Теперь ты в армии, сынок!

Теперь ты в армии, сынок!
 

Есть такая известная песня у группы «Статус кво», называется «Теперь ты в армии». Когда её слушаю, вспоминаю свои армейские будни – кульминацию трехгодичного обучения на военной кафедре нашего славного Томского государственного университета имени Валерьяна Владимировича Куйбышева.

Это было еще в достопамятные советские времена, и армия, разумеется, тоже была Советской. Мы, выпускники филологического и других факультетов ТГУ оказались в сотом танковом полку кадрированной мотострелковой дивизии. Вкратце поясню, что кадрированная – значит, сокращенного состава. То есть вся техника в наличии, стоит в парках и ангарах, а военнослужащих очень мало. На шесть солдат – один офицер. И только если, не дай Бог, «если завтра война», как поется в известной песне, призовут из запаса недостающее количество «пушечного мяса». Тогда дивизия будет уже развернутой частью. Как сказал мне один знакомый механик-водитель танка, «мой экипаж на гражданке водку пьет».

Не передать словами чувства молодых разгильдяев, донельзя разнежившихся к пятому курсу вуза, вдруг оказавшихся в тисках армейских уставов и железной дисциплины. В состоянии, близком к шоковому в первый день мы переодевались в солдатскую форму образца едва ли не Великой Отечественной. Мы же были «партизанами», то есть не солдатами срочной службы, а временными для регулярной армии людьми, призванными на военные сборы. Поэтому и получили со складов форму без погон, исподнее (рубашки и кальсоны) и портянки. Кто служил в армии, знает, какая это большая ценность – новые портянки, широкие и белые. Если такие попадутся при смене белья в бане, то бережешь их как зеницу ока, уже не сдаешь в очередной раз каптеру, а собственноручно стираешь каждую неделю (а лучше – каждые два дня).

Нам, попавшим в армию уже почти взрослыми людьми, закончившими университет, конечно, повезло по сравнению с обычными призывниками. Во-первых, требовалось отслужить Родине всего три летних месяца. Во-вторых, именовались мы не солдатами, а курсантами, и жили не в общих казармах военного городка, а в километре от него, в палатках. Это была обычная рота, четыре взвода по 30 человек в каждом. Нет, и среди нас нашлись товарищи, уже служившие в армии и решившие по старой памяти стать «дедушками». Но им быстро объяснили, а том числе и такие же бывшие армейцы, что «здесь вам не тут», говоря языком кадровых офицеров СА. Поэтому дедовщину мы наблюдали только со стороны. Однажды видел, как из столовой выскочил приземистый дембель и побежал за «молодым». А потом принялся бить его по лицу, едва доставая, поскольку был маленького роста. Верзила-«дух» покорно принимал побои.

Как-то в карауле мы познакомились с пареньком, тоже танкистом, отслужившим уже год. Белокурый улыбчивый красавец, он был вылитый добрый молодец Иванушка из старых советских фильмов-сказок. Он рассказывал, что их полк уже выезжал на ученья в Юргу, что уже через полгода станет «черпаком». Увидев его через пару месяцев, я едва узнал старого знакомого. Сперва не мог понять, в чем дело, кто это здоровается со мной? А узнав, оторопел: у парня были выбиты ВСЕ передние зубы… Поэтому с тех пор остаюсь убежденным сторонником профессиональной армии. Я и сам после восьмого класса поступал в Суворовское училище – не прошел по конкурсу. Городской военком почти рыдал вместе со мной, утешал, что определит меня после школы в «хорошие» войска. Но к десятому классу я выбрал гражданскую профессию, поступил в университет. Как говаривал у нас на военной кафедре весельчак майор Мирзабеков: «Я всю жизнь мечтал стать военным, но судьба повела меня окольными от армии путями».


Словом, лично мне в армии нравилось, это и в самом деле неплохая школа для молодых ребят. Конечно, при условии, чтобы не было дедовщины и других отрицательных явлений, которые перекочевали в войска из мест не столь отдаленных, благодаря судимым ранее призывникам. Да, первые недели в армии – самые трудные. Подъем в шесть утра, зарядка, завтрак, ежедневные тяжелые нагрузки… А еще дежурства в качестве дневального, дежурного по ПХД (пункт хозяйственного довольствия). Регулярно мы ходили в караул, стояли на постах гарнизона: склад ГСМ, продовольствия. Сутки в карауле: два часа – стоишь на посту, потом столько же – в бодрствующей смене, и, наконец, - два часа сна. Никогда в жизни мне не спалось крепче, чем эти два часа на жестком топчане, в шинели и сапогах (разрешалось лишь слегка ослабить ремень).

