкаются эти крыла.
Крытые спят павильоны.
Днем тут держава войною прошла -
Грубых сапог батальоны.

Следом от шины впечатался Путь
Млечный - в поднебесья деготь...
Рынок! Тебе зацепился за грудь
Птичий обломанный коготь -

Вот он, малявка, пацан, воробей, -
Смерть надоели подвалы,
Где среди взрослых и грозных людей
Шкетья судьба ночевала!

Шел он да шел, без суда, без следа,
Сеттер к нему приблудился...
Рынок! Пристанище ты хоть куда,
Коль ты щенятам сгодился!

Сбить на морозе амбарный замок -
Плевое дело, игрушка!..
Пахнет свининой застылый чертог,
Медом, лимоном, петрушкой...

Запахов много - все не перечесть!..
Ящик - чем хуже перины?!..
Сеттер, огонь мой, - скулишь, клянчишь есть,
Носом толкаешь корзину...

Все здесь подъели, в прогнившей стране.
Все подмели подчистую.
Всю потопили - в дешевом вине -
Голода силу святую.

Гладит малец одичалого пса.
Тесно прижмутся друг к другу
В ящике из-под хурмы... Небеса,
Сыпьте арахисом - вьюгу!

Сыпьте им яркою радугой - снег,
Сахар капусты - с возов и телег,
Кровь помидоров - из бака!..
Медом стекает по скулам ночлег...
В ящике, маленький, спи, человек,
Спи, заревая собака.

ДЕВОЧКА С МАНДАРИНОМ. ВЕЧЕРНИЙ РЫНОК

Это крайняя - я - за лимоном стояла!..

Вот глаза ледяные - синее Байкала,
Косы из-под платка, что рыбачьи канаты,
И все швы на дерюге пальтишка разъяты;
Кочерыжка, горбушка, птенец, восьмилетка, -
Поднабита людьми рынка ржавая клетка,
Все со службы - час пик! - каблуки не источишь,
А туда же! - стоишь: мандаринчика хочешь...
И распахнуты синие очи иконно
На купюры, на смерч голубей заоконных,
На торговку златой мандаринной горою,
На лица ее булку,
                на море людское!
В кулачонке вспотевшем зажаты копейки...
Ты, проталина вешняя, дудка-жалейка,
Заплати - и возьми! Тонкокорый, громадный
Охряной мандарин - и сожми его жадно,
Так зажми в кулаке, чтобы кровь стала капать,
Чтобы  смог сладкий плод на морозе заплакать -
По тебе, истопницына дочь, замухрышка,
Сталеварного града сухая коврижка.

ТОРГОВКА ШКУРАМИ НА ИРКУТСКОМ РЫНКЕ ЛЮБА

А вот лисы, а вот лисы, а вот зайцы-волки!..
Мездру мороз прошивает кованой иголкой,
Меха иней зацелует сизыми губами, -
Не горжетка то - ослеп ты: пламя это, пламя!..
Звери рыскали по лесу. Дитяток рожали.
Целясь, очи потемнели! Локти задрожали!..
...А теперь зверье - гляди-ко! - рухлядь, красотища!..
Закупи - и вспыхнешь павой, а не мышью нищей,
Шею закрути лебяжью лисьими хвостами -
Пусть мужик твой, жмот и заяц, затрясет перстами,
Затрусит на снег монеты из мошны совецкой:
Вот он мех колымский, кольский, обский, соловецкий,
Вот - куничий да соболий, искристый, богатый,
На руках торговки Любы во пурге распятый, -
Рвите, рвите, налетайте, по дешевке сбуду
Выпивохам да пройдохам, черни, сброду, люду,
А не наглым иноземцам с масленым карманом,
А родной толпе дремучей,
                хвойной, дымной, рваной.

                ***
               
                Маленькой нищенке  Нижнего Елене Федоровне

...моя ненастная паломница по всем столовкам да по хлебным.
Моя нетленная покойница - о, в кацавейке велелепной.
Моя... с котомкой, что раззявлена - нутром - для птиц: там злато крошек!..
Моя  Владычица, раздавлена любовью всех собак и кошек...
Живая, матушка, - живущая!.. Ты днесь во чье вселилась тело?..
С вершок - росточком, Присносущая, катилась колобком несмелым.
Неспелым яблоком, ежоночком, колючим перекати-полем... -
Дитенок, бабушка ли, женушка, - и подворотней, как престольем!.. -
Ты, нищенка, ты, знаменитая, - не лик, а сморщь засохшей вишни, -
Одни глаза, как пули, вбитые небесным выстрелом Всевышним:
Пронзительные, густо-синие, то бирюза, то ледоходы, -
Старуха, царственно красивая последней, бедною свободой, -

Учи, учи меня бесстрашию протягивать за хлебом руку,
Учи беспечью и безбрачию, - как вечную любить разлуку
С широким миром, полным ярости, алмазов льда, еды на рынке,
Когда тебе, беднячке, ягоды кидала тетка из корзинки:
Возьми, полакомись, несчастная!.. А ты все грызла их, смеялась,
Старуха, солнечная, ясная, - лишь горстка ягод оставалась
В безумной жизни, только горсточка гранатиков, сластей, кровинок, -
И плюнул рот, смеяся, косточку на высверк будущих поминок,
На гроб, на коий люди скинутся - копейкой - в шапку меховую...
Учи, учи меня, кормилица, ах, дуру, ах, еще живую...

                ПЕСНЯ

Ох, Расея моя, Расея.
Головою - о край стола...
Каменея, горя, леденея,
О, куда б от тебя ушла?!

Горевая твоя простуда
И чахоткин, с подхрипом, рык...
Средь зверья твоего и люда
Расплескался мой жалкий крик.

Задери головенку: страшно!..
Коли страшно - к  земле пригнись...
Вот они, кремлевские башни, -
Им, кровавым, да поклонись.

Ты из вервия мне свивала
Сети, петли, мешки, хлысты...
Ты поземками целовала
По-над грудью моей - кресты!

Но я землю рвала ногтями!
Ела падаль твоих полей!
Снег твой мечется меж горстями
Сирым клекотом журавлей!

И, на нежном пригорке стоя
По-над Волгою в синем дыму,
Я молюсь - твоей красотою -
За вкусивших твою тюрьму!

За тебя проклявших, бежавших
Во заморских быков стада,
За любимых, друг друга сжавших
Пред прощанием - навсегда, -

Как в горсти - да твою землицу...
Я люблю тебя, я люблю:
Мне любовь та, Расеюшка, снится,
Но плюю, хриплю - во хмелю

Ненавидящем,
                пламя сея
Воплем, дланью, нутром, очьми:
Ох, Расея моя, Расея,
Заполярной совой косея,
Всей кандальною Гипербореей -
Всю свободу мою возьми.

МАРИНА, ПРОДАВЩИЦА СВЕЧЕЙ

…А на улицу выйду - и лупят снега
По щекам, по плечам, по рукам!
У девчоночки в черном больная нога:
Чуть хромая, проходит во храм.

То Марина идет, продавщица свечей.
Сивцев Вражек возлюбит ее
Лишь за то, что глядела она горячей,
Чем глаголит о том Бытие.

Пусть монеты играют на грязном столе!
Пусть свечные молчат языки!
Продавщица свечей на холодной Земле,
Дай нам свет из костистой руки.

И тогда близ груди мы его понесем,
Загадаем, чтоб долго горел…
Ни себя, ни любимых уже не спасем.
Со свечою пойдем на расстрел.

Со свечою пройдем, в колыбели двух рук
Сохраняя дитя от ветров…
И не страшно уже напророченных мук.
Мир стальной обнажен и суров.

А Марина стоит за церковным столом,
Раздавая негаснущий свет,
И, дрожа, ее пальцы исходят теплом,
Словно диски далеких планет.

И когда ее руки расхожую медь
Обменяют на стволик свечи, -
Я пойму, что не так тяжело умереть,
Как без пламени - выжить в ночи.


     ФРЕСКА ТРЕТЬЯ. БЛАЖЕНСТВА

              ***

Упорному - упорство,
Коверному - позерство,
А мне - Великий пост
Любви: до смертных звезд.

                БОЯРЫНЯ МОРОЗОВА

…И розвальни! И снег, голуба, липнет сапфирами - к перстам…
Гудит жерло толпы. А в горле - хрипнет: “Исуса - не предам.”

Как зимний щит, над нею снег вознесся - и дышит, и валит.
Телега впереди - страшны колеса. В санях - лицо горит.

Орут проклятья! И встает, немая, над полозом саней -
Боярыня, двуперстье воздымая днесь: до скончанья дней.

Все, кто вопит, кто брызгает слюною, - сгниют в земле, умрут…
Так, звери, что ж тропою ледяною везете вы на суд

Ту, что в огонь переплавляла речи! и мысли! и слова!
И ругань вашу! что была Предтечей, звездою Покрова!

Одна, в снегах Исуса защищая, по-старому крестясь,
Среди скелетов пела ты, живая, горячий Осмоглас.

Везут на смерть. И синий снег струится на рясу, на персты,
На пятки сбитенщиков, лбы стрельцов, на лица монашек, чьи черты

Мерцают ландышем, качаются ольхою и тают, как свеча, -
Гляди, толпа, мехами снег укроет иссохшие плеча!

