А было ли... Сны... Незаконченный рассказ...

  Моей первой - и единственной ЛЮБВИ!


                СНЫ...
            
                УМЕНКА...


В любых делах, хлопотах и заботах, в любом месте и окружении, в любую погоду и в самом разном состоянии не было ещё дня, что бы он не думал о ней. За все годы, что прошли без неё, он так и не смог привыкнуть к простой и очевидной для всех мысли, что прошлое – это прошлое. И что стремление хоть как-то возвратить утраченное ощущение парящей радости при одном только её взгляде - выглядит безнадёжно и наивно. А учитывая время, за которое родились, выросли и обзавелись своими семьями дети, - просто глупо. Он и сам отлично всё понимал. Прекрасно понимал, до мелочей помня все свои ошибки и глупости, которые тогда вовсе такими не казались, а были лишь чем-то незначительным, пустяшным. Беспечная весёлость, - когда надо было крепко подумать. Минутная грусть и лёгкая, в тот же миг забытая досада, - когда требовалось без раздумий, по-звериному броситься в драку. Самодовольство в глупейших ситуациях, когда окружающие искренне насмехались, и самокопание  там, где действительно всё складывалось как нельзя лучше, и где оставалось сделать лишь один, не трудный, но решительный (и решающий) шаг. Всё это он помнил и понимал. Но понимал уже слишком поздно.
 Время – штука неумолимая. И что-либо изменить, а тем более вернуть теперь невозможно. Хотя, даже в совсем недавнем прошлом можно было что-то исправить. Пусть не так легко. Но возможность ещё оставалась. Лишь несколько усилий над собой, немного смелости - в расставании с привычным уже, но таким опостылевшим укладом серой, безрадостной жизни – и всё было бы совсем иначе, совсем по другому.

часть 1
Снова и снова бессмысленно копаясь в призрачных (и не очень) воспоминаниях, он в тысячный раз представлял, что было БЫ…
   Но время и сослагательные наклонения несовместимы. Что произошло в жизни -  то произошло, а что упущено – того не вернуть. Как нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Осталось лишь вспоминать то наивное светлое время и черпать силы в прошлом, рискуя кому-то показаться ненормальным. Хотя это меньше всего волновало его тогда, совершенно не заботит и теперь. Как говорится, пусть первым бросит  камень тот,
 кто считает себя "БЕЗ ГРЕХА!"
  И всё же, несмотря на очевидную глупость своих иллюзий, он всё ещё тешит себя какой-то призрачной надеждой. Днём, в круговороте повседневности, и особенно ночью - когда видит сны.
Часть 2

  Сны. Категория свойств человеческого мозга, которая вряд ли когда станет понятной до конца. Наука может, конечно, объяснить физиологию и научиться управлять определёнными полушариями, чтобы стало возможно смотреть сны наподобие дурацких "американовых" фильмов. Но справиться до конца со сценариями и действующими лицами вряд ли когда кто-то сумеет . Как ещё ни одному режиссёру не удалось с помощью актёров, даже самых талантливых, полностью донести до зрителя все чувства и переживания, заложенные в литературе автором и понятные лишь читателю.
   Сны оказались для него настоящим спасением, когда стало окончательно ясно, что без капитального ремонта, или хотя бы значительного укрепления, крыша вот-вот съедет, прихватив с собой всё, что накопилось на чердаке за много лет. И рухнув, всё похоронит под своими обломками. И хорошо, если никого из случайно оказавшихся рядом не пришибёт.
   Благодаря снам на чердаке стало не то чтобы светлее, нет. Но видимость почему-то значительно улучшилась. Среди старых залежей стали заметней кучи мелкого хлама, от которого надо было избавиться сразу после его появления на чердаке. Проявились и более крупные вещи, которые изначально не были нужны, но всё же приобретались в угоду времени или окружению. Затем  долго и напрасно ждали, что о них вспомнят  и применят по назначению, и теперь лишь мешали и раздражали. А может лишь из-за них крыша смогла продержаться так долго, и его до сих пор не упрятали в психушку? И весь этот хлам в голове служил своеобразной опорой, не позволявшей ему окончательно превратиться в стандартный “винтик” в нашем уродливом “обществе”, не позволявшей потому, что было просто лень бороться?  Лень преодолевать подъём на какую-нибудь вершину социальной лестницы, сулившей стать лишь очередным трамплином для очередного подъёма на очередную вершину. Зачем? Ведь и вверху и в основании этих вершин – такие же залежи ненужного мусора, пустых желаний, примитивных инстинктов.

