Коней на переправе не меняют... повесть

Коней на переправе не меняют... (повесть)



Я рвался в Москву, как чеховские сёстры.
Если сложить всех трех воедино...мое желание оказаться в столице бы-
ло бы сильнее.
А уж дела меня призывали, не впример бедолагам, серьезные и безотла-
гательные.
Как водится, на поезд, который устроил бы во всех отношениях, я не
успел и рванул в белокаменную ночным, в СВ, разумеется.
Не догоню, так согреюсь.
Чуть дольше, зато отдохну в дороге или поработаю.
А утром, огурцом эдаким, свеженьким и пупырчатым выйду на московский
перрон.
Огляжусь по сторонам.
Вдохну горьковытый вокзальный воздух - запах рельсов перегретых, по-
тока людского грешного, пирожков, что продаются теперь на каждом ша-
гу.
И ведь есть такие, что уже и ухватили горяченького и жуют, не обра-
щая внимания на жир стекающий по не слишком чистым рукам.
С дороги ведь.
Ой, как мы избаловались, Алексей Иванович.
На чужие руки засматриваемся и вычисляем процент их чистоты.
Бррр....
Вот что значит - заработался.
Всё.
Сделаю всё там, в Москве, а потом, не загадывая, отдохну.
Верилось в это с трудом.
Но надежда-то, она баба живучая, кто не знает, и умирает, если умира-
ет...последней.
Так что, уж нас-то с вами переживет.
Ладушки.
На том и порешили.
В купе отдельном, комфортабельном уже восседала какая-то "мадама".
Именно "мадама".
Пальцы веером, морда клином.
Недовольная. Потревожили, дескать, персону её.
Ну, не хочешь видеть никого - разорись, купи купе целиком.
Так нет
Впечатление такое, будто она и купила его целиком для себя одной, лю-
бимой, но вот ведь, форсмажорные обстоятельства случились, и впендю-
рили ей какого-то урода.
Сиди тут, смотри на него.
Почему урода?
Ну, это она так думает, видимо.
Вон как губки-то кривит.
Очёчками темненькими прикрылась.
Косыночка на головке.
Сидит, куколь.
А я не буду ни уродом, ни соседом назойливым.
Просто буду.
И пусть всё будет так, как и должно быть.
Как Бог положит.
Да, такое впечатление, что она и на "Здрасте" не ответит.
А нам-то?
Да, пусть ее.
Но почему-то хотелось, чтобы ответила, сам не знаю почему, но...хоте-
лось.


В маленьком купе витал аромат духов.
Дорогих.
Я знал.
Помнил этот запах.
Так пахла моя женщина.
Любимая.
На все времена.
Ушедшая так рано, что одно воспоминание об этом зажимало сердце, как
луковицу в двери, и оно начинало сочиться кровью.
Алой, хирургической.
Сердце мое многострадальное и, как я думал, уже не способное воспри-
нимать любовь.
Любить неспособное...


Я поздоровался со всей изысканностью, отпущенной природой и воспита-
нием.
Женщина ответила.
А я...так настроил себя, что не ответь, я бы нашел, чем испортить ей
пребывание в купе до самой златоглавой.
А, может, и нет.
Ну ее.
Может, болеет.
Может, умер кто.
Вон, сидит какая.
Странная.
Надутая.
Я вышел в туалет, переодеться.
Деловая встреча назначенная на утро требовала наличие делового костю-
ма.
Стало быть - переодевание необходимо.
Не сидеть же всю ночь столбом, боясь измять карденовское чудо.
Ресторан еще работал и я купил пару плиток дорогого шоколада и, похо-
дя, утянул цветы из вазочки стоящей на столе официанток.
В купе дамы не было.
Я положил шоколад и цветы на столик у ее изголовья и сел ждать.
Ну, не ждать, а просто сел.
Так будем считать.
Она вошла.
От той насупленной, недовольной дамы не осталось и следа.
Передо мной была очень усталая женщина.
Очень усталая и...очень красивая.
Кивнула мне.
Увидела цветы.
Засмеялась и почему-то прижала их к лицу.
А засмеявшись стала похожа на маленькую девочку - два передних зуба
чуть отставали друг от друга.