Снег бьет из пушек! стелется дорогой с небес - отвес -
На руку, исхудавшую убого - с перстнями?!.. без?!.. -

Так льется синью, мглой, молочной сластью в солому на санях…
Худая пигалица, что же Божьей властью ты не в венце-огнях,

А на соломе, ржавой да вонючей, в чугунных кандалах, -
И наползает золотою тучей собора жгучий страх?!..

И ты одна, боярыня Федосья Морозова - в миру
В палачьих розвальнях - пребудешь вечно гостья у Бога на пиру!

Затем, что ты Завет Его читала всей кровью - до конца.
Что толкованьем-грязью не марала чистейшего Лица.

Затем, что, строго соблюдя обряды, молитвы и посты,
Просфоре черствой ты бывала рада, смеялась громко ты!

Затем, что мужа своего любила. И синий снег
Струился так над женскою могилой из-под мужицких век.

И в той толпе, где рыбника два пьяных ломают воблу - в пол-руки!.. -
Вы, розвальни, катитесь неустанно, жемчужный снег, теки,

Стекай на веки, волосы, на щеки всем самоцветом слез -
Ведь будет яма; небосвод высокий; под рясою - Христос.

И, высохшая, косточки да кожа, от голода светясь,
Своей фамилией, холодною до дрожи, уже в бреду гордясь,

Прося охранника лишь корочку, лишь кроху ей в яму скинуть, в прах,
Внезапно встанет ослепительным сполохом - в погибельных мирах.

И отшатнутся мужички в шубенках драных, ладонью заслоня
Глаза, сочащиеся кровью, будто раны, от вольного огня,

От вставшего из трещины кострища - ввысь! до Чагирь-Звезды!.. -
Из сердца бабы - эвон, Бог не взыщет,
Во рву лежащей, сгибнувшей без пищи, без хлеба и воды.

Горит, ревет, гудит седое пламя. Стоит, зажмурясь, тать.
Но огнь - он меж перстами, меж устами. Его не затоптать.

Из ямы вверх отвесно бьет!
                А с неба, наперерез ему,
Светлей любви, теплей и слаще хлеба, снег - в яму и тюрьму,

На розвальни… - на рыбу в мешковине… - на попика в парче… -
Снег, как молитва об Отце и Сыне, как птица - на плече…
Как поцелуй… как нежный, неутешный степной волчицы вой… -
Струится снег, твой белый нимб безгрешный, расшитый саван твой,
Твоя развышитая сканью плащаница, где: лед ручья,
                Распятье над бугром…

И - катят розвальни. И - лица, лица, лица
Засыпаны
Сребром.

           ЧЕЛОВЕК С ТОПОРОМ

Во мраке — гарь
мышьей свечи.
Хвост фитиля
мертв, поджат.
У зеркала — мужик.
Его сердце стучит.
Перед ним на столе
вещи лежат.

Простые вещи:
спичечный коробок,
синий, как сапфир
Соломонова кольца.
Банка с солью:
соль любит Бог.
Да мыло — мыть
грязь лица.

Еще перед ним
лежит топор.
Топор,
серебряная зима.
Смерть своровать!.. -
поет дивный хор.
Жизнь своровать!.. -
не хватит ума.

Как во тьме
человек одинок.
Как во тьме -
молится топору.
И глядит на него с небес
одинокий Бог.
И шепчет человек:
нет, я не умру.

И шепчет человек
одинокий стих,
последний стих
одинокой земли:
“Блаженны нищие духом,
ибо их… ибо их…” -
Ибо их есть Царствие.
А мы - не смогли.


          ВИДЕНИЕ РАЯ

Уйди. Не стой со склянкой надо мной.
Я вижу, вижу драгоценный Рай земной -
В берилле неба - яблоки церквей!..
Летит в сугробы манна голубей!..
Павлина гладит стриженый Малец,
У Матери персты - в огнях колец,
Полынным сеном пахнет жаркий хлев,
И лижет ноги ей смиренный лев!..
Все пять хлебов уж муравьи едят...
Прекраснейшие женщины летят.
В зенита бирюзу, и груди их
Пылают сластью яблок наливных,
И на серебряных тарелках площадей -
Хурма, гранаты, - денег не жалей,
А денег нет!.. Сожгли!.. И даль светла,
И светят обнаженные тела
Кострами, и бенгальскими свечьми,
Лампадами, - о, счастье быть людьми...
Уйди!.. Я Рай впиваю наяву:
Озер сапфиры, детски нежную траву
И охристую ржавчину лесов
Осенних, и рубины туесов, -
Там дикая малина холодна,
Там ягодное счастие вина...
А солнца тел над лесом на закат
Превыше журавлей, крича, летят,
И затаил Малец дыханье: ох,
Гляди, павлин, - то золотой сполох!..

Там муж жену целует сотни лет -
Уста, запястья, в жемчугах браслет,
Снега ланит растают под рукой,
Живот застынет льдяною рекой,
Но дождь во чрево брызнет золотой
Подземной, поднебесной красотой!..
Так вот какая ты, любовь в Раю -
Тебя в лицо я, плача, узнаю...

А звезды там ручные!.. В зимний круг
Собьются - и берут огонь из рук:
Клешнястый Рак и бешеный Телец,
Баран - царь среди звездочек-овец,
Две Рыбы - Трилобит и Целакант,
И Скорпион - хвостатый музыкант,
И пылкий Лев, и льдистый Козерог -
Огонь едят и пьют!.. Огонь у ног,
Огонь в руках моих, - я их пасу,
Зверей родных, - во огненном лесу,
И я стою, охвачена кольцом
Огня! Лоб стянут огненным венцом!..
И горным хрусталем улыбки - рот:
Там человечья плоть в огне поет,
Там человечья плоть поет в земле!..
Там папоротник светит на стекле -
В мороз - цветком купальской радуги!..

                Уйди.
Я Рай люблю. Я сплю с ним на груди.
Не суй во пересохшие уста
Мне снадобий, где соль и кислота.
Не хлопочи - с намоченным тряпьем
К виску. Мы все когда-нибудь умрем.
Я не хочу в подвальную юдоль.
В битье посуды. В водочную боль.
В больницы, где на лестницах лежат.
В плакатный красный яд и детский мат.
Уйди. Ступай обратно в черный Ад.
А я - в Раю. Мне нет пути назад.

                НИЩИЕ. ФРЕСКА

Доски - зубом струганные;            А в угрюмый, чадный зал,
Столы - домовинами.                Где дымы и смрад,
Ноги, птицы пуганые,                Над тряпьем и над тазами
Крючатся, повинные.                Ангелы летят.

Это - у нищих -                Они льют горний свет,
Пир горой.                Льют огнем - любовь -
Дырой во рту светит, свищет         На латунь мертвых рыб,
Каждый второй.                Колеса хлебов,

Крыльями свисают                На затылков завиток,
Лохмотья с голых плеч.                Лысин блеск и дрожь,
Хлебом слиплым                На захлесты
В Божью печь                Заплат,
Всем придется лечь.                На зеркальный нож,

А сейчас - зуб вонзай                На трущобную вонь,
В корку прокопченную:                На две борозды
Из кувшина хлебай                Белой соли - двух слез
Воду кипяченую!                Сохлые следы;

Ах, по руку правую                И вот, выхвачены из
Мужик сидит, нахал.                Замогильной тьмы,
Под космами катается                Горят факелы лиц,
Белка его опал.                Пылаем лбами - мы!

А под грязной мешковиной              Мы весь век - во грязи.
На груди горит                Мы - у бьющих ног.
Верно, с бабы скраденный              Ангел, братец, налей.
Небесный лазурит.                Выпей с нами, Бог.

Плачет, бородой трясет…               Били вкривь. Били вкось.
Близок жизни край…                Били в срам. Под дых.
От себя кус отщипни                Дай, обгложем мы кость
И ему подай.                Милостынь своих.

А по руку левую -                Мир плевал в нас, блажных!
Тащит медный таз                Голодом морил!
Нищенка с серебряными                Вот размах нам - ночных,
Монетами глаз.                Беспобедных крыл.

В тазу плещется вода -                Вот последнее нам счастье -
Для помывки ног                Пустой, грозный зал,
Нищему, который всех                Где, прижавшись к голяку,
Больше одинок.                Все ему сказал;

Кругла таза камбала!                Где, обнявши голытьбу,
Тонка брови нить!                Соль с-под век лия,
Будет ноги ему мыть.                Ты благословишь судьбу,
Воду эту - пить.                Где твоя семья -

Будет лытки синие                Эта девка с медным тазом,
Пылко целовать,                ряжена в мешок,
Будто ниткой жемчуга                Этот старик с кривым глазом,
Их перевивать.                с башкою как стог,

И в тазах, дырявых мисках,                Эта страшная старуха,
Ящиках разбитых,                что сушеный гриб,               
В зеленых бутылях,                Этот голый пацаненок,
В решетах и ситах                чей - тюремный всхлип;

Волокут на столы,                Этот, весь в веригах накрест,
Валят на дощатые                от мороза синь,
Хлеб из масляной мглы,                То ли вор в законе, выкрест, 
Потроха распятые!                то ль - у церкви стынь,

Крючья пальцев дрожат!                Эта мать - в тряпье завернут
Ноздри раздуваются!                неисходный крик! -    
Рот - раз в тыщу лет                Ее руки - птичьи лапки,
С бутылью сливается!                Ее волчий лик;

Этот пир - он для нас.                Эта нищая на рынке,
В ушах ветер свищет.                коей я даю
В тысяче - летье раз -                В ту, с ошурками, корзинку,
Наедайся, нищий.                Деньгу - жизнь мою;

Ты все руку тянул?!                И рубаки, и гуляки,
Улыбался криво?!                Трутни всех трущоб,
Масла брызг - между скул.                Чьи тела положат в раки,
Попируй, счастливый.                Чей святится лоб, -

Чуни из тряпья стегал?!                Вся отреплая армада,
Щиколку - в опорки?!..                Весь голодный мир,
Жизнь в моленье сжигал                Что из горла выпил яду,
О замшелой корке?!                Что прожжен до дыр, -

Жег клопиный матрац                И любить с великой силой
Высохшей спиною?!..                Будешь, сор и жмых,
Попируй в миру лишь раз                Только нищих - до могилы,
Ночью ледяною!                Ибо Царство - Их.