Кстати, забегая вперед, скажу, что, прослужив три месяца, мы поняли, что спокойно могли бы отслужить и еще три, и полгода. А тогда, уже в первые дни службы, изнемогая от физической усталости, я заметил за собой, да и за другими тоже, стремление помогать товарищу в любом деле, делиться краюхой хлеба или сигаретой… И это здорово помогало нам, по сути, людям сугубо гражданским, преодолевать «тяготы и лишения военной службы».

То лето 1982 года в Сибири было необыкновенно жарким, сорок градусов в тени. Помню, как в первый день нашего пребывания в этом пекле один мой сокурсник Саша, видный, атлетически сложенный парень, сидел на траве, у только что поставленной палатки нашего отделения. Он выглядел совершенно изнеможденным и говорил убитым голосом: «Нет, это просто невозможно выдержать!» Уже потом, спустя несколько дней, я сделал неожиданное открытие: человек может выдержать очень многое, попав в экстремальные условия. А Саша и еще несколько человек дезертировали на ближайшей электричке в Томск, где воспользовались связями и устроились на военной кафедре: красить, белить, делать что угодно, лишь бы подальше от того ада, в котором остались мы, рядовые курсанты, не имеющие блата.

В первые дни службы, особенно тяжелые, у нас была такая традиция. После отбоя, когда все уже лежали на нарах в палатках, по восемь человек в рядок, кто-то вдруг кричал: «Мужики, день прошел!» И все 120 человек со своих мест дружно вопили: «Ну и *** с ним!» (прощу прощенья за мой французский, но из песни слова не выкинешь). С «дезертирами» же приключился впоследствии любопытный казус. К концу сборов эта группа товарищей вернулась в роту, чтобы сдать экзамены, получить звание «лейтенант» и уже потом с чистой совестью уйти в запас. И вот, когда все после отбоя улеглись в палатках, кто-то из «молодых» вспомнил, как кричали в первые дни (он не знал, глупыш, что через пару недель мы уже пообвыклись и уже не выражали таким образом свой протест проклятой военщине). Так вот, вновь прибывший по старой памяти звонко крикнул из своей палатки: «Мужики, день прошел!» На что кто-то из «старослужащих» резонно ответил ему густым басом: «Ну и хуй с тобой!»

Удивительное это было время, те три месяца под палящим солнцем в выгоревшем солдатском х/б, в тяжелых кирзачах… Запомнилось чувство локтя, поддержка товарищей в любой трудной ситуации, а с другой стороны – ощущение полного бесправия перед офицерами, тупость которых недаром известна по многим анекдотам. Символом солдафона для всех нас был начальник курса, подполковник Пасека. Розовощекий и курносый, он чем-то напоминал бравого солдата Швейка, но в отличие от него был крайне злобным типом. Многие его выражения вошли потом в антологию армейского юмора: «Мы с вами, товарищи, обросли травой!»; «Очень опасная болезнь менингит. От нее либо умирают, либо становятся дураками. Мы с братом заболели  детстве: брат умер, а я, как видите, жив…»; «Курсант должен выглядеть как…гитара новая: все струны натянуты и играет приятно»; «Температура кипения воды – 90 градусов… Отставить! 90 градусов – это же прямой угол?»

Список самых выдающихся офицерских афоризмов наш товарищ, проходивший службу в штабе (благодаря наличию у него портативной пишущей машинки), напечатал перед нашим дембелем под копирку для всей роты. И делал он это прямо под носом упомянутого подполковника Пасеки, можно сказать, с риском если не для жизни, то для своей карьеры будущего офицера запаса. Кстати, любопытную команду отдавали этому нашему писарю (в миру – выпускнику отделения журналистики) на утреннем разводе: «Машинист, выйти со строя!»

Когда мы начали жить в палаточном городке, полевой водопровод туда еще не протянули. И мы недели две умывались в озере по соседству. Картина примерно такая: кто-то моет сапоги, ниже по течению ты чистишь зубы, еще ниже кто-то моет голову… А когда приехала комиссия принимать лагерь,  наш бравый Пасека «откровенно» сказал проверявшим: «Первое время у нас не было водопровода, и курсантам ДВА ДНЯ (хотя на самом деле – две недели! – авт.), пришлось умываться в озере. Было и такое – не скрою!»

