Страница из дневника

Май 1942 года.
Сегодня я ездила к отцу. Лагерь формирования у них в сосновом лесу, воздух такой смолистый, чистый. Правда в землянках сыро, и воду пьют, которая прямо бежит по хвое ручейком. Я думала, с его язвой при таких условиях и на таком питании он скиснет, но нет, как всегда бодрится, даже подшучивает над своим видом. Кажется, он не представляет, как нам сейчас приходится. Говорит: «Ты знает, тут один меняет «Воскресение» на полбуханки хлеба и «Войну и мир», две книги, на буханку. Представляешь, Толстого?». Я вижу, как ему хотелось бы иметь эти книги, но что я могу сделать? Нам на троих теперь дают только две детских карточки, это половина буханки на день на всех. Мама болеет, больше лежит, а на неработающих не дают карточки.
Я посмотрела на него и ничего не сказала, но он, видимо, понял, сразу перевел разговор. Попросил, чтобы я зашла домой к дяде Павлу и передала жене записку от него. Я сказала, что три дня назад была у них: девочки сидят одни, голодные, чумазые (мать же сутками иногда в госпитале), я их умыла, покормила, простирнула кое-что и ушла, когда уснули, а то не отпускали. Дома мне попало, конечно, мама потеряла и беспокоилась.
Отец мне как-то очень строго сказал, что тут не до постирушек, найди ее и передай сегодня же! Я подумала, наверное, отправка завтра, но не спросила – не скажет. Только спросила: «А мне завтра не приезжать?». Он сказал: «Нет», - значит, его еще не отправляют.
А что будет, если он не вернется? Как я их вытяну – и маму и сестренку, ей же всего пятый годик. Надо что-то придумать. Я так здорово вытянулась, что мне дают шестнадцать лет. Можно попробовать «потерять» свидетельство и получить новое, года на два постарше. Так кое-кто из наших ребят сделал, чтобы на фронт скорее попасть. А если получу паспорт, можно устроиться на торфоразработки, там рабочая карточка. Одного хлеба 800 граммов, а не 200, как сейчас, и кормят еще обедом в столовой. Мы там работали поденно на сушке несколько раз, поэтому знаю: я бы справилась.
Ну вот, отвлеклась, размечталась. Когда ехала обратно, на опушке кто-то вышел на дорогу и так резко шагнул от дерева, что я даже струхнула малость. Потом увидела. Что фигура хлипкая и притормозила. Подошел солдатик в форме, шея у него из воротника торчит, как у цыпленка. И обмотки неизвестно на что намотаны.
 - Извините, пожалуйста, если не затруднит, не могли бы вы… и т.д.
Мне надоело, я говорю:
 - Давай короче, а то вечереет, а мне еще двенадцать километров ехать, да дела еще есть.
 - В общем, вот письмо, адрес указан. Не могли бы вы завезти маме? Сегодня.
 - А что, завтра отправка?
 - Кажется, да, - все время пальцы его бегали по пуговицам, напоминая что-то.
И вдруг я вспомнила эти длинные пальцы, летающими над клавишами. Посмотрела повнимательнее на него.
 - А я вас знаю, вы Стасик!
 - Да, Станислав.
 - Вы учились в 30-й школе?
 - Да.
 - Вы были в музыкальной группе и играли туш. Когда нам вручали похвальные грамоты!
Я даже захлопала в ладоши, что так здорово узнала его по рукам. А он говорит:
 - Да ты еще совсем ребенок, а с виду взрослее.
Я говорю:
 - Правда
И вдруг с ним, с незнакомым, поделилась своими мыслями прибавить себе года и т.д. Ну, а потом, может быть, и на фронт как-нибудь. На курсы радистов я уже хожу, стреляю неплохо, отец научил – брал с собой на охоту.
Он говорит:
 - Ты это здорово придумала, только не надорвись: там же тяжело – на торфе работать.
 - Ничего, я здоровая. Ну ладно, счастливо тебе, чтоб вернулся!
 - Подожди, можно я тебя поцелую?
 - Ну-ну, без глупостей!
 - Да нет, как сестру. За всех девушек, которых, может быть, и не будет.
Я не очень поняла, но подставила щеку. Он чмокнул. Мне так хотелось вытереться, но я стерпела (и что это в книгах про поцелуи расписывают – глупость и ерунда). Я махнула рукой, вскочила на велик и понеслась под гору.
Дом их был по пути – на Советской. Открыла мне мать – тоже интеллигентная женщина. В квартире такая чистота, что я побоялась пройти, была вся пыльная. А она разволновалась и никак не хотела отпускать меня, все расспрашивала. Мне что-то так жалко ее стало, да и его тоже – какой из него вояка?..
Я говорю:
 - У меня внизу велик, уведут еще.
 - А, да-да, ты заходи как-нибудь, пожалуйста.
Я выскочила, но дверь прикрыла почему-то очень тихо, мне почудилось, что несчастье уже вползает в этот дом…

P.S.
Дневник не сохранился, только несколько листочков. Но все, что пережили, сохранилось на страницах памяти.
Этот эшелон на пути к фронту основательно бомбили, многие погибли, в том числе и Стасик.
Дядя Павел вернулся через три года без ноги. И тогда взяли на фронт его жену-хирурга. Через год ему пришла «похоронка» на нее.
Мы пережили войну… Как? Об этом знают те, кто так же, как мы, держался, казалось, одной ненавистью к врагу и ожиданием Победы!