Эпитафия

Пожить ещё я был бы рад, но
прошли, промчались безвозвратно
быстротекущей жизни дни!..
Да, больше никогда они
не возвратятся! их – не будет!
Ничто меня уж не разбудит!..
Я – вместе с жизнью! – потерял
и  МИР, в который я явился
зачем-то… Может быть, как вызов
небытию, комок сырья
стал существом одушевлённым,
что любовалось пышным клёном,
огнём горящим в сентябре;
туманом лёгким на заре,
лужайкой солнечной, цветами,
необозримыми полями,
холмом, синеющим  вдали;
холстами  Брейгеля, Дали,
Ван-Гога, Босха и  Сезанна;
Данаей, Саскией, Сусанной
Рембрандта, видами Коро,
малиновых лучей игрой
в портвейне, вёдрышком поганым,
когда на рыжие свищи
кидалось пламя из печи;
мохнатой мордою Полкана,
который, кто б его ни звал:
«Полкан! Полкан!» – в ответ зевал;
избою – старой развалюхой
(избу я бросил: раз с Валюхой
стал жить – пришлось купить жильё,
что предлагало нам жульё);
усадьбой князя, окружённой
тенистым садом, и самим
тенистым садом (Низами
я восхищался: поражённый
его стихами, стал мечтать
о том, как самому бы стать
поэтом); женской, обнажённой,
цветущей плотью, что писал
так превосходно Питер Рубенс?!..
Довольно! я уже устал
перечислять.  А я ведь – труп без
гортани, языка, без губ!
и на слова быть должен скуп…

Ушёл я: весь – остался в прошлом!
Когда-то я родился, рос (шло
и время); вырос – борода
чесаться стала… и яички.
(Тянул ли член на роль затычки? –
не знаю: посетить бардак,
проверить – как-то не решался;
к тому же я уже вживался
в иную роль: штаны надев,
я шёл на пляж глядеть на дев.
Когда девица раздевалась,
креп, наливаясь кровью, фаллос.)

Глухою ночью размышлял.
О чём?.. Вот дум моих образчик:
«Тьма. Комната - как ”чёрный ящик”.
В ней чёрный кот, глаза тараща,
мышь караулит… Раз мышь для
кота – лишь пища, кот для мыши –
враг! самый злой и страшный!..
                Мы же
не людоеды – не едим
друг друга; мы же уповаем
на Бога, ибо впереди
провал и... дальше нет пути!..
Тогда зачем мы убиваем
друг друга?!.. Разве есть нужда
в кровавой драке меж собою
у нас?!.. Да разве всех нас к бою
готовила, ведя сюда,
в мир этот дивный, Мать-Природа?!..
Страдала мать моя при родах;
всю жизнь переживала за
меня. Все матери на свете
целуют в щёки и глаза
детей, а матерей – их дети!..

И всё-таки кругом вражда,
сдирая кожу, как наждак,
с живых и мёртвых, – торжествует!
И страны перед ней пасуют:
в стальную облачась броню,
врать начинают; их вранью,
патриотизму – нет предела!
А для уничтоженья тела
(чтоб превратить врага в навоз)
придуманы и бомбовоз,
и танк, и пушка!..»
                Опечаленный,
вздыхал, глядел в окно, где мрак
уже редел…
                «Болван, дурак!
Ты им не стал: ты  изначально
им был!.. Я – Человек  в цеху!
Ты – парочка яиц и ***!» –
смеялся мастер (не случайно
меня прогнали ”по статье”
с работы: я пил по сто, те
не пили вовсе). И родня вся
смеялась надо мной. «Эх ты!
ни денег нету, ни еды,
ум пропит, а ещё равнялся
на Пушкина! Тебя ни в грош
не ставлю: пишешь – как блюёшь!» –
кричал Иван. Оборонялся:
«Оценят, говорил, потом:
я докажу своим трудом».
«Где денежки за труд?» – «Я… я за
труд по лбу получил щелчка».
«Напал-то не на дурачка!»

Когда о чём-то затруднялся
вслух выразиться, сочинял…
В земном раю (когда я ёрзал
по Вале и об Валю тёрся
и Валечкин сосочек мял,
сосал) бывал я – и нередко!..
Но член… но хрен отнюдь не редька:
я снова возвращался в ад
за грех, за то, что виноват…

Теперь – спокоен; и о чреве
я не забочусь, ибо черви
уж позаботились о нём;
и сплю уже я вечным сном.

Лето 2005