Часть 3
    Самоутверждение? Осознание того, что ты можешь стать выше всей этой грязи? — Чушь! Оказавшись на верху, так и останешься частью той же грязной кучи, а куча эта так и останется кучей грязи, лишь станет чуть больше, поднимется ещё немного в верх за счёт таких же стандартно-тщеславных “винтиков”, стремящихся забраться повыше в наивной надежде стать чище того дерьма, из которого состоят. Быть может эта лень и спасла его от сумасшествия? Кто знает?...
 
Часть 4
    С годами постепенно всё делается понятней, и хорошее, и плохое. Вот  только легче от этого понимания не становится.  Для чего прожиты все эти годы, если вокруг  мёртвая пустота, равнодушная  ко всему? Если среди множества людей и лиц нет никого, кто был бы по-настоящему родным! — Кровное родство не в счёт. - Это лишь “традиции” биологического вида.— Для чего нужна вся эта пустая суета, “cлужение” разным идеалам, богатствам, если рядом нет её, той единственной, чей один лишь взгляд приводил в трепет? В чьих глазах тонул весь мир со всеми его бедами и радостями. Чьё одно лишь случайное прикосновение дарило тебе столько тепла и нежности!  Её нет. И где она, чем живёт? Где и как отыскать её, чтоб хоть на миг увидеть во взгляде лукавые весёлые искорки,  услышать в голосе по-детски игривые нотки? Чтоб забыв обо всём на свете, окунуться лицом в пушистый водопад её волос, опьянеть от их лёгкого аромата. Коснуться её такой мягкой и нежной кожи и замереть глупым истуканом, боящимся спугнуть своим дыханием это чудо! Где она? Почему во всём мире нет больше способа её увидеть, кроме снов? Снов, приносящих ощущение счастья, возвращающих в волшебный мир любви! Дарящих невесомость, радость полёта, радость от того, что ты летишь рядом с ней, и целый мир исчезает где-то далеко внизу, становясь чем-то призрачным, далёким и совершенно не нужным. Да и зачем тогда он - весь этот чужой и враждебный мир, что могут значить все его сокровища в их ослепительном блеске и великолепии, если рядом она? Если все его красоты гаснут, стоит лишь встретиться с её взглядом и увидеть в её глазах всё волшебство света, все чудеса красок! Любая, самая прекрасная музыка – лишь шум в сравнении с её чуть слышным нежным шепотом, в котором столько тепла, любви, чистого трепетного доверия! Что весь этот  мир в сравнении? – Пустой звук! И чем дальше летишь рядом с ней, чем больше растворяешься в её любви, тем страшней пробуждение, ощущение непоправимости и безвозвратной потери…
 
 Часть 5 
И снова наваливается серая, постылая реальность, от которой нет никакого спасения. Снова никчёмная суета, какие-то псевдоважные  заботы; душная, вяжущая тоска, в которой тонешь, словно в огромном вонючем болоте. Всё сильней сдавливает душу боль и пустота. И как чуда ждёшь обманчивой, неверной ночи. И неизвестно, какой она будет в этот раз: чёрной, без снов, - как провал в бездну; тоскливой и бессонной, - как у голодного волка зимой в полнолуние? Или всё же подарит  то, чего ты не в силах достичь наяву? — Увидеть любимые черты, вновь раствориться в светлой глубине её нежного взгляда, услышать такой родной и желанный голос и снова забыть всё, что вас разделяет, что отняло друг у друга!...