                ТРОИЦА

Я вижу их в той комнате холодной,
За той квадратной льдиною стола:
Художник, вусмерть пьяный, и голодный
Натурщик, - а меж них и я была.
Натурщик был в тельняшке. А художник,
С потрескавшейся верхнею губой,
И в реабилитации - острожник,
Во лживом мире был самим собой.
Брал сельдь руками. Песню пел. И смелость
Имел - щедра босяцкая братва -
Все раздавать, что за душой имелось:
Сожженный смех и жесткие слова.
Натурщик мрачно, будто под прицелом,
Сурово, скупо, молча пил и ел,
Как будто был один на свете белом -
Вне голода и насыщенья  тел.
Свеча в консервной банке оплывала
И капала на рассеченный лук.
И я, и я меж ними побывала.
И я  глядела в жилы желтых рук.
И я глядела в желваки на скулах.
И скатерть я в косички заплела...

Морозным ветром из-под двери дуло.
Дрожал пиджак на ветхой спинке стула.
Звезда в окно глядела белым дулом.
...И я - дите - в ногах у них уснула.

...И я меж них в сем мире побыла.

  ЛЮБОВНИКИ НА СНЕГУ

Исклевано нищее тело
Клювами белых кур.
Ты этого так хотела,
Пацанка, дура из дур.
Ты этого возжелала -
Одежды в сугроб - чешуей
Содрать! И плоть запылала
В ночи - багряной змеей.

По горло выстывший город
Лежит в голубых песцах.
О счастье - пребыть нам,
                голым,
В рожденье, в любви, в гробах.
В шубеночках - нас хватают,
В кофтенках - ведут к стене...
На льду - я нага, святая:
Живот - в золотом огне!

И ты, мой сужденный, смелый,
Как ты богатырски наг!
Ты плакал - белее мела -
В расстрельных, прощальных снах...
Ладонь, искусана вьюгой,
На мышце выжжет печать...
Мишенью звездного круга
Нагому сердцу стучать.

Жужжите, вы, злые пули.
Мы - “яблочко” хоть куда.
Снега, как в рога, в нас дули,
Нас резали поезда.
Но в этой земле загиблой,
В крутящейся дуроте,
Лежим на снегу нагие,
Как те герои, как те... -

О, мало ли юродивых,
Слепя зубами, скреблось
По лику Земли спесивой,
По злату осенних кос?!
Никола да Нострадамий,
Да Ксенька, да Жанна, та... -
И кто там еще - за нами,
Где зверия чернота?!

Под черепом тьмы взошедшей,
Луны, бегущей как мышь,
Лишь выживет - сумасшедший,
Спасется - блаженный лишь.
И, батюшка наш Василий,
В сугробе грея ступни,
Наслал бы Крестную силу
На голых телес огни.

Да, мир! Гляди! Мы - нагие!
Да мглы. До дна. До Креста.
Уже не родимся другие.
Господнего нам перста
Не внять слепому указу.
Снег хлещет струей молока -
О, мимо рта, мимо глаза!.. -
В голодные те века...

А мы обнимемся пьяно.
Власы текут горячо.
Под ветром черным, буянным
Целую твое плечо.
И в корке ржаных торосов
Осколком Зимней Войны,
Двойным, слепящим, как слезы,
Навек мы запечены.

                ВАРЬЕТЕ

Жемчужными ногами - из-под цветной копны!
Кругами да бегами! - А хохоты слышны!..
Несут питье густое и пряную еду…
Долой одежды - стоя! - дрожат на холоду…

Девчонки вы, печенки, - да с тыквами грудей, -
От ног крутых и тонких, мужик, похолодей!..
Музыка водопадом сдирает с кожи пот…
Танцуйте до упаду - авось оно пройдет,

То Квазимодо-Время на глиняных ногах,
Что взял себе в беремя малец на костылях:
А он плясать не может, он видел Гиндукуш…
Плесни мускатом в рожи, канкана красный туш!..

Слизни-ка соль, красотка, с воздернутой губы…
Пляши - швырнули б “сотку” из гула голытьбы!
Да только те бояре, сощурясь, зрят канкан,
Да будто на пожаре, толкают в пасть банан…

Танцуй, танцуй, Галина!.. А Сонька, ты чего?..
А скулы как малина!.. А в бисере чело!..
Колготки рвутся с хрустом, на зраках пелена -
Веселое искусство,
Веселая страна!

Веселые девахи, до тайников мокры, -
Танцуйте вы на плахе, танцуйте до поры:
Сей танец - не работа, сей грозный карнавал
Вас до седьмого пота за гроши убивал!

Целованы - по пьяни, в исподнем - из больниц,
Танцуйте, Кира, Кланя, в виду кабаньих лиц!..
У попугаев ара наряды не пестрей…
Оттанцевать - до жара… и в “скорую” - скорей…

А трубы - нету сладу!.. Табачный воздух рвут!..
Танцуйте до упаду - авось они пройдут:
Краснознаменны годы, казарменны гудки,
Фланговые народы с дрожанием руки…

Там будут псы и кошки и каждый - сыт и пьян…
Танцуйте, длинноножки, для них блатной канкан!
В роскошестве погибнем, да в пиршестве помрем,
А все же спину выгнем и рому отхлебнем!

И выбежим! И спляшем - во вьюгах площадей,
Среди кремлевских башен, среди родных людей -
И спереди, и сзади - все в лентах и цветах! -
Краснознаменны ****и -
Любашки, Верки, Нади -
Задрогнув, при параде,
С улыбкой на устах.

                ITALIA MIA

…Через снега - сугробы - погорельство:
- Милый.
In Te la vita mia.

Пусть эта жизнь до дна - до пепла - мимо:
In Te la vita mia.

А как без кожи?! - без судьбы?! - спрямила
Та наковальня, где меня схватила
Рука такого Златокузнеца, что - Боже!.. -
Я из железа в золото вобьюсь, похоже,

В матерью ту, из коей - звезды самосветят…
Какой великий в мире ветер.

И ни за что… - за все богатства, царства, злата мира…
IN TE LA VITA MIA.

                СТАРАЯ ОФЕЛИЯ

                Анне Барковой

Седые пряди по лицу. Седые пряди.
Все ближе, девочка, к венцу - ты при параде.
Ты из комодной дерни тьмы, из тьмы пропащей -
Навесь на шею жемчуга, на черепашью.
Ты помнишь, деревянный Бог, метель Печоры?!..
Мотают медных пуль клубок герои, воры.
Идут ко рву - спина к спине. И, иже с ними,
Над ними в тучах, как в огне, в полярной сини,
Ты - ты раздатчица одна; одна в бараке
Молельщица за всех; жена верней собаки;
Одна - грязна, как сотни шлюх; одна - подковой
Замерзлой согнута, крестом Голгофы голой!
Ты залпы слышала. Твой мозг не помрачился.
Крепка, железна, гордый гвоздь. В тебя влюбился… -
Да кто?!.. - никто. Сухою лапой пыль буфета
Сметешь. Одна. Зимой. В пальто. Рыдай - ПРО ЭТО.
Накапывай в седой хрусталь посмертной стопки
Полярной ночи Жерминаль, полярной топки
То крематорное вытье, тот вой волконский -
Трех отроков в пещи житье - в той, Вавилонской…
И пей! И рюмку опрокинь над совьей глоткой!
Гляди, какая стынет синь по околотку -
Кровавый Марс в седом окне… хвощи мороза…
Ну, помяни. Ну, увеличь ночную дозу…
За всех, кого любила ты в гробах мерзлотных!
Буфет играет витражом, ножом голодным.
Дыряв халат. Принять бы яд. Уйти, не мучась.
Три Парки за окном стоят и вьюгу сучат.
Не ссучилась. Не предала. Блажени, ради…

Седые пряди через лоб. Седые пряди.

ПРОЩАНИЕ ВОЗЛЮБЛЕННЫХ

В ладонь тебя целую - чтоб сияла!..
А в губы - чтобы никогда... никто...

На общежитское слепое одеяло
От холода положено пальто.
На плитке стынет чайник обгорелый.
Кинотеатр в окне - страшней тюрьмы.
И два нагих, два полудетских тела -
В ночном нутре, в седом жерле зимы.
О Господи! - не приведи проститься -
Вот так, за жалких полчаса
До поезда, - когда глядят не лица,
А плачуще - глазами - небеса...
Когда вся жизнь - авоською, горбушкой,
Двумя билетами в беснующийся зал,
Газетным оловом, больничною подушкой,
Где под наркозом - все сказал...

