Пляска смерти в Польше Станислава Гроховяка

I.
Польская вотчина, забытая богами, – 
терпеть твоё соседство нам доколе? –   
ставшая ржою, прахом под ногами
рваным полотнищем на редком частоколе;

явись сюда, увидишь святотатство
в стране ты этой, средь могил и хлама,
где пастырь, не раздумывая, паству
отдаст на растерзанье в стенах храма;

славяне, трудолюбия в помине
не знали вы, распутны и ленивы,
детей качая в тесной домовине
и засевая мертвецами нивы.

II.
Где  ж  варвар, напускное хлебосольство?
к тебе на двор – глядь, уж очаг погашен,
хлеб втоптан в грязь, поэтому изволь ствол
обугленный глодать меж голых пашен;

совсем иначе встретит дом немецкий,
хоть ты – захватчик; стыд прикроет скатерть,
фрау всегда на стол поставит клецки,
как мужу: не идти ж ей, впрямь, на паперть;

предательство? – кому-то пусть противны
похоть в глазах и то, как держит стан та,
по мне же, нет умильнее  картины –
пряжу мотать на руки оккупанта.
 
III.
Мое презренье им, больным и грязным,
с хамским тавром на лбах – отродье злое, –
за то, что варят, выскребши лабазы,
крысиный суп, приправленный слезою;

их скопидомство – только вши да плесень,
быт сплошь убог, а гардероб засален:
они лишь могут – мир мне с ними тесен –
плевать свинцом осклабленных развалин;

живо представил, как в моих пенатах
сочится тонкой струйкой кровь свежа в ров
сестёр и братьев, взмахи крыл пернатых
вплетают в воздух дымный шёлк пожаров…
 
IV.
Лица покрыты струпьями болячек, – 
будто  порталы грязных подворотен:
не узнаю кокетливых полячек
в золоте грив; исход бесповоротен:

боль на губах, трясущихся от страха,
уж не взглянуть в упор в глаза судьбы им;
Гораций, в мрачных сводах Талиарха*
сидят они – покорные рабыни;

миру поведав прелесть первородства,
о розовых ланитах нам толкуя, 
знай, здесь над всем возвышено уродство,
презри, не воспевай красу такую.
*Талиарх - герой поэзии Горация, виночерпий.
 
V.
Вот-вот падёт – подпруги бы ослабли, –
конь тянет скарб и гроб – на всякий случай, – 
тонут колёса в той сентябрьской хляби,
в небе стервятники витают чёрной тучей;

поляк бежит – ему ль сомненья Гёте,
терзанья Моцарта иль гром оркестров зычных?
его кумиры из древесной плоти,
он молится на идолов язычных;

проникнуться сочувствием бы надо,
полна округа смерти и печали,
но жалость прочь! встряхнуть всё это стадо,
да так, чтобы скелеты затрещали!

VI.
Рухнет один, другой не дрогнет сердцем,
и чёрствая земля смирится с данью;
взяв на прицел, склонись над иноверцем,
дай волю, добрый мальчик, состраданью;

но, предпочтя служенье милосердью,
ты поспеши свою невинность спешить
и будь готов, влекомый трубной медью,
карать, стрелять, верёвки мыля, вешать;

так поступай! и кто тебя осудит?
и в жизни будет сыто всё и пьяно,
а память фрейлейн страстная остудит
под нежное звучанье фортепьяно.
 
VII.
А коли так, довольно угрызений!
достойная резца Буонаротти,
о, глыба хаоса! – едва прозрев в ней,
Христос б нас проклял: он всегда был против;

в стихах Петрарки Лаура б воскресла
никак не идеалом, но кликушей,
а Рубенс все художественные чресла
свои бы превратил в форшмак протухший;

Искусство – хрупкой вечности обитель,
покорствуя векам, само в ней канет,
над бездной пусть ликует победитель,
и вместе с ним пусть ненависть воспрянет.