   Часть 6
  …Вернуться в те дни, когда впервые увидел её! Увидел и замер. И всё сразу исчезло – школа, учителя; друзья, такие глупые со своими детскими насмешками. Глупые от того, что не видели ЕЁ в той скромной, застенчивой новенькой, что привела в класс мама. Всё исчезло! Остались лишь широко раскрытые, немного испуганные серые глаза, которые оказались бездоннее любого моря, и в которых ты утонул. Утонул раз и навсегда! Осталась в памяти её белая праздничная рубашка, пошитая для мальчика. И над которой тихонько посмеивались, не зная, что это единственная  её нарядная вещь, и что перешивала рубашку по размеру она с мамой сама, и могла этим гордиться, если б не дурацкие насмешки...
Запомнилась коса с огромным белым бантом, который так и подмывало развязать, по-мальчишечьи неожиданно дёрнув, да так и не удалось. Потому что один лишь её взгляд заставлял забыть о каких-то проказах. И хотелось лишь снова и снова ловить и не упускать этот взгляд. Или хотя бы просто видеть её, находиться рядом и слышать её голос. А каким подарком стало то, как классная распределила нас за парты! Ей досталось место чуть впереди и слева. И весь день можно было украдкой любоваться ею. Хотя все почему-то считали, что он просто открыто пялится на неё, ничего не видя и не слыша. Но когда она выходила к доске, тут уж - извините! И видел и слышал ВСЁ! Не пропускал ни единого звука, ни одного движения! Чем её изрядно смущал и даже раздражал. Если же самому приходилось отвечать у доски, то это был ответ для неё, а не для учителя! Отвечал, словно робот, не сознавая смысла вопросов и ответов, но, как ни странно, отвечал правильно, чем повергал её в ещё большее смущение. А вопрос выбора иностранного языка? Английский или немецкий? Вопроса НЕ было! – Конечно же немецкий! Ведь она родилась в Потсдаме, где в то время работала её мама. А его никто даже не спросил, какой язык он хотел бы изучать! Педсовету и без слов было понятно, что он и его ”француженка” должны быть в одной группе. Почему “француженка”? Потому что нашим родителям довелось отведать “прелестей” войны и послевоенного времени. И слово “немка” было под негласным запретом даже среди самых обидных детских прозвищ. А так как она родилась за границей, то и прозвище девчонки не долго придумывали. Правда и продержалось это прозвище совсем не долго. Не сошлось с нею характером. В конце концов лишь немного переиначили (не без его участия) её фамилию и стали звать просто : УМЕНКА. И  узнаваемо, и не обидно, а даже ласково и по-детски уважительно. Так и шло время, мчались дни  детства.
 
Часть 7
 Приём в пионеры обоим перенесли на день тогдашней конституции, на Декабрь, потому что на день рождения вождя до десяти лет  Уменке не хватило недели, а ему месяца. Но эта эпохальная дата как-то затерялась среди прочих обычных дней, тем более что у тогдашних правителей хватало ума и совести не устраивать всесоюзные гулянки по любому надуманному поводу, как теперь. Собственно, тогда он и увидел её в первый раз – на главной сцене маленького провинциального городка, среди таких же малышей – октябрят, без минуты пионеров. Но они ещё учились в разных школах. А на следую¬щий год её мама получила “квартиру” недалеко от его школы. В школе его класс оказался самым маленьким по численности и…
 