Но дай, любимый, дай живое тело,
Живые руки и живую грудь.
Беда проехала. И время просвистело.
И выживем мы как-нибудь.
Мы выживем - в подземных перелазах,
Отчаянных очередях,
Мы выживем - на прокопченных базах,
Кладбищенских дождях,
Мы выживем - по всем табачным клубам,
Где крутят то кино!..
Мы выживем - да потому, что любим.

...Нам это лишь — дано.

          БАЯНИСТ ПОД ЗЕМЛЕЙ

Белые копья снегов в одичалую грудь
Навылет летят.
Льдом обрастает, как мохом, мой каторжный путь!
Стоит мой звенящий наряд
Колом во рдяных морозах! Хозяин собак
Не выгонит, пьян, -
Я же иду по ночам в лихолетье и мрак:
Туда, где баян.

Скользок и гадок украшенный кафелем мир
Подземных дворцов.
Вот сталактиты светильников выжгли до дыр
Газеты в руках у птенцов.
Вот закрывается локтем несчастная мать,
На грязном граните – кормя...
Мир, дорогой, я тебя престаю понимать, -
Поймешь ли ты мя?!

Тихо влачусь под землей по широким мостам -
Гранит режет взор,
Мрамор кроваво-мясной, кружевной, тут и там,
Мономах-лабрадор!
Господи, - то ли Карелия, то ли Урал,
А то ли Эдем, -
Только, Исусе, Ты не под землей умирал -
Где свет звездный: всем!..

Руки ковшами, долбленками тянут из тьмы
Мальцы, старики...
В шапках на мраморе – меди мальки... Это мы -
Наши щеки, зрачки!
Мы, это мы – это мой перекошенный рот
У чеченки с мешком...
Вдруг из-за царской скульптуры – как песня хлестнет
Крутым кипятком!

Баянист, гололобый, беззубый, кепчонку надвинь -
Сыграй мне, сыграй:
“На сопках Маньчжурии” резкую, гордую синь,
Потерянный Рай.
“Зачем я на свет появился, зачем меня мать
Родила...” - и марш золотой,
“Прощанье славянки”, ту землю, что будет пылать
Под голой пятой!..

Мни в руках и терзай, растяни, обними свой баян,
Загуди, захрипи,
Как ямщик умирал, от мороза и звезд горько пьян,
Во широкой степи!
Как колечко венчальное друга неслышно просил
Жене передать, -
Баянист, пой еще, пока хватит и денег и сил
Близ тебя постоять...

О, сыграй мне, сыграй! Все, что мерзнет в карманах, - возьми!
То мусор и смерть.
Ты сыграй мне, как молния счастия бьет меж людьми -
Так, что больно глядеть.
Руки-крючья целуют, клюют и колотят баян,
Руки сходят с ума -
Роща отговорит золотая, и грянет буран,
Обнимет зима...

А вокруг – люди шьются-мелькают, как нить в челноке,
Пронзают иглой
Адский воздух подземки, наколку на тощей руке,
Свет над масляной мглой!
О, сыграй, пока море людское все бьет в берега
Небес и земли,
Пока дедов баян все цепляет худая рука,
Люстр плывут корабли!..

Играй, мой родной! Играй! Он пробьет, черный час.
Он скует нас, мороз.
Играй, пока нищая музыка плещет меж нас
Потоками слез.
Играй. Не кончайся. Стоять буду год или век
У шапки твоей, следя то прилив, то отлив
Людской, отвернувшись к морозному мрамору,
                тающий снег – из-под век -
Ладонью закрыв.


       ФРЕСКА ЧЕТВЕРТАЯ. БАРХАТ И НАГОТА

                ***

Живую страсть - пожрать, украсть,
Жестоким хлебом смять.
Железный зуб, слепая пасть,
А счастья - не видать.

Все только спать и жрать хотят,
Когтями душу рвут.
А тех - любви слепых котят -
Не помнят, как зовут.   

      ДОМ ТЕРПИМОСТИ НА ВОСТОКЕ. СОН

Это сон. Молю, до срока ты его не прерывай.

…………………………………………………………

Дом веселый на Востоке. Ночь и снег. Собачий лай.
Токио… Иокогама… Не Нанкин и не Шанхай…
В круге - с веерами - дамы. Сямисен, сильней играй.
От курильниц дым - бараньей шерстью крутится во мгле.
На столе сидит, печальный, мой ребенок на земле -
Девочка… вся голяком… на пальцах ног - глаза перстней…
Ноги скрещены - кузнечик. В окруженье пчел-огней,
Скрючив ножки, восседает, а ладони жжет ситар;
Все сильней она играет, - веселися, млад и стар!..
Ее раковина вскрыта. Розов, черен жемчуг там.
И живот ее - корыто жрущим, жаждущим устам.
Как глядит темно и кротко стрекозиным блеском глаз.
И на шее - лишь бархотка. То владычицы приказ.

От курильниц ввысь восходит дым, лимонником виясь.
Ты нашел меня в притоне. Так глотай со мною грязь.
Мы с тобой в последнем танце. Рвешь рубаху мне, и грудь
Тыкается - мордой зверя - в грудь твою, как в зимний путь.
Холод. Тьма. Берешь зубами ты - брусничину сосца.
Танец живота - вот пламя. Мой живот страшней лица,
Мой живот лица угрюмей. Слезы катят по нему
И стекают по волосьям в щель, во впадину, во тьму.
Мне туда покласть бы руку. Жемчуг в пряди воплести.
Благовоньями залить бы срам - до крови, до кости.
Руки ты мне на лопатки - двух безумных щук - кладешь,
Чтоб нырнули без оглядки в океан, где дым и дрожь.
Ты искал меня в трущобах. Там, где я полы мела.
Где лопатила сугробы. Где, пьяна, под дверь легла
Кабака с луженой глоткой да с хромой ноги пинком.
Плоть вылизываю живу - всю - мозольным языком.
Вот я. Жмись. Танцуй мне ярость. Горе вытанцуй до дна.
Я терпимости царица. Я терпельница одна.
До тебя - я в стольких выла глотки раструбом глухим.
До тебя - я стольких мыла мылом черным и слепым.
На горбу худом таскала - к Иордани - по снегам…
Перед Буддою стояла - так!.. - к раздвинутым ногам
Он моим - приблизил медный, соляной, зеленый лик…
Я была девчонкой бедной. Вся душа сошла на крик.
Как-то надо было злато добывать из-под полы
Нищих туч, ветров богатых, - из карманов зимней мглы…
Вот и стала я расхожей, медной тварию земной.
Потанцуй со мной, мой Боже. Потанцуй, прошу, со мной.
Разорви мешок платяный ты до срама, до конца.
Напилась сегодня пьяной я - до радости лица.
Ты нашел меня, седую, на огромной жизни дне.
Ты узнал меня, святую, - так забейся же во мне!
Стань сребряной, дикой рыбой! Ног развилку разожму.
Втиснись - раскаленной глыбой. Влейся - кипятком - в дыму.
И - вживись, вонзайся, вбейся, и - вбивайся, молоток,
В доски чрева, где - упейся!.. закурись!.. - весь мир, жесток,
Похоронен!.. Так, любимый! Корчись! Жги! Втанцуй в меня -
Вглубь и втемь - навеки - мимо - танец ЧИСТОГО ОГНЯ!
Чтоб омылась, освятилась мгла пещеры - от плевков!
Под брюшиной - закрутились сотни острых языков!
Вы!.. бездарные товарки!.. вылупляйтесь, зрите, жри… -
…те огни, постыдны, жарки, что по бедрам вверх - гори!..
Вверх по животу, по ребрам, по груди, все вверх и вверх -
До лица дошел твой танец! До лица, где дикий смех!
Так сцепились наши чресла! Так спаялись, что - руби!
А лицо в любви воскресло. Ты лицо мое люби.
Ты лицо мое, любимый, пей, кусай, сжигай, вбирай,
Чтобы Божий сок незримый перехлынул через край,
Чтоб людишки задрожали, гости - деньги, рюмки!.. - дрызнь,
Чтобы мы с тобой рожали в танце - будущую жизнь,
В древнем, бешеном и властном, Солнца слаще, звезд светлей!..

А не сможешь - жизнь напрасна.
Нож.
Убей.
Не пожалей.
Вот он, нож - в моих чернявых, густо вздетых волосах.
Вот он, танец мой кровавый, красный камень на грудях -
В доме дыма и Востока. В дыме снега. В саже тьмы.

Это сон. Больнее тока. Горше воли и тюрьмы.

Солью - веки - разлепляю. Соль - в узлах железных вен.
Только девочка нагая щиплет нежный сямисен,
Ноги тонкие раздвинув, кажет раковину мне,
Жемчуг жадной жизни вынув, растворив дотла в вине.
Только рот твой в рот мой входит.
                Только сердце в сердце - сцепь.
…Только запах страсти бродит, будто ветер дышит в степь,
А любовь моя горячей катит солью по виску.
И в подушку плачу, плачу, плачу - сколько на веку

Суждено мне плакать……………………………………………… 

“ДЕЖНЕВ” (СКР-19). МЕДВЕДИЦА НА ЛЬДИНЕ. ОСТРОВ КОЛГУЕВ

Прицел был точным и неистовым.
Полярной ночи встало пламя
Над сухо прозвучавшим выстрелом.
И мачты глянули - крестами.

