Гляжу в окно - жду солнца...

Гляжу в окно – жду солнца: битый
час жду!.. Кругом не снег, а бинт и
клочки какой-то ваты, гной,
как будто это Шар Земной
с кровоточащих ран повязки
уже содрал и умирать
собрался. А деревьев рать
в туман уходит жижей вязкой.

А я?!.. себя ли я ищу,
путь выбирая и поглаже
и поровней?.. Хотя поклажа
мне надоела, но тащу
с собой в день новый застарелых
привычек, страхов хлам…
                Лучи
в тумане вязнут, будто стрелы
в огромной груде хлопка…
                Зрелый
мужчина, а живу: на чьи?..

«А ты б на шее не сидел у
отца, а прилепился б к делу
какому! дармоед! лентяй!
У Павла нет ноги – культя,
а он работает!» – твердила
когда-то тётя Клава. Я ж,
смеясь: «Отправилась в вояж
по темени ладонь… Твердь! Ила
полно под крышкой костяной,
а крышка что кокос…»
                Стеной
кирпичной, рыжею всё лето
полз плющ и… замер на стене.
Листвою обрастёт скелет, а
мозг – мыслями…
                Живу в стране
лесов, гранитных скал и тысяч
озёр.
       («Тебя бы надо высечь,
чухна!.. Нет у тебя корней!
Сидишь на шее у Суоми!» –
сказала б тётя Клава.)
                Мне
такая жизнь по вкусу…
                «О, миг
блаженный!» – красную икру
обнюхивая, восклицаю;
урча, ладонью ком вминаю
в рот и глотаю: как в дыру,
проваливается – в желудок.
Икра для глотки, что полуда
для чайника: ведь за икрой
в воронку горла хлынут водка
и пиво огненной рекой –
и тут понадобится глотка
лужёная!..
                Хоть бременю
я даром землю, как когда-то
Бегушкин с Трухачевским*, надо
поесть три раза в день. В меню
богатое («И это тоже,
чухонская тупая рожа, –
сказала бы она, – вменю
тебе в вину я!») входят, кроме
икры: форель, карась, налим
(хотя живот уже огромен,
рай этот пищевой на Лимб,
где мог бы встретиться с Гомером,
не променял бы!), ветчина
(когда б я был в больших чинах
и со звездой... но я ни мэром,
ни пэром не являюсь, ни
разбойником, а ветчиною
закусываю!)…
                Луч, блесни
сквозь стадо то овечье!..
                Но-о-ою?
А-а! не единым хлебом: дай
maahanmuuttajalle**  солнце,
луну, корова забодай
его!.. А если денег sosi-
aalivirasto***  не даст,
то – головою в унитаз,
чтоб разом черепной коробкой
поганую дыру, как пробкой,
заткнуть, а вместе с нею – чувств
и мыслей крохотный фонтанчик?!..
Смешно?.. Зачем же тут топчусь?
Что потерял  я?.. От подачек
мне трудно отказаться! – вот
что угнетает! вот причина
подавленности.
                «Дурачина!
иди работать на завод,
иди!» – упорно повторяла
всё та же тётя Клава. Да,
под камень потекла вода!
Она же грунт расковыряла
под ним шершавым языком:
в автоколонну был я принят!
и с год лежал… не на перине,
а под авто, как тряпок ком!..

У каждого свои изъяны.
Я слышал, будто обезьяны
всегда молчат лишь потому,
что опасаются, мол, как бы
(я сам покрылся потом у
ворот автоколонны: капы,
как лица, с пыльных лип в упор,
смеясь, глядели)… как бы горб
гнуть не заставили на дядю
их (я дрожал, на капы глядя).
Характер выдержали все:
гиббоны, шимпанзе, макаки,
гориллы…
              Я б работал, как и
другие, пил бы да лысел.
Но снова задрожал всем телом,
когда сложил о капах стих!
С тех пор я образы пасти
в лес ухожу: моим уделом,
как и уделом обезьян,
является игра: изъян
неизлечим…

2001
Хельсинки


Примечания к стиху:

*... Бегушкин с Трухачевским... - Да не позабудьте
Иван Григорьевич, - подхватил Собакевич, - нужно
будет свидетелей, хотя по два с каждой стороны.
Пошлите теперь же к прокурору... да ещё тут много есть,
кто поближе, - Трухачевский, Бегушкин, они все даром
бременят землю! - Н. В. Гоголь. "Мёртвые души".

** Maahanmuuttaja - иммигрант.

*** Sosiaalivirasto - социальное ведомство.