Часть 8
    Почему-то считается, что детская любовь недолговечна и быстро меняет свою направленность. Но как объяснить, что и через сорок лет для него так важно всё, что хоть как-то связано с его Уменкой? И ведь по-настоящему его Уменкой она никогда не была. Мало ли мальчишек за ней бегало? А на него она и вовсе старалась не обращать внимания. Правда, не всегда успешно. Она жила вдвоём с мамой и старалась всегда хорошо учиться и по мере сил быть помощницей. Он же с четырёх лет  умел читать и  мог учиться легко, не особо напрягаясь, как его одноклассники. И оба стали одними из более сильных учеников школы, а потом и района. Сколько же сил ей требовалось, чтобы не обращать на него внимания не только в классе, но и на различных олимпиадах, где он частенько без всяких усилий занимал первые места? Сколько раз во время объявления результатов очередной контрольной или олимпиады она с изумлением и недоверием  во весь голос переспрашивала фамилию победителя! Как?! Опять этот назойливый мальчишка её обскакал?!
   В школе, за её пределами – Уменка никак не могла от него избавиться. Нет, он не приставал к ней, как большинство мальчишек. Просто стремился как можно чаще её видеть, используя любые доступные его фантазии способы. Уже через неделю после её появления в классе он знал её дом и подъезд. Окрестные мальчишки, как обычно и везде, агрессивно воспринимавшие появление в своём районе чужака, скоро стали считать его своим, хоть и не без синяков. И не отказывали в “шпионской” помощи.  Через какой-то месяц выяснил, что у неё есть бабушка, которая живёт в его части города. И что бабушкин дом под №103 – самый  заметный своим ярким синим фасадом на Набережной улице. На той самой улице, откуда он с друзьями-соседями Санькой и Лёхой летом регулярно отправлялся на вёслах в рейд по озеру. Озеро не очень маленькое, до противоположного берега по прямой часа полтора вёслами махать в тихую погоду, а пацанам в 10-15 лет и того больше. Но озеро есть озеро. На нём выросли, и прошвырнуться в лодке на “тот” берег в этом возрасте – раз плюнуть. Если вода холодновата для водных процедур, то вёсла после купания – самое лучшее согревающее средство. Да и рыбку по пути выдернуть прямо на ходу – чем не удовольствие!