- Попал, Никола!..
- Мясо доброе…
- Спускайте трап - айда за тушей…

Сиянье Севера меж ребрами
Стояло, опаляя душу.

Но близ медведицы, враз рухнувшей
Горой еды, добытой с бою, -
О, что-то белое, скульнувшее,
Молящее забрать с собою!

Был бел сынок ее единственный -
Заклятый жизнью медвежонок.
Во льдах скулеж его таинственный
Слезою тек, горяч и тонок.

Я ствол винтовки сжал зачумленно.
Братва на палубе гудела.
Искуплено или загублено,
Чтоб выжить, человечье тело?!

Сторожевик, зажат торосами,
Борта зальделые топорщил.
И я, стыдяся меж матросами,
Лицо тяжелым смехом морщил.

О жизнь, и кровь, и гололедица,
Родимые - навеки - пятна!
Сейчас возьмем на борт медведицу,
Разделаем, соля нещадно.

И знал я, что теперь-то выживем,
Что фрица обхитрим - еды-то!..
И знал: спасительнейшим выстрелом
Зверюга Божия убита.

И видел - как в умалишении -
Себя, кто пережил, кто спасся:
Все глады, моры и лишения,
Все горести и все напасти!

Все коммуналки, общежития,
Столы, богаты пустотою,
И слезы паче винопития
В дыму дороги и постоя!

Всю жизнь - отверстую, грядущую!
Всех женщин, что, убиты мною,
Любимые, единосущие,
Ушли за вьюгой ледяною!

И ту, отчаянней ребенка,
С медовым и полынным телом,
Скулящую темно и тонко
Над мертвою постелью белой...

Но маленький комок испуганный
Точил свой плач у белой глыбы.
Но Время, нами так поругано,
Шло крупной медленною рыбой.

Но палуба кренилась заново.
Но плакал, видя жизнь - нагую.
Но страшно обнимало зарево
Наш остров ледяной
Колгуев.

          ПЛЯСКА СКОМОРОШЬЯ

Кувырк, врастопырк, пробей пяткой сотню дыр’к! -
Летит ракша, кряхтит квакша,
А на пятках у тебя выжжено по кресту,
А и прикинули тебя жареной лопаткой ко посту,
Швырк, дзиньк, брямк, сверк!.. - стой:
Лезвие - под пятой:
Из распаханной надвое ступни -
Брусника, малина, рябина, - огни:
Глотни!.. - и усни… обними - не обмани…
Пляши, скоморохи, - остатние дни!.. 

Ты, дядька-радушник, багряный сафьян!.. -
Загашник, домушник, заржавелый наган:
В зубах - перо павлинье, сердчишко - на спине:
Вышито брусникой, шелковье в огне!
Бузи саламату в чугунном чану,
Да ложкой оботри с усов серебряну слюну:
Ущерою скалься, стерлядкой сигай -
Из синей печи неба дернут зимний каравай!
Кусочек те отрежут! Оттяпают - на! -
Вот, скоморох, те хрюшка, с кольцом в носу жена,
Вот, скоморох, подушка - для посля гулянки - сна,
Вот, скоморох, мирушка, а вот те и война!
Гнись-ломись, утрудись, - разбрюхнешь, неровен
Час, среди мохнатых, с кистями, знамен!
Венецьянский бархат! Зелен иссиня!
Зимородки, инородки, красная мотня!
Красен нож в жире кож! Красен ледолом!
А стожар красен тож, обнятый огнем!
Лисенята, из корыта багрец-баланду - пей!
Рудую романею - из шей на снег - лей!
Хлещет, блея, пузырясь, красное вино!
Блеск - хрясь! Рыба язь! Карасю - грешно!
А вольно - хайрузам! Царям-осетрам!
Глазам-бирюзам! Золотым кострам!
Мы ножи! Лезвия! Пляшем-режем-рвем
Шелк гробов! Родов бязь! Свадеб душный ком!
Ком камчатный, кружевной… а в нем - визга нить:
Замотали щенка, чтобы утопить…
Ах, ломака, гаер, шут, - ты, гудошник, дуй!
А сопельщика убьют - он-ить не холуй!
А волынщика пришьют к дубу, и каюк:
Гвозди рыбами вплывут в красные реки рук…
Ах, потешник, гусляр! Пусть казнят! - шалишь:
Из сороги - теши ты ввек не закоптишь!
Хрен свеклой закрась! Пляши - от винта!
Бьется знамя - красный язь - горькая хита!
Красная рыба над тобой бьется в дегте тьмы:
Что, попалися в мережу косяками - мы?!
Напрягай рамена, чересла и лбы -
Крепко сеть сплетена, не встанешь на дыбы!
Не гундеть те псалом! Кичигу не гнуть!
Пляшет тело - веслом, а воды - по грудь…
Пляшет галл! Пляшет гунн! Пляшу я - без ног!
Что для немца - карачун, русскому - пирог!
А вы чо, пирогами-ти обожрались?!..
А по лысине - слега: на свете зажились?!..
Заждались, рыжаки, лиса-вожака:
Нам без крови деньки - без орла деньга!

…пирогами, берегами, буераками, бараками, хищными собаками,
Банями, глухоманями, услонами-казанями,
Погаными пытками, пьяными свитками,
Вашими богатыми выручками, вашими заплатами-дырочками,
Кишмишами, мышами, поддельными мощами,
Учеными помощами, копчеными лещами,
Ледяными лесами, красными волосами,
Сукровью меж мехами, горячими цехами,
Чугунными цепями, цыплячьими когтями,
Вашими - и нашими - общими - смертями, -
Сыты - по горло!
Биты - по грудь!

...а умрешь - упадешь - зубов не разомкнуть:
Крепко сцеплена подкова, сварена сребром -
Ни ударить молотом, ни разбить серпом,
Ни - в скоморошью - рожу - кирпичом:
Из-под век - кровь на снег,
                Ангел - за плечом.

                ***

Морозу - верь… древняна дверь… И воя
Собак - катит пятак - над головою…
И неба желтый, жирный кус.
Я серых туч боюсь убрус
На темечко надеть
И умереть.

И холод жжет, сжигает кость и мясо…
Я возвернулась - поздний гость - со пляса.
Плясали гадко.
Сосали сладко.
Из серых туч глядит дремучье Око
Спаса.

Тяну себя вперед, в мороз
Постыло.
Прищуры слез… завивы кос… - все - было.
Ты щучье, тучье, снеговое
Следи над голой головою…
Река вдали… и край земли…
Не обняли. Не помогли.
Нас двое:
Живое. Могила.

         ЯПОНКА В КАБАКЕ

Ах, мадам Канда, с такими руками -
Крабов терзать да бросаться клешнями…

Ах, мадам Канда, с такими губами -
Ложкой - икру, заедая грибами…

Ах, мадам Канда!.. С такими - ногами -
На площадях - в дикой неге - нагими…

Чадно сиянье роскошной столицы.
Вы - статуэтка. Вам надо разбиться.

Об пол - фарфоровый хрустнет скелетик.
Нас - расстреляли. Мы - мертвые дети.

Мы - старики. Наше Время - обмылок.
Хлеба просили! Нам - камнем - в затылок.

Ты, мадам Канда, - что пялишь глазенки?!..
Зубы об ложку клацают звонко.

Ешь наших раков, баранов и крабов.
Ешь же, глотай, иноземная баба.

Что в наших песнях прослышишь, чужачка?!..
Жмешься, дрожишь косоглазо, собачка?!..

…………Милая девочка. Чтоб нас. Прости мне.
Пьяная дура. На шубку. Простынешь.

В шубке пойдешь пьяной тьмою ночною.
Снегом закроешь, как простынею,

Срам свой японский, - что, жемчуг, пророчишь?!
Может быть, замуж за русского хочешь?!..

Ах ты, богачка, -
Езжай, живи.
Тебе не вынести нашей любви.

Врозь - эти козьи - груди-соски…
Ах, мадам Канда, - ваш перстень с руки…

Он укатился под пьяный стол.
Нежный мальчик его нашел.

Зажал в кулаке.
Поглядел вперед.

Блаженный нищий духом народ.

                ТЬМА ЕГИПЕТСКАЯ

Вселенский холод. Минус сорок. Скелеты мерзлых батарей.
Глаз волчий лампы: лютый ворог глядел бы пристальней, острей.
Воды давно горячей нету. И валенки - что утюги.
Ну что, Великая Планета? На сто парсек вокруг - ни зги.
Горит окно-иллюминатор огнем морозных хризантем.
И род на род, и брат на брата восстал. Грядущего не вем.
Как бы в землянке, стынут руки. Затишье. Запросто - с ума
Сойти. Ни шороха. Ни звука. Одна Египетская Тьма.
И шерстяное одеянье. И ватник, ношенный отцом.
Чай. Хлеб. Такое замиранье бывает только пред Концом.
И прежде чем столбы восстанут, огонь раззявит в небе пасть -
Мои уста не перестанут молиться, плакать, петь и клясть.
И, комендантский час наруша, обочь казарм, обочь тюрьмы
Я выпущу живую душу из вырытой могильной Тьмы!
По звездам я пойду, босая! Раздвинет мрак нагая грудь!
…Мороз. И ватник не спасает. Хоть чайник - под ноги толкнуть.

