Последний череп Немировского

Вы когда-нибудь варили в кастрюле человеческий череп?
Нет?
Странно.
А Саша Немировский варил.
И не раз.

Ему тогда было чуть более семнадцати, и это был его бизнес.
Выкапывая ночью с двухметровой глубины всё, что могло остаться от кого-нибудь из тех, кому жить надоедало окончательно,
он при свете фонарика лихорадочно искал то, что когда-то называлось головой, заворачивал «это всё» в газету и бегом бежал домой.
Варить.

Мне же самому было в ту пору шестнадцать и поэтому желание обладать настоящим черепом, с настоящими зубами и настоящими
зигзагами швов между костями было особенно сильным.
Это вам не пластмассовая ни на что не похожая ерунда в классе биологии. Это другое!
Утонув однажды на долгие месяцы в «Муках и радостях» Ирвина Стоуна, стало довольно легко представлять Микеланджело,
анатомирующего в подвале какой-нибудь церкви только что почившего итальянца.
И весь этот антураж – абсолютно тёмное подземелье, пара свечей, труп на каменном столе и сам скульптор, режущий чем попало
это самое что попало, и рисующий тут же на бумаге всё, что удалось извлечь на свет божий, поощрял к срочному приобретению товара Саши Немировского.

Однако разговор с поставщиком черепов, к которому я готовился не один день, оказался довольно коротким.
- Ну чего? Тебе какой - Мужской? Женский? – просто и быстро спросил Саша.
- М-м… мужской, – ответил я почему-то.
- Тада с тебя пятёрочка, – буркнул он, убегая на урок.

В те времена стипендия обычного студента составляла тридцать рублей.
Немировский учился неважно, и стипендию ему давали не каждый семестр.
Зная об этом, и приготовившись услышать от него гораздо большее число, я очень обрадовался «пятёрочке», но виду не показал.
Я был готов отдать даже и все пятнадцать, если бы он назвал такую цену.
А тут - всего пять рублей и столько радости сразу!

На другой день он сам подошёл ко мне.
- Слушай, э-э-э… ну.. это, короче, те, что были, это... ну… я загнал вчера. Подождёшь, короче, недельку, - соврал он.
- Э-э... ну,... ага, – сразу расстроился я, с самого утра надеясь стать обладателем заветного предмета.

Дня через три он сообщил мне таинственным шёпотом, что вчера был «там» и достал для меня замечательный экземпляр – мужской и
с зубами, два из которых были даже с золотыми коронками, и он взял их себе.
И хорошо, что взял, – облегчённо подумал я, выслушав подробности, - не хватало мне ещё коронки снимать.
- Только теперь нужно ещё поварить немного, – как-то грустно сказал он. – Жди!
Но я уже был поглощён мыслью о зубах.
Зубы – это единственные кости, которые видны всю жизнь почти с самого рождения.
Всегда.
И остаются неизменными даже и тогда, когда исчезает всё то, ради чего вы надоедали дантисту, а он в ответ мучил вас – нервы, боль, страх. Нет больше воспалённых дёсен, флюса,
бессонных ночей, и того самого настроения, которое называется примерно так – «зачем меня мать родила?». А вот сами зубы как раз есть.

Ещё несколько дней я жил с двумя ощущениями: само словосочетание «варёный череп» моментально провоцировало спазм,
но воображение о предстоящем рисовании настоящего, подлинного cranium дома, вечером в собственной спальне побеждало
и наделяло ещё какой-то неведомой силой, видимо от причастности к тому первозданному, что всю жизнь скрыто под волосами,
кожей, угрями, и, что более всего противно, - слоями макияжа у дам.

Обычно человек смотрит другому в глаза. А теперь можно будет всматриваться в глазницы и даже дальше.
Или, к примеру, вас могут запросто привлечь к суду за то, что вы дали кому-то пощёчину или потаскали за волосы.
А тут – можно положить чью-то бывшую голову к себе на колени, засунуть палец в дыру между зубами или в отверстие
для позвоночника, которое снизу, и сидеть себе, посвистывая и барабаня карандашом по темечку.
И никто даже и не возмутится.

Наконец Немировский появился в училище с сеткой-авоськой.
Я увидел его ещё до начала занятий, когда он шёл к двери учебного корпуса от автобусной остановки.
Странно, но я думал в ту минуту о том, что никому из пассажиров отъехавшего автобуса никогда бы не пришло в голову,
что подросток с длинными волосами «a la Leonardo» и старым замызганным этюдником с отломанной ножкой везёт около часа
в битком набитом салоне только что отваренный череп, небрежно завёрнутый в газету «Правда».

Саша тоже увидел меня и отозвал в сторонку.
- Давай пять и на! – снова быстро сказал он.
От Саши повеяло особым запахом, который я чувствовал и раньше, когда случалось проходить  мимо него – запах смеси
сивушного перегара с чем-то только сугубо деревенским.
Немировский жил в старом бревенчатом доме на окраине нашего маленького городка.
Один с мамой, курами и свиньёй.
Кладбище начиналось уже сразу за его огородом.

Мне предстояло теперь развернуть газету и взять «его».
Я видел мельком обрывки изрядно помятых слов – «нек...ог, идный ...ятель Комму... тии.., веч... п.ять..."
Была поздняя осень. Середина промозглого ноября без снега.
Особенно это слово – «память» запомнилось и бесконечное «Лебединое озеро» по телевизору.

Газета, наконец, раскрылась, и я увидел долгожданную покупку.
На моих руках лежала крупных размеров цельная кость жёлто-серого цвета, если не считать нижней челюсти.
- Ну, чего? Нравится? Берёшь? А то у меня есть, кому отдать! – пронеслись Сашины скороговорки.
Я быстро всунул ему в ладонь пять изрядно помятых рублёвых бумажек.
- Можешь ещё немного поварить, – услышал я сквозь подступивший спазм реплику повеселевшего Саши. – Слушай,
хочешь целый? У меня есть! Бери! За двадцатку отдам.
- Чего... целый? – посмотрел я на него, и мне показалось, что у Саши блеснули два золотых зуба.
- Ты думай быстрее, короче. А то уйдёт, – только ответил он и скрылся за дверью.
Я наконец-то представил настоящий скелет в спальне у себя под кроватью и меня тут же стошнило не столько от этого,
сколько от представления огромного человеческого таза с позвоночником, рёбрами, бедренными и берцовыми костями,
торчащими из Сашиной кастрюли.
Мать Саши работала в столовой, и соответствующих размеров кастрюлю достать было несложно.

У меня не было ничего, во что можно было завернуть покупку, и потому мне только и оставалось делать, что носить до вечера
в Сашиной авоське свёрнутый газетный куль.
Но я был очень доволен, а также по-мальчишески рад другому - что теперь уже не кому-нибудь, а мне самому предстояло везти
в общественном транспорте голову одного из бывших пассажиров.
Вот так и стал я... -  ну… если не Микеланджело, то Леонардо каким-нибудь точно.
То есть – счастливым.

А потом выпал снег.
Через две недели, первого декабря, Саши не стало.
Он повесился в курятнике, что стоял возле забора, отделявшего его огород от кладбища, на кожаном ремне от собственных штанов.

Студента педагогического отделения Александра Немировского хоронили, как и полагалось в те времена, всем училищем.
Когда красный гроб, простоявший в главном холле половину дня, выносили, я слышал, как в толпе кто-то тихо сказал одно слово – «докопался».

Поскольку денег в доме Немировских не было совершенно, гроб с телом Саши опустили в одну из разорённых кем-то могил сразу за огородом его дома.


*

7 апреля 2009 г.

***