VIII.               
Оплакать их? испить какого зелья,
чтоб кому в горле не позволить сжаться?
должна от стен сырого подземелья
свеча не светом – стоном отражаться;

но вижу я: согбенная над трупом
полячка при живом, но падшем муже
кричит ему: давись крысиным супом! – 
и вот сегодня те берут оружье,
               
чей дух – оплот, решительность – громада:
о, как по-польски реют стяги скорби!..
нет, стоит всё ж, прорвав плаценту ада,
повторно уничтожить их в утробе.

IX.
В тревожных снах все помыслы о Польше,
их видит тёмный день, телами полный, –
они у варваров осознанней и горше,
в себе скрывают месть и вспышки молний;

кто правит этим скопищем сомнамбул?
князёк из сказки в грифельной короне?
а может, Густав**? – непонятен нам был
с крестом отшельник в каждом польском схроне;

пусть страшный призрак в дымке растворится
вместе с распятием и сонмом этих нищих,
металл расплавится, и камень испарится,
и время кончится среди стогов прогнивших.
**Густав - персонаж поэмы Адама Мицкевича "Дзяды"
             
X.   
Тот оклик все настойчивей: панове,
что за нужда по нашим землям носит?!
жена, беда да хлев – в моей основе,
выводок – тьма! – смерть и за жизнь не скосит,

сестра родная – фляга самогона,
брат – недород, сват – пустошь за сараем;
не преступал я вашего закона,
и не глумился я над вашим раем;

стоять на расстоянии приличном
от моих клетей и овинов хлеба! –
познаетесь с ухватом закадычным
и топором – с овчинку станет небо!

XI.
Конская падаль – лопнувшую тушу
изображу в сухих тонах пастельных:
цветные сны давно терзают душу
средь треволнений бойни – не в постелях;

закончить мне со смертью кренделя бы
выписывать, что не умел я сроду;
бутылки, гроздья, фрукты, канделябры –
так познаём мы ль мёртвую природу***?

и, пользуясь особым свойством глаза,
постигну смысл исканий неофита:
перед лицом бумаги твердь алмаза
вдруг обернётся мягкостью графита.
***Здесь имеется в виду натюрморт, как жанр изобразительного искусства      

XII.
Безумна ночь: скандал и перебранка,
патруль; во исполнение обета –   
срок наступил, в окне мелькнувший Банко,
платить за воцарение Макбета;

зачем приходишь ты сюда в обличьи вепря,
щетина ль – украшение личины?   
готов принять тебя, но кто же стерпит
смесь запахов махры и мертвечины?

где облаченье, где исподнее, где перлы –
возможно ль скрыть пороки в наготе тел?
где твой театр? где обломки веры?
что прячет за портьерой добродетель?

XIII.
Тень ускользнувшая немого оговора –
в ушедших и грядущих поколеньях,
в клепсидрах, в статуэтках из фарфора,
в ребячьих бреднях, в жерновах кофейных –

в убранстве дома; жёсткий взгляд арийца – 
насмешливый – он ослепит любого,
и свет в мгновенье ока претворится
в незрячести, идущей нам от бога;

венцов из золота и жезлов тяжелее,
колоколов, сзывающих к всено'щной,
тот взор, осанки нашей не жалея,
на плечи ляжет неподъёмной ношей.
               
XIV.
Польская вотчина – в разграбленной могиле
что я обрёл средь черепов клеймёных
в пепле и тлене? дичи горсть да гили?
иль кости бренные в портянках и знамёнах?..

крушить им ребра! по орлам**** их влёт бить,
слыша в Шопене лишь мелодию разора!..
но, видимо, приходит мой черёд быть
покрытым власяницею позора;

пройду я в ней дорогами своими,
сгину в чужой земле, что легче пуха,
сгорю, чтобы золою стать во имя
Отца, и Сына, и Святого Духа.
****Имеется в виду изображение польского герба.