   С появлением в его жизни Уменки  такие рейды постепенно превратились в каботажные, не далеко от берега. Лодка ставилась на “якорь”(привязывалась к одной из многочисленных рыбацких вех), друзья забрасывали снасти, а он устраивался с биноклем и часами ждал её появления на берегу, лишь изредка равнодушно поглядывая на свой поплавок. И если она выходила на мостки, что почему-то случалось не часто, мигом двое бросались на вёсла , третий к рулевому веслу, и лодка летела к берегу, таща на буксире уже попавшуюся на крючок, но так и не вытащенную рыбину. Вёсла не мотор, и человек, занятый чем-то на берегу, не сразу может заметить, что к нему со стороны озера гости направляются. Но Уменка не напрасно носила своё прозвище. Лишь раз пацанам удалось почти причалить, пока она их заметила. Раз этот - был первым и единственным. В прочих попытках им удавалось сократить расстояние не более чем до сотни метров, и она исчезала. Но и это было для него настоящим счастьем. Ведь новый учебный год содрогаясь ждали те, для кого школа была наказанием. А он ждал его начала с нетерпением, чтобы вновь, уже не из далека и на миг, а каждый день и очень близко видеть её. И не было для него праздника ярче и радостней, чем 1 сентября. Впрочем, окончания любых каникул он ждал так же.  И дождался…
   Отзвенел “последний звонок” после окончания обязательной восьмилетки. Сданы выпускные экзамены. Отыграл-отшумел прощальный вечер выпускников, когда он впервые осмелился пригласить её на вальс. И танцевал с нею, дрожа, словно в лихорадке. А в ответ на вопрос: «Ты что весь трясёшься?» так и не смог произнести ни звука, лишь смотрел и смотрел в её глаза, безнадёжно пытаясь выдавить из себя хоть слово. И провожая потом до дома, лишь лепетал что-то бессвязное.
  … Кто-то после восьмого класса решил на этом закончить своё образование и устроиться на работу, кто-то подался в техникумы, в профучилища. В общем, в школу, в девятый класс вернулись лишь две трети бывших восьмиклассников…
   Свою Уменку он ждал неделю...
 Мало ли причин могут в начале года помешать человеку вовремя вернуться в класс. Отсутствие билетов на выезд из мест отдыха, недомогание кого-то из близких…
Подруги и одноклассницы ничего вразумительного сказать не могли, а телефон тогда был доступен не очень многим. И он запаниковал. На уроках ничего не видел и не слышал. После школы бежал к её дому в надежде хоть случайно что-то узнать, стучался в дом её бабушки, но всё напрасно. Нигде не было признаков жизни!
 МИР УМЕР!
  Что люди днём могут работать и заниматься своими делами по вечерам, когда у него - ТАКАЯ ПРОБЛЕМА! - это и в голову не приходило. Лишь случайно от кого-то услышал, что она уехала куда-то учиться. Шок!!!
 Куда? Когда? Почему? У кого можно хоть что-нибудь узнать? Нет ответа! А всё было банально и до обидного просто — экономия! Будь она неладна!
   Как уже говорилось, жила Уменка вдвоём с мамой. В советское время.
 При всей красивой громогласной патриотичности лозунгов и призывов правителей на счёт заботы о семье и подрастающих поколениях, одинокая женщина с ребёнком не могла тогда рассчитывать на какую-то стоящую работу и зарплату. Даже замужним приходилось как-то крутиться, чтобы наличие детей не слишком мешало работе. Выручал муж, родственники, иногда соседи. Для кого-то серьёзной опорой были “очень тёплые” отношения с начальником, или хотя бы несколько более дружеские. Не принимавшим таких правил женщинам приходилось или искать другое место, или ограничиваться мизерной зарплатой и терпеть различные мелкие притеснения, в итоге почти всегда выливавшиеся в существование на грани нищеты. Так жили и они. Из родных во всём городке у них была лишь бабушка не слишком крепкого здоровья. Были, кажется, ещё какие-то родственники, но их больше заботило наследство – дом, а так как дом бабуля подписала на Уменку, то и родственниками они считались лишь условно(пока). Покровителя у мамы не было. Вот они и жили на оклад страхового агента, ютясь вдвоём в квартире в 16 метров общей площади. И когда Уменка окончила восьмилетку, решено было, что ей лучше пойти не в девятый класс, а поступить в местное педучилище.  Со стипендией едва ли не больше одной четверти маминого оклада, проживанием в общежитии и соответственно бесплатным, хоть и убогим питанием, в отличие от ежедневных 20 маминых копеек для школьного буфета (цена стакана кофе с молоком и булочки или билета в кино на вечерний сеанс). Благо экзамены там для неё были ерундой, недостойной внимания. «Ума нет — иди в “пед” - местная поговорка о престижности этого образовательного учреждения. Но среднее образование там всё же получить было можно, если не развлекаться напропалую в общаге с местными ловеласами. А чтоб не было кривотолков, поступила она туда без обсуждений с друзьями и знакомыми и, появляясь дома почти тайком, чаще только в выходные, о том, где учится – помалкивала, успешно стараясь не попадаться на глаза одноклассникам. Вот только местная поговорка появилась отнюдь не зря. Продержаться в этом очаге просвещения Уменка смогла лишь полгода.
 Сбежала от “коллекции образцов интеллекта”.
 И однажды, войдя в класс, он ошалел от неожиданности. А она спокойно пиликала на аккордеоне, хвастаясь перед вновь обретёнными одноклассниками, чему училась.
   О причинах своих бросков в “пед” и обратно рассказывать, конечно, не стала, да никто особо и не спрашивал. Её возвращению были рады все. Что уж говорить о его чувствах! В классе среди зимы вдруг стало солнечно, как летом на морском берегу! И дышалось так легко! И сразу забылись все неприятности.  Даже его полный провал на областной олимпиаде. Хотя годом раньше, во многом благодаря тому, что она за него волновалась(тайно и немного; а может ему лишь так казалось), он стал чемпионом по физике. Да что там физика! Теперь ОНА была рядом! Всё прочее – пыль, ерунда! Мир снова ожил! И даже злейший враг, крепко однажды побивший его поклонник Уменки, стал хорошим приятелем. Мир изменился и засиял во всём своём многоцветье. За одной партой сидеть, правда, не получилось. Сначала учителя, а потом и сами пришли к выводу, что это просто поставит жирный крест на успеваемости. Полгода разлуки в таком возрасте – слишком много и, оказавшись рядом, они просто забывали, что находятся в школе...

   Первые признаки весны ещё сильней взбудоражили его. Только он знал, где в этом далеко не южном городке отыскать настоящие цветы, когда кругом снег, хоть и начавший местами оседать. “Загнуть” один день школы – не проблема для влюблённого пацана. Лес за окраиной городка, где раньше жил, знал как свою ладошку, и только ему было известно, где среди полуметровых сугробов можно отыскать настоящие лесные подснежники.