Согреются ступни и щеки. Ожжет ключицу кипяток.
Придите, явленные сроки, мессии, судьи и пророки,
В голодный нищий закуток.
И напою грузинским чаем, и, чтобы не сойти с ума,
Зажгу дешевыми свечами, рабочих рук своих лучами
Тебя, Египетская Тьма.

КСЕНIЯ БЛАЖЕННАЯ (ПЕТЕРБУРГСКАЯ)

                …Охъ, ласточка, Ксеничка,
                Дамъ Тебе я денежку -
                Не смети-ка веничкомъ,
                Куда жъ оно денется,
                Траченное времячко,
                Куда задевается -
                Милостынька, лептушка:
                Ксеньей прозывается -
                Тише!.. - наша смертушка…


…Я не знаю, сколь мне назначено - сдюжить.
Сколь нацежено - стыть.
Какъ въ платокъ после бани, увязываюсь во стужу
И во тьму шагаю: гореть и любить.

Отъ Земли Чудской до Земли Даурской
Линзой слезной меряла гать...
Анъ какъ вышло: Ксенькою Петербургской
На кладбище чухонскомъ внезапно - стать.

Спать въ болезныхъ платкахъ подъ глухимъ заборомъ.
Хоромъ выплакать - бред
Одинокiй. И пить самогонку съ воромъ,
Ему счастья желая и много летъ!

И везде - ахъ, охальница, Охта, стужа,
Плащаница чернаго Суднаго Дня!.. -
Появляться въ залатанномъ платье мужа,
Да не мертваго, а - убившаго мя.

Помню, какъ хрипела. Какъ вырывалась -
Языками огня -
Изъ клещей, не знавшихъ, что Божья Жалость
Воскреситъ, охраня.

И когда... очухалась, - вся въ кровище!..
Доски пола въ разводахъ струй... -
Поняла: о, каждый живущiй - нищiй,
Всякая милостыня - поцелуй.

И съ техъ поръ какъ бы не въ себе я стала.
Вся пронзенная грудь.
Завернула въ верблюжье отцовое одеяло
Кружку, ложку, ножикъ, - и въ путь.

Посекаетъ мя снегъ. Поливаютъ воды
Поднебесныхъ морей.
Мне копейку грязные тычутъ народы.
Вижу храмы, чертоги царей.

Отъ Земли Чудской до Земли Даурской
Вижу - несыть, наледь и гладъ.
Вотъ я - въ старыхъ мужскихъ штанахъ!..
                Петербургской
Ксеньи - меньше росточкомъ!.. а тотъ же взглядъ...

Та же стать! И тотъ же кулакъ угрюмый.
Такъ же нету попятной мне.
Такъ же мстится ночьми: брада батюшки Аввакума -
Вся въ огне, и лицо - въ огне.

Мстится смерть - крестьянской скуластой бабою
                въ беломъ,
Словно заячьи уши, беломъ платке...
А мое ли живое, утлое тело -
Воровская наколка на Божьей руке.

И все пью, все пью изъ руки Сей - снеги
Да дожди; какъ слезы людскiя, пью.
А когда увезутъ меня на скрипучей телеге -
Я сама объ томъ съ колокольни пробью

Въ дикiй колоколъ, бедный языкъ богатаго храма
Богородицы, что близъ зимней Волги - убитый медведь...

И въ гробу мои губы разлепятся: “Мама, мама,
Божья Мать, я намерзлась въ мiру, какъ тепло умереть.”

И нетленныя кости мои
           подъ камнемъ
              все, кому выпало лютой зимой занедужить,
Будутъ такъ целовать,
               обливать слезами,       
                любить!..

…Я не знаю, сколь мне назначено - сдюжить.
Сколь нацежено - стыть.

                ***

- Я всеми бабами была!.. Всеми!..
- Зима дороги замела… Время…
- А мужики!.. Сколь ребер, сколь тяжких…
- Скусила нить. Утерла боль рубашкой.
- А ты их помнишь?..
- Помню.
- Всех?!..    
- Глыбы.

У рта встает мой волчий мех
Дыбом.

- А ну-ка, баба, вот Он - Твой!.. Грозно?!..

И - шелест, вой - над головой:
“Поздно”.    

                СВЯТАЯ НОЧЬ

…Ночь. Зима. Звезд карнавал. Бубенцы. На конской сбруе -
Серебро. Гостей назвал - и съезжаются, ликуя,
И валят за валом вал: в вышитых тюльпан-тюрбанах,
И дары в ладонях пьяных, и огонь на ятаганах!.. -
Кто лукум в пурге жевал, кто-то - меж горбов верблюда
Так заснул… а сеновал всей сухой травой играл:
Пахло сеном. Пахло чудом.

Гости жарких, дальних стран, призамерзли вы в метели?!..
Бальтазар, качнись ты, пьян, - в травной выспишься постели…
О, Каспар, а я блинов напекла!.. Мешок лимонов
Приволок… таких даров не держать рукам спаленным…

Кони ржут. Тележный скрип арфой, музыкой струится.
В нежных струнах мертвых лип звуки спят - живые птицы.
Инеем осолена, в звездно-вышитом хитоне
Спит береза, спит одна - меж сугробовых ладоней…
Мельхиор, уйди, пусти… Что в кувшинах?.. масло, вина?..
Что мне кажешь из горсти - камень яростный, невинный
Иль последнее “прости”?..

Так!.. пришли вы поглазеть… Приползли… текли, как реки,
Чтобы видеть, чтобы зреть… Чтобы выдохнуть: “Вовеки…”
Тише… мать с ребенком спят. А слоны в снегу храпят,
А верблюды сонно дышат, бубенцы коней не слышат…
Отдохните!.. Вот вам плат да с кистями, вот перина,
Вот подушки половина… Колокольчики гремят…

Рассупоньтесь… Туфли - прочь, Солнцем вышиты, звездами…
Путешественники, - ночь, Ночь Священная над нами…
Вы лишь бревнышки в печи, бель березовых поленцев, -
Спите, спите, три свечи, разостлавши из парчи
В изголовье полотенце…

Ты же… что не спишь, Таор?!.. Жмешь под мышкою бутылку…
Зришь - в двери - меж звезд - костер, прислоня ладонь к затылку…
И твой друг, Вооз, не спит… Как кулак пылает - слитком…
Вглубь меня - до дна - глядит: то ли песня… то ли пытка…

Брось ты так глядеть… идем. За руку тебя хватаю.
Сыплется златым дождем ночь глухая, Ночь Святая.
Что же ты, мой царь, смолчал. Что глазами все раскликал.
Ну - идем на сеновал, в царство шепота и крика.

Лестница. Шатает. Тьма. Запах кашки, горечавки.
Боже! Я сойду с ума от великой, малой травки.
Как ладони горячи. Хруст. И боль. И шелест. Боже,
О, молчи… - как две свечи в церкви, мы с тобой похожи.

В сена дым мы - обними!.. крепче!.. - валимся камнями:
Не людьми, а лошадьми, в снег упавшими дарами.
Ты сдираешь тряпки прочь с ребер, живота и лона:
Ты горишь, Святая Ночь, ярче плоти раскаленной.
Губы в губы входят так, как корона - в лоб владыки.
И в зубах моих - кулак, чтобы дух не вышел в крике.

Милый! Милый! Милый! Ми… сено колет пятки, груди…
Поцелуй меня костьми всеми. Бог нас не осудит.
Бог - сегодня Он рожден. Спит под Материным боком.
А слоны Ему - как сон. Ты же мне приснился: Богом.
Мягким хоботом слона и верблюжьею попоной…
Плеском - в бурдюке - вина… Колокольцем запаленным…
И лимонною короной на тюрбане… бирюзой
По исподу конской сбруи… И - сияющей слезой
На излете поцелуя…

Так целуй меня, целуй! Бог родился и не дышит.
На исходе звездных струй наши стоны Он лишь слышит.
Видит танец наших тел, золотых, неумолимых, -
Значит, так Он захотел: мы - лишь сон Его, любимый!

И, рукой заклеив стон, и, биясь на сеновале, -
Мы всего лишь Божий сон, что уста поцеловали!
Мы - его дитячий чмок у нагой груди молочной,
Снега хруст - и звездный ток, драгоценный, непорочный…

И, гвоздикой на губе, и, ромашкою нетленной, -
Вспоминаньем о косьбе - ты во мне, а я в тебе:
Боже, будь благословенна ночь!.. - душистый сеновал,
Праздник, бубенцы, деревня, гости, печь, вино, навал
Звезд - от смерда до царевны - в саже неба; смоль икон,
Золотой зубок лампадки - и твой рот, и смех, и стон,
Тело, льющееся сладко нежным мирром - на меня и в меня, -
                и, Святый Боже, -
Взгляд, глаза, кресты огня - на щеке, груди, на коже:
Глаза два - вошли навек и навылет!.. - тише, глуше:
Так, как в ночь уходит снег, так, как в жизнь уходят души. 