По воскресеньям были «дни посещения». Однажды приехал из Томска наш одногруппник, освобожденный от армии по состоянию здоровья. Наш старый товарищ и собутыльник Костя привез с собой целую канистру пива – просто праздник души и именины сердца. Но как пронести канистру в лагерь? Я схватил ведро с тряпкой и побежал к озеру. Набрал воды, сунул в ведро канистру с пивом, прикрыл её половой тряпкой и в таком виде пронес в палатку.

Еще один любопытный эпизод был связан с гражданскими лицами, навещавшими нас в той «тихой обители». На занятиях по тактической подготовке « в поле» мы сидели на лужку и писали под диктовку подполковника Борисова. Меня нещадно клонило в сон от терминов технической подготовки, но тут прибежал из лагеря дневальный и доложил: «Товарищ подполковник, к курсанту С. (ваш покорный слуга) приехала жена!» Борисов и говорит: «Ладно, иди, но учти, в следующий раз будешь спать на занятиях – заставлю в противогазе сидеть!» А я как честный человек ему отрапортовал: «Товарищ подполковник, дело в том, что я не женат!» Но он все же отпустил меня в лагерь «для выяснения», а бойкий на язык Андрюха Н-дов попросил задержать до его возвращения мою жену-самозванку: «если она тебе не нужна». Всё разрешилось благополучно: оказалось, что жена, действительно, приехала, но к другому курсанту, фамилия которого тоже начиналась на «С». Как нас с ним перепутали – до сих пор не пойму, поскольку фамилии совершенно разные.

Нам очень нравилось ходить в кино по воскресеньям – в наш единственный относительно выходной день, когда не было строевых занятий, походов на стрельбище и марш-бросков с полной выкладкой. Кино показывали в клубе военного городка, и особенно мы полюбили двухсерийные фильмы вроде «Звезда и смерть Хоакина Мурьетты». Так уютно дремалось в прохладном темном кинозале под песню из этого фильма, слова которой помню до сих пор: «Не родись мой сын, не родись, лучше сразу в прах обратись!» И вот однажды прекрасным вечером нашего очередного благословенного воскресенья в расположение палаточного городка пришел подполковник Пасека. Объявили общее построение. С нехарактерно добрым для него выражением лица, ласково улыбаясь, Пасека скомандовал: «Кто хочет в кино, выйти со строя!»

Я и пара-тройка десятков таких же любителей подремать в кинозале шагнули вперед. «В оружейную, шагом марш!» - бодро прокричал наш любимый подполковник.

Еще не получив автоматы, мы уже поняли, как жестоко нас обманули. Оказывается, это КИНО с нашим участием! Приехали из СибВО (Сибирского военного округа) снимать на дивизионном полигоне учебный фильм с лирическим названием «Отражение танковой атаки силами мотострелкового взвода». До сих пор мне иногда это снится: надвигается громада танка, ты падаешь в окоп, на котором танк начинает крутиться, лязгая тяжелыми гусеницами. За шиворот сыплется земля и ощущаешь себя погребаемым заживо. Потом танк двигается дальше, а ты встаешь и швыряешь в него сзади связку гранат… Садисты-операторы из СибВО гоняли нас с танками по полигону часа два, делая несколько дублей этого «фильма». Такое вот выдалось у нас «веселенькое» воскресенье.

…Однажды, в жаркий день мы шагали строем в баню. Не мылись уже дней 10, поэтому предвкушали предстоящую помывку. При выходе за территорию лагеря командир роты старший лейтенант Павлов скомандовал: «Песню запевай!» А мы отчего-то петь не захотели: ну не было подходящего настроения. Да и солнце палило нестерпимо. Дошагав два километра до военного городка, неожиданно услышали от старлея команду «На месте стой!» Пройдя перед строем, Павлов, похожий худобой и голенастостью на журавля, заявил: «Песню не пели? Значит, не будет и бани! Назад, в лагерь, шагом марш!»

Злые и грязные, мы шагали обратно по пыльной дороге, сжимая свертки с чистым бельем и проклиная все на свете. И вдруг неунывающий филолог Боб сказал: «Мужики, а ведь пройдут годы, и мы будем вспоминать это время как лучшее в нашей жизни!» Тогда ему никто не поверил. И только сейчас я понял, что Боб был прав…