Метафора умолчания 1. Черви сомнений

Эта книга  явилась   в виде мгновенных промельков  в течении  нескольких лет на грани 2000 года, завущегося еще миллениумом. В ней я написал о том, о чем промолчал, чего не говорил или не имел возможности сказать по тем или иным причинам. 

ЧАСТЬ1.ЧЕРВИ СОМНЕНИЙ

Поэт и Муза

Поэзия преобразует мир по законам экстаза и озарения. Поэт - знак, свидетельствующий о наличном присутствии Поэзии в мире. Послед  каждодневного рождения божества. Муза - пуповина, связующая рождение Поэта с  хаосом  невысказанного, непонятого сердцем.

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РИФМЫ

На самом деле, я отнюдь не намереваюсь создать что-либо фундоментально энциклопедическое, или что-либо основательно онтологичное. Меня интересует не столько полный перечень имеющихся в  языковом обороте рифм и созвучий, сколько смысловые, образные, метафорические «гнезда», так сказать феномен «звукового психоза», сопровождающегося произнесением тех или иных созвучий. Почему  поэты, прозаики, музыканты, художники  и архитекторы в ту или иную эпоху отдают предпочтение гекзаметру, ионической капители с завитушкой и подобному ему мраморно-скульптурному локону, в другую изощряются в барочной прихотливости? Отчего в век хайтека мы вдруг сошли с ума на готике и  восемнадцатом веке? Не потому ли, что  символический набор – рыцарь, ведьма, инквизитор, святоша, замок, площадь, школяр, алхимик, масон, еретик -- очень хорошо налагается на нашу неразбериху  из обломков всех эпох? По крайней мере, во взрывном  мире, движущемся далее с завязанными глазами  дает более или менее  уверенно обозначить антиномиии палач-жертва, бес-ангел, Бог-Дьявол, Колдун-подвластные ему стихии. Благодаря двум этим  метаметафорам мы имеем возможность импровизировать, используя  практически неисчерпаемый  запас лексики, регистры смыслов, краски соответствий и несовпадений.   

ЗАМЕЧАНИЕ В НОГЕ, ИЛИ ПОПЫТКА АВТОПОРТРЕТА В ОБНИМКУ С ДРУГОМ
ТОМАСА ЛИРИ

 Мы состоим в месмерическом контакте с нашими подобиями в прошлом и настоящем, не смотря на усилия пространства разорвать эту мерцающую огнями гирлянду. Курт Воннегут говорил о «членах моего карасса», --людях, которые могут жить в разных уголках мира, но принадлежать к общности имеющей почти что конфессиональную силу. В ХYIII веке, когда для преодоления расстояния от Цербста до Петербурга будующей Екатерине II понадобилось времени больше, чем сегодня для того, чтобы совершить вояж из Новосибисрка в Египет, люди, объединяющиеся в  несанкционированные властями общности, собирались в ложах, устраивали ритуалы.   Теперь достаточно войти в сеть Интернета.  Мой друг и единомышленник, поэт, философ по жизни, дендистски-утонченный интеллектуал Александр Безрядин однажды признался мне, что я чем-то напоминаю ему Томаса Лири в зеленой войлочной шляпе со стихотворением, которое называется «Замечание в ноге». Это  уподобление дорого тем, что,  живя в разных культурах, на разных концах планеты , мы с Томасом  воспроизвели своим укладом жизни нечто родственное. Очевидно, что бы ни произошло,человеческий бульон всё равно будет производить на свет  пророков в  драных хламидах  и в зеленых войлочных шляпах.


САКРАЛЬНОЕ ЗНАНИЕ

Воспою пишущую машику на письменном столе возле окна с простенькой шторой. Впервые я побывал в рабочем кабинете настоящего писателя , когда учился на втором курсе филфака -- и посреди ночи заявилдся к нему с его дочкой, топтался на пороге с нею, был заподозрен в том, что жених, потом уложен на отдельную постель в дальней комнате. А сначала сидели на кухне, пили водку, я играл «Вальс Иванова Крамского». Говорили за литературу. И он подписал мне книжку, которую я так и не прочитал,  потому что уже были и Мастер с Маргаритой, и Фолкнер с Джойсом. А он был не Джойс и не Фолкнер.   Тогда я уже мнил себя писателем. И даже сочинил песенку про рыцаря, которую
Пела прекрасная дева-дочь Настоящего Писателя.  Сняв шлем с султаном, преклоню колено перед кельей аскета, на краю будущей бездны зависшей в неистребимой вере в силу слова. Кто знает--будь крепче те кельи, будь слышнее голоса--не случилось бы того обвала, который несёт нас, увлекая вниз.  Возьму несколько аккордов, подтяну струну, глядя в   светло-голубые глаза фронтовика, с прозеленью дачника-огородника, спокойного и умиротворенного, как буддийский монах, как  Сергий Радонежский после  битвы на поле Куликовом, как  мощи старцев, вышвыривашихся из рак большевиками. Важно даже не то, что он написал, а то, что верил в слово и жил этим.( Я несколько раз пытался читать то, что он написал, и всякий раз откладывал на потом). И вот прошло почти 30 лет.  Пред сединой его преклонюсь, перед провинциальной непризнанностью, униженностью  микроскопическим, в сущности, признанием -- локон той седины в амулет бы да на шею, чтоб стучался в сердце как пеел Клааса. (Мы не знаем и того признания.) Поцелую край платья, его дочки, как край священного прапора. Спасибо, что не соблазнила, не увлекла, осталась  принцессой в Башне из Слоновой кости. Иначе я никогда бы не стал Писателем, а остался бы Зятем  Писателя. А это чревато неписательством. Почему-то сегодня та пишущая машинка видится в нимбовом сиянии, тот кабинет -- даже не монашьей кельей, а прижизненной могилой. Святой. Не иначе.  Из всего, что говорил, что писал, запомнилось слово «опростился». Почему-то запало. Почему-то он представляется теперь монахом благословившим в путь и на бой, но не рассказавшим--что за  битва ждет странствующего школяра.

ПИРАМИДА

Графоманы исполняют работу, подобную той, которую делали египетские камнетёсы. А недавно была выдвинута версия – изобретатели первого бетона. Никто не знает их имен. Но они зачем-то ведь выбивали на камне письмена, тупили резцы в усердии, чтобы нанести на песчаник эти мириады петроглифов – птичек, змеек, человечков.(Согласно последней версии – оттискивали в ещё не застывшем растворе).  Все это уже сейчас, всего несколько лет спустя, могут прочесть только «египтологи». Что будет дальше!
АНГЕЛ ХРАНИТЕЛЬ

Жена – ангел хранитель женского рода, состоящий со мной в законом браке.