              ВЕНЕРА ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМ

Так устала… Так вымоталась, что хоть плачь…
Дай, Господи, сил…
В недрах сумки копеешный сохнет калач.
Чай горький остыл.
Здесь, где узкая шпрота на блюде лежит,
Как нож золотой, -
Сознаешь, что стала веселая жизнь -
Угрюмой, простой.
В этом городе, где за морозом реклам -
Толпа, будто в храм, -
Что останется бабам, заезженным - нам,
Исплаканным - нам?..
Эта тусклая джезва?.. И брызнувший душ…
Полотенце - ко рту…
И текущая грязью французская тушь -
Обмануть Красоту…
И неверный, летяще отчаянный бег
В спальню… Космос трюмо -
И одежда слетает, как горестный снег,
Как счастье само…

И во мраке зеркал - мой накрашенный рот:
Сей воздух вдохнуть.
И подземный пятак из кармана падет -
Оплачен мой путь.
И на бархате платья темнеющий пот
Оттенит зябкий страх
Плеч худых - и, как солнечный купол, живот
В белых шрамах-лучах…
И, когда просверкнет беззащитная грудь,
Сожмется кулак, -
Я шепну: полюби меня кто-нибудь!
Это - просто же так…
Пока грузы таскаю, пока не хриплю,
Отжимаю белье,
Пока я, перед зеркалом плача, люблю
Лишь Время свое.


          ЗАПАДНАЯ СТЕНА


    ФРЕСКА ПЯТАЯ. БОСИКОМ ПО ВОДАМ

                ***

Синее небо.
            …ах, васильковый покой!..
Ах, на облаках ангелочком застыну!..

…банная шайка,
            тяжкой Боговой рукой
Опрокинутая на потную дворницкую спину.   

           ПИРУШКА НИЩИХ В КАБАКЕ

Мы Петровку, Столешников убирали ночьми…
Я - девчонка нездешняя - меж чужими людьми.
Это все были дворники. Не лопаты - крыла
Взмах. Ночные работники. Я газеты им жгла.
Чтобы крошево мусора все с асфальта сгрести,
На коленях промучиться да на брюхе ползти.
Да ручонками жалкими крючить в кучи тряпья -
Все, что выхаркнешь, жадина, ты, Столица моя…
Я стояла коленями в шоколадной грязи.
Я была - поколением, что лишь: Боже, спаси.
В сальной кепке мальчишеской, сигаретой дымя,
Я молилась: Пречистая, не сведи же с ума.
Неподъемные ящики. Мыловаренье мышц.
Вот твои деньги, пащенок, вот твой хлеб, вошь и мышь.
А когда полночь грохала обземь - рюмкой курант,
Метлы куцые охали: “Ну, айда в ресторант!..”
И валили мы кучею на Казанский, в буфет.
В блюда самые лучшие целил наш пистолет.
Дай блинов подгореленьких!.. Ледяное яйцо!..
Дай нам роскошь, Америку… сэндвич… что-то еще?!..
Дай холодную курицу. Вся в пупырках нога.
Дай холодную улицу, где - буранная зга.
И несли мы в бумажечках снедь в заплеванный зал,
Спали где Карамазовы средь голодных зеркал.
Черным кругом вставали мы, не стащил чтоб никто
Яблок страшное зарево и штормовки манто.
И так ели и пили мы, над едой наклонясь, -
Как бросали бутыли мы в Вавилонскую грязь,
Как, нагнувшись над урною, наизнанку - ее…
Боже, жизнь Твоя бурная. Боже, имя Твое.
И в стаканы граненые разливал дворник Флюр
Водку темно-зеленую, как мадам Помпадур.
И огни те стеклянные мы вздымали, смеясь,
Молодые и пьяные, в прах поправшие грязь.

    МАТЬ ИОАННА РЕЙТЛИНГЕР

Грачи вопят. Мне росписи кусок
Закончить. Закурить. Заплакать.
Я знаю: мир неслыханно жесток.
Сожжет, как в печке ветхий лапоть.

Чужбины звон. Он уши застит мне.
Я с красками имею дело,
А чудится: палитра вся в огне,
А гарью сердце пропотело.

Худые ребра - гусли всех ветров -
Обуглясь под юродской плащаницей,
Вдохнули век. Парижа дикий кров
Над теменем - бескрылой голубицей.

Ковчег плывет от мира до войны.
Потуже запахну монашью тряпку.
Мне, малеванке, кисточки нужны
Да беличьи хвосты и лапки.

Середь Парижа распишу я дом -
Водой разливной да землей мерзлотной.
Я суриком сожгу Гоморру и Содом,
В три дня воздвигну храм бесплотный.

Мой гордый храм, в котором кровь отца,
Крик матери, кострище синей вьюги
Да ледоход застылого лица -
В избеленном известкой, бедном круге.

Пускай сей храм взорвут, убьют стократ.
Истлеет костяная кладка.
Воскресну - и вернусь назад
В пальто на нищенской подкладке.

Монахиня, - а кем была в миру?..
Художница, - гордыню победиши!..
Худая баба - пот со лба сотру,
А дух где хочет, там и дышит.

Ему Россия вся - сей потный лоб!..
Вся Франция - каштан на сковородке!..
Разверзлись ложесна. Распахнут гроб.
На камне - стопка чистой водки,

Сребро селедки, ситного кусок,
Головка золотого луку.

Я знаю твердо: Божий мир жесток.
Я кисти мою - бьет меж пальцев ток.
Встаю лицом ко тверди, на Восток.
Крещу еду. Благословляю муку.

И, воздымая длани, обнажась
Всей тощей шеей, всей душой кровавой,
Рожаю фреску, плача и смеясь,
Огромную, всю в облаках и славе.

                ***

О, так любила я цветную,
                меховую, рогожную толпу!

Видала я ее живую.
Видала я ее в гробу.

Мне каждый помидор на рынке,
                чеснок был каждый - царь!

Одни обмылки и поминки.
Один пустой мышиный ларь.

Цветносияющее Время,
                родное, нищее, - прошло.

Уже не стремя и не семя:
Я под босой ногой - стекло

В грязи.
         Ты не увидишь блеска.
И ты раздавишь всей ступней.
И боль. И кровь. И выкрик резкий
Чужой. И хруст последний мой.

         ХОЖДЕНИЕ ПО ВОДАМ

Едва застыл байкальский плес, глазастая вода, -
Как по воде пошел Христос, по нежной кромке льда.

Как самородок-изумруд, озерной глуби гладь…
И так Он рек: - Здесь берег крут, другого - не видать…

Карбас качало вдалеке. Курили рыбари…
Мороз - аж слезы по щеке… Андрей сказал: - Смотри!

Смотри, Он по водам идет! По глади ледяной!
И так прекрасен этот ход, что под Его ступней

Поет зеленая вода! И омуль бьет об лед!..
Петр выдохнул: - Душа всегда жива. И не умрет.

Гляди, лед под Его пятой то алый, будто кровь,
То розовый, то золотой, то - изумрудный вновь!..

Гляди - Он чудо сотворил, прошел Он по водам
Затем, что верил и любил: сюда, Учитель, к нам!..

Раскинув руки, Он летел над пастью синей мглы,
И сотни омулевых тел под ним вились, светлы!

Искрили жабры, плавники, все рыбье естество
Вкруг отражения ноги натруженной Его!

Вихрились волны, как ковыль! Летела из-под ног
Сибирских звезд епитрахиль, свиваяся в клубок!

А Он вдоль по Байкалу шел с улыбкой на устах.
Холщовый плащ Его, тяжел, весь рыбою пропах.

И вот ступил Он на карбас ногой в укусах ран.
И на Него тулуп тотчас накинул Иоанн.

- Поранил ноги Я об лед, но говорю Я вам:
Никто на свете не умрет, коль верит в это сам.

О, дайте водки Мне глоток, брусникой закусить
Моченой!.. Омуля кусок - и нечего просить.

Согреюсь, на сетях усну. Горячий сон сойдет.
И по волнам Свой вспомяну непобедимый ход.

Так на Вселенском холоду, в виду угрюмых скал,
Я твердо верил, что пройду, и шел, и ликовал!

И кедр, как бы митрополит сверкающий, гудел!..

И рек Андрей: - Спаситель спит.
О, тише, тише… Пусть поспит…
Он сделал, что хотел.

           МОСТ НЕФ. ЭТЮД

Той зеленой воде с серебристым подбоем
Не плескаться уже никогда
Возле ног, отягченных походом и боем,
Где сошлись со звездою звезда.

По-французски, качаясь, курлыкают птицы
На болотистом масле волны...
Вам Россия - как фляга, из коей напиться
Лишь глотком - в дымных копях войны.

Я - в Париже?! Я руки разброшу из тела,
Кину к небу, как хлеба куски:
Где вы, русские?.. Сладко пила я и ела,
Не познав этой смертной тоски -

Пятки штопать за грош, по урокам шататься,
Драить лестницы Консьержери
И за всех супостатов, за всех святотатцев
В храме выстоять ночь - до зари...

О вы, души живые! Тела ваши птичьи
Ссохлись в пыль в Женевьев-де-Буа.
В запределье, в надмирных снегах, в заресничье
Ваша кровь на скрижалях жива.

И, не зная, как сода уродует руки,
Где петроглифы боли сочту,
Имена ваши носят парижские внуки:
Свет от них золотой - за версту.

О, Петры все, Елены и все Алексеи,
Все Владимиры нищих дорог!
Я одна вам несу оголтелой Расеи
В незабудках, терновый, венок.

А с небес запустелых все та ж смотрит в Сену
Белощекая баба-Луна,
Мелочь рыбную звезд рассыпая с колена,
С колокольного звона пьяна.