Словно плотина рухнула и хлынувшая вода залила бурным потоком мое
сердце.
Оно еще способно чувствовать, способно реагировать. И, видимо, еще
способно любить.
Вдоль щек женщины свисали белокурые пряди легких волос.
А глаза.
Если на свете существуют русалки, то глаза у них должны быть именно
такие.
Русалочьи глаза моей спутницы отливали темносиним огнем.
Она была высокой и стройной.
Короткая юбка делового костюма и не думала скрывать роскошь ног.
Лишь подчёркивала их красоту и изящество.
Почему она не переоделась?
Я спросил, выйти ли мне.
Она сказала - сойдет совсем скоро.
Она не едет в Москву.
Я растерялся.
Было ощущение, что меня бегущего, занесло на край пропасти. Я уже но-
гу занес для следующего шага, а оказалось, шаг этот сделать не в мо-
ей власти.
Пустота под ногами.
Ну и что?
Ну и выходит.
Тебе-то что?
Тебе-то зачем?
Что она тебе?
Кто?
Ну, духами повеяло.
Ну, лодыжки - с ума сойти.
Ну и что?
Не видал что ли?
Уж ты-то, Алексей Иваныч, каких только лодыжек не видал, и каких не
вдыхал ароматов.
Сейчас-то что?
Что тебя заколодило-то?
Не пойму я что-то, Алексей Иваныч.
Не пойму.
Женщина села не выпуская жухлый букетик из рук.
- Вы ложитесь.
- Я совсем уж скоро приеду.
- Я и располагаться-то не собиралась.
Она говорила, словно оправдываясь за свою надутость давешнюю.
Я не мог лечь.
Как это?
Она сейчас сойдет с поезда и уйдет из моей жизни.
Уйдет навсегда.
И так мало времени, чтобы предпринять что-то.
Познакомиться.
Поговорить чуть-чуть.
Не судьба.


Судьба наша на ладонях записана.
На одной, что назначено, на другой - как исполняется.
И слышал я, если руку тренировать, то линии судьбы изменить можно.
А, стало быть, и судьбу переменить.
Интересно, что я сейчас должен делать с рукой своей, какие произво-
дить манипуляции для того, чтобы изменить ход событий и сделать так,
чтобы женщина эта осталась в жизни моей.
Если не навсегда, то хоть на какое-то время.
А там - что Бог даст.
Вошла проводница.
Предложила чай.
Женщина отказалась.
А я и не понял толком, что говорила эта ночная муза пассажиров.
Мы сидели молча.
Изредка наши взгляды сталкивались и, казалось, искры вспыхивали в за-
туманенных глазах пассажирки.
Она поднялась и стала извлекать из-под сиденья огромный чемодан.
Мягкая дорогая кожа нежно поблескивала в свете неяркой лампы купе.
Я попросил разрешение помочь.
Женщина отстранилась, и я достал это громадное чудовище.
Видимо, ее провожал кто-то.
Не могла же она втащить этого монстра в купе сама.
А раз так, то и встречать ее кто-то должен.
Я выволок чемодан в коридор.
И  решил - в любом случае на перрон его доставлю.
И доставил...
Женщину ждала крохотная старушка.
Никого более рядом не наблюдалось.
Какие планеты соскочили с орбит, не знаю, только я влетел в вагон,
рванул дверь купе, схватил костюм благополучно устроившийся на вешал-
ке, портфель и...выскочил из поезда.
Я стоял перед ошеломленной женщиной.
Стоял...не менее ошеломленный, чем она.


Странно...но...
Обстоятельство...моего резкого соскока с поезда не очень-то и удиви-
ло.
Будто всё было предрешено, обговорено в верхах. Скреплено печатями и
подписями.
А верхи эти такие, выше которых не прыгают.
Не прыгает никто.
Ни с какими амбициями.
Бог судил.
Так , кажется, говорят.
Мы сблизились сразу.
Старая нянька, к которой ехала Лена, приняла нас как давно сложившую-
ся пару.
А Лена не стала разуверять.
Я представился - Алексей.
Представился бабке, но на самом-то деле - ей.
Судьбе моей.
Еще неясной. Но...судьбе...


Нянюшка ее старая уехала умирать в новгородскую глухомань.
Такую глухомань, что даже смерть не смогла найти адрес.
Там и жила.
Перебивалась как-то.
Но чуткая Лена, Лена понесшая столько утрат, не могла смириться с
тем, что родной человек, человек, заменивший родителей, занятых, веч-
но куда-то отбывающих, остался один на склоне лет.
Без поддержки и помощи.
Она ехала уговорить ее вернуться.
Уговорить изменить решение.
Вы не поверите, бабку привезли на станцию на телеге.
Хлипкий мужичок появился как из-под земли.
И попросил занять места, согласно штатного расписания.
У чуть не умер от смеха.
Он так и сказал.
Бабулька и Лена сели, а мы с ним пошли рядом.
Шли и беседовали, как и водится, о мировых проблемах.
Я мучительно вспоминал - на кого похож старик.
Вспомнил.
Вылитый Кузьмич из "национальных" прелестей.
"Генерал", стало быть, я.
А ничего, генерал, так генерал.
Справлюсь.
Разведу и построю.
Будьте спокойны...


Стояло время белых ночей.
Светло - иголки собирай.
Лена вышла из "экипажа" и пошла рядом, а Кузьмич устроился возле ба-
були.
Мы молчали.
Что можно было сказать.
Неловкость еще не возникла, но слов не было.
Подъехали-подошли к деревне.
Красота, окружившая нас потрясала.
Дом у старушки был крепенький, ладненький. Ухоженный.
В доме пахло хлебом.
Запах хлеба из русской печки.
В детстве, однажды, имел я возможность вдохнуть его и отведать это
чудо.
Хлеб, с которым не сравнятся никакие пирожные и торты.
Сотвори их хоть кто.
Не обижайтесь на меня, кондитеры.
Право слово, обидеть не хочу.
Бабушка Ариша возилась с угощением.
Всё тут было.
И грибочки соленые, и капустка квашеная, и огурчики.
Картошка дымилась в чугунке, вытащенном бабушкой из печи.
Лена доставала снедь.
Городскую.
В роскошных упаковках.
Нарезки, баночки, коробочки.
Пару бутылок дорогого коньяка.
Кстати, в моем портфеле тоже было спиртное.
Вез его коллеге в подарок.
Я достал яркую коробку с виски.
Всё получалось как-то само собой.
Потом сидели за столом.
Ели, выпивали.
Немного.
Лена пила без жеманства.
И держалась хорошо.
Только порозовела чуть-чуть.
Захмелевшая Ариша о чём-то переговаривалась с Кузьмичом.
А потом сказала - я вам уже приготовила постелю.
Постелю.
Надо же?
Кому это, нам?
Да нам.
Мне и Лене.
Ясно же.
Лена взяла меня за руку и...
Я не знаю, как уводят на край вселенной, но вот так, видимо, и уво-
дят...
Просто...уводят и всё.


В чистой горнице стояла большая железная кровать.
Я уж думал, такого анахронизма не существует в природе.
Ан нет.
Вот оно - чудо это.
Сродни Емелиной печи.
А дальше...
Дальше началась сказка...
Обнаженное тело женщины светилось в темноте.
Она пахла хлебом и медом.
Я приник к ее глубинам.
Я мог бы утонуть в них.
И не жалеть.
Слезы восторга катились по щекам Лены, с губ рвался крик.
Я ловил этот крик губами.
Жадными, стосковавшимися без любви.
Именно без любви, а не без женщины.
Я уже полюбил.
Полюбил.
Да я ее полюбил еще в поезде.
Всё так ясно, так просто.
Даже сейчас, я не задавался вопросом - что потом?
Как?
Меня даже не волновал вопрос - кто она?
Это было мое ребро.
Моя половинка.
Та самая главная составляющая, наконец-то найденная, без которой всё
развалится.
Всё и навсегда.
Я провалился в блаженный сон.
Глубокий...освежающий...


Проснулся в одиночестве.
Но знал - она рядом.
Здесь.
Со мной.
Ничто не исчезло.
Всё было явью.
Всё!
Мы бродили по лугам, по лесу, выходили к чистой речке с названием От-
ня.
Лена купалась.
Вода была холодной, она вздрагивала, но не выходила.
А потом, прохладную, пахнущую этой чистотой я вновь целовал её, же-
ланную, страстную, умелую, и мои...давно забытые навыки проявились
во всей силе и мощи.
Лена стонала, шептала - единственный, говорила...никогда, никогда не
испытывала такого восторга, такого счастья.
Так остро не любила жизнь.
А потом...


Мы вышли из леса и взору нашему открылось невероятное зрелище.
Маленькая, почти игрушечная церковка.
Мы вошли под сень ее куполов.
Вошли в маленьких храм.
Было пусто и тихо.
Пылинки вились в солнечном луче, ленивая кошка вылизывала живот,
разлегшись на скамье, две старухи собирали обгоревшие свечи.
Вышел священник.
То что произошло дальше, можно принять за вымысел.
Можно, если отбросить тот факт, что всё в истории этой правда.
Наша с Леной правда.
Наша с ней истина.
Мы обвенчались.
Стали мужем и женой перед лицом Бога.
Нет, не перед людьми еще, перед Богом.
Что будет с нами?
Детьми, заброшенными на эту вертящуюся с сумасшедшей скоростью пла-
нету?
"Планету людей".
Не знаю, не ведаю.
Одно ясно, без этой женщины жизнь потеряет смысл...
Будь я мисс О'Хара, подумал бы обо всём завтра.
Я и подумаю.
А сейчас мы идем к дому.
Мы сохраним нашу тайну.
Сохранит ее и священник, не спросивший ни о чём, не потребовавший
документов...



РИНА ФЕЛИКС

Продолжение следует.