 (Потом, почти через четверть века, с большим удивлением и болью в сердце увидел в её руках один из тех подснежников. Сухой, но не потерявший цвета, он хранился между страниц в  тетрадке с его стихами, посвящёнными и подаренными ей значительно позже подснежника!)

 Уменка ещё не вернулась из школы, а её мама, на счастье, оказалась дома и никак не могла понять, откуда в такое время он добыл эти хрупкие нежно-голубые цветы, и почему упрашивал, что не надо говорить дочке, кто их принёс.
 Что творилось в классе на следующий день! Девчонка есть девчонка, и Уменка притащила букетик в школу. Подружки только рты пораскрывали, а она даже представить не могла, что это цветы от вчерашнего прогульщика, и всё гадала, кто из нравившихся ей парней мог это сделать. Он в их число не входил, она просто привыкла к его любви и относилась к нему, как к верному товарищу, другу, а его любовь была лишь частью их дружбы, но не более. И связать этот букетик с ним почему-то никому не пришло на ум. Лишь позже Уменка догадалась, что это были за цветы. Когда  в письме из армии он поинтересовался её отношением к подснежникам на день рождения.
   Как часто потом он с досадой и грустью вспоминал эти счастливые дни. Корил себя за детскую наивность и нерешительность, за то что не смог завоевать её сердце. Но по другому тогда поступать не умел и не знал, что его любовь и обожание нуждались в чём-то ещё. А она, как оказалось, в тайне ждала этого “чего-то”. Узнать вовремя о тонкостях любовных отношений не было возможности, потому что воспитывали мальчишку  в основном в женской среде. Отец, сам после войны таким же пацаном ставший и отцом и братом для младших сестёр, мог чему-то научить сына лишь в раннем детстве, пока в семье не появились ещё дети, которых нужно было кормить. И сын, как старший ребёнок в семье, с шести лет осваивал под руководством мамы, бабушек и тётушек женские премудрости. Учился нянчить малышей, менять им пелёнки-распашонки, шить, вязать, готовить. Так незаметно женский пол разделился для него на старших, кто его опекает и воспитывает, и младших, для которых он сам был и царь и бог. А вот какие отношения существуют между мальчиками и девочками - будущими мужчинами и женщинами, этому учиться было не у кого. И в своей любимой Уменке он видел или любимую младшую сестру, о которой нужно заботиться, когда ей трудно, и когда(не дай бог!) заставал её в слезах, или одну из тётушек, для которых сам был лишь умненьким племянничком, объектом опеки и умиления, но никак не будущим мужчиной, нуждающимся в определённого рода знаниях. Он научился отлично разбираться в женских взаимоотношениях, в их тонкостях ведения скрытых боевых действий между собой, в  мотивах их поступков и разного рода перепадов настроения. Девчонки не только спокойно обсуждали при нём почти любые свои секреты, к которым других мальчишек и близко не подпускали, но порой даже просили что-то посоветовать и всерьёз прислушивались к его мнению. Всё это и тогда, и позднее сыграло свою очень неоднозначную роль во всей его жизни.
   Сны, последняя соломинка, не дающая окончательно свихнуться. Но и в них так или иначе нашли своё отражение подобные изгибы. Даже через много лет, почти поняв всё, что с ним произошло и не произошло, во сне он всё так же ловит себя на мысли, что боится к ней прикоснуться, допустить какую-то жуткую ошибку, так же немеет от её взгляда, считая божеством. Хоть и прошло столько времени, но он так и остался в отношениях с ней, теперь уж и продолжающихся-то лишь во сне, всё тем же глупым мальчишкой, для которого она — хрупкая тайна, зыбкая в своей воздушности, манящий и дурманящий призрак, ценней и дороже которого в мире ничего нет и быть не может, и прикоснуться к которому – значит навсегда его разрушить, погубить! Но и отказаться от неё, забыть и как-то начать жить по-иному,— не было и нет ни сил, ни желания. Да и весь последующий опыт показал всю безнадёжность подобных попыток, приносивших, как правило, далеко не радость. И ей, и ему, и тем, на кого он пытался обратить, порой