ПОКУПКА ТКАНИ НА РАБОЧУЮ РОБУ И ПОШИВ ЕЯ

Ты отмерь мне ткани… да не той, поплоше!
Чтобы ту рубаху отодрали с кожей.
Эх, сельмаг заштатный, прилавок дубовый!
Дверь раскрыта настежь, снег летит половой:
В синий глаз Байкала небо звезды мечет -
То ли стрелы свищут, то ль дымятся свечи?..
В срубовой столовке - водка да брусника.
Продавец холстины! Мне в глаза взгляни-ка:
Не для ушлой моды, не в прельщенье тая -
Я для целой жизни робу покупаю!
Все здесь уместится: свадебное платье -
Порву на пеленки, коль буду рожать я!.. -
Та ли затрапезка, в коей режу сало,
Тот ли свет небесный - погребальный саван…
Бабе дайте волю - жизнюшку проходит
В ливнях да в метелях, при любой погоде -
Все в одной да той же стираной холстине,
Все молясь трудами об Отце и Сыне… 

Так отмерь мне ткани, ты, чалдон усатый!
Может, в той тряпице буду я - распятой.
Может, что содею, неугодно Богу,
Крест на плечи взложат, повлекут в дорогу?!
И пойду я в этом рубище истлевшем
Пахотами, снегом, полем ошалевшим,
Рыжею тайгою - мокрою лисою,
Заберегом-яшмой, кварцевой косою,
Мохнатым отрогом, ножами-хребтами,
Что стесали сердце, высекая пламя,
Горбами увалов, грязями оврагов,
Зеркалом Байкала в славе звездных стягов,
По Мунку-Сардыку, по Хамардабану,
Вдоль по рыбам-рельсам, по мерзлотам пьяным!
И на всех разъездах, да на станционных
Водочных буфетах, на стогнах каленых,
Там, где рыщут танки, там, где жгут кострища, 
На чугунных вечах, на злых пепелищах -
Как народ сбежится, на меня глазея,
Пальцами затычут в меня ротозеи,
Матери младенцев поднимут повыше -
Это Лунный Холод в затылок задышит! -
Я ж - сбивая ноги - дальше, выше, мимо,
Мимо всех объятий, мимо всех любимых,
Не тылом ладонным утирая слезы -
Северным Сияньем, запястьем мороза!
Замычат коровы, заклекочут куры,
Пацанье освищет холщовую дуру,
А на Крест, спорхнувши, сядет с неба птичка,
А мой лоб украсит снеговая кичка!..
И когда дойду я до своей Голгофы -
В слезах не упомню лика дорогого,
Опущу Крест наземь, и меня растащат -
Щиколки-лодыжки!.. из ступней пропащих,
Пятерней дрожащих, из-под ребер тощих -
Кровь моя живая бьется и полощет!..
Эту ржавь по шляпку в плоть мою вогнали?! -
Нет! не гвозди - реки в алмаз-одеяле!
Чехонями - рельсы! Нимбы - над церквами!
Да костров рыбацких на излуках - пламя!
И лечу, раскинув кровавые руки,
Пронзена землею нестяжальной муки,
В той седой холстине, что я покупала
В мышином сельмаге на бреге Байкала,
Да и сарма крутит горевую робу,
Да и сыплет Космос волглые сугробы,
Да и плачут люди по распятой дуре,
Да Господь над нею звездным дымом курит,
Да брусника - щедро - с ладоней - на платье,
Да рот - в холод:
                люди… что хочу… сказать я…

                СЫН. ДИПТИХ

                Левый складень                Правый складень

Ноги маленькой церквушки                Об одном молиться буду
Моют ясные ручьи.                И в жару, и в холода:
На горячечной подушке -                “Смертны все… Яви же чудо -
Щеки жаркие мои.                Пусть он будет жить всегда!”

Я рожаю. Неужели                Но над миром трубы грянут.
Святки, сани, Страшный Суд,                Про войну приснится сон.
Колыбели и купели -                И в глаза мои заглянут
Все вот в ЭТОМУ ведут?!                Очи сорванных икон.

Раздерут парчовый полог                Тот комочек вечной плоти,
Руки толстых повитух:                Что когда-то жил во мне -
- Ох, царица, день недолог -                В чистом поле, в конском поте
- Примем, примем сразу двух!                Умирает на войне.

Заволокнут слепотою,                Кинутся ко мне: - Царица!..
Как окошком слюдяным,                Волю бабьим воплям дам.
Белый свет. И надо мною -                И на площадях Столицы
Из кадила - белый дым.                Много золота раздам.

Что, никак уж отпевают?!..                И руками, как окладом,         
Медь оклада жжет губу…                Закрывая черный лик,
Больно - я еще живая!                Вдруг услышу где-то рядом
В простынях, а не в гробу!                Колыбельный
                Резкий
Глаз смолою застывает.                Крик.
Яблоком - в росинках - лоб.
Нарастает, опадает
Тела бешеный сугроб

Не хочу уже ни счастья,
Ни наследья, ни венца -
Умереть бы в одночасье,
Чтоб не видели лица!

И в последней смертной муке,
Бабе данной на роду,
Простыню отжали руки,
Как крестьянка на пруду!

И скользнула жизни рыбка
Из глубин моих морей!
И взошла моя улыбка,
Как у Божьих Матерей!

- Покажите мне, - хриплю я.
Повитухи машут: - Кыш,
Дочку краше намалюешь,
Как по маслу, породишь!..               

Но и сын твой тож прекрасный!..
А тебе не все ль равно?.. -
Был царевич темно-красный,
Как заморское вино.

И заморский важный лекарь,
Как на плахе, весь дрожит,
Над рожденным Человеком
Старым Богом ворожит.

КУРБЭ: АТЕЛЬЕ ХУДОЖНИКА

Я собаку ощерившуюся пишу:
Вон язык ее до полу виснет.
Я кистями и красками судьбы вершу:
Вот крестины, а вот уже - выстрел.
Вот у края могилы глазетовый гроб,
И священник, одышлив, весь в белом,
Вырастает над осенью, зимний сугроб,
Отпевает погасшее тело.
Как на грех, снова голоден... Кость бы погрызть,
Похлебать суп гороховый - с луком...
Я брюхатую бабу пишу: не корысть!
И про деньги - ни словом, ни звуком...
Птицы горстью фасоли ударят в меня,
В старый бубен, седой, животастый.
Вон мальчишка в толпе - он безумней огня,
Он кудлатый, беззубый, глазастый.
И его я пишу. И его я схватил!
Я - волчара! Я всех пожираю...
Закогтил... - кисти вытер... - свалился без сил
В слепоту у подножия Рая...
Признаю: третий день я небрит. Третий день
Я не пил молока, - заключенный...
Третий день мое красками сердце горит.
Сумасшедший, навек зараженный
Хромосомой, бациллою, водкой цветной,
Красным, синим, зеленым кагором.
Я пишу тяжкий кашель старухи больной.
Я пишу: поют ангелы хором.
Я пишу пьяниц двух, стариков, под мостом.
Там их дом, под мостом. Там их радость.
Там они заговляются перед постом
Пирогом, чья отчаянна сладость.
Там, где балки сырые, быки, где песок
Пахнет стерлядью, где мох и плесень,
Они смотрят на дыры дырявых сапог
И поют красоту старых песен.
Я пишу их; а чем они платят? - они
Платят мне золотыми слезами...
Скинь, служанка, одежду. Мы в мире одни.
Не стреляй, не танцуй ты глазами.
Дура ты. Для какой тебя цели раздел?
Стань сюда, под ребрастую крышу.
Твое тело - сверкающей ночи предел.
Та звезда, что над миром - не дышит.
Ты прижми к животу ком тугого тряпья,
Эти грязные фартуки, юбки.
Так и стой, не дыши. Вот, пишу тебя - я.
Стой, не дрыгайся, ласка, голубка.
Жемчуг старый на шее и между грудей.
Он поддельный. Куплю - настоящий.
Ты теперь будешь жить средь богов и людей,
Чиж, тарашка, заморыш ледащий.
Эх, гляди!.. - за тобою толпится бабье,
Губы - грубы да юбки - крахмальны;
Руки красны - тащили с морозу белье;
А глаза их коровьи печальны...
А за бабами - плечи, носы мужиков,
Лбы да лысины - в ссадинах, шрамах, -
Как их всех умещу - баб, детей, стариков!.. -
В злую, черного дерева, раму?!..
В эту раму злаченую, в раму мою, -
Я сработал, я сам ее срезал!.. -
Всю земную, заклятую Смертью семью:
Род, исшедший из царственных чресел
Той Царицы безносой, что всех нас пожрет, -
Той, скелетной, в парче толстой вьюги,
Во метели негнущейся... - весь наш народ,
Всю любовь одичалой округи?!
И расступятся властно озера, леса!
И разымутся передо мною
Лица, руки, колени, глаза, голоса, -
Все, что жизнью зовется земною!
И я с кистью корявой восстану над ним,
Над возлюбленным миром, зовущим, -
Вот и масло, и холст превращаются в дым,
В чад и дым, под Луною плывущий...
И в дыму я удилищем кисти ловлю
Рыб: щека... вот рука... вот объятье... -
Вот мой цвет, что так жадно, посмертно люблю:
Твое красное, до полу, платье...
И, ослепнув от бархатов, кож и рогож,
Пряча слезы в небритой щетине,
Вижу сердцем: а Бог - на меня Ты похож?.. -
Здесь, где голо и пусто, где звезды как нож,
Где под снегом в полях - помертвелая рожь, -
На ветрами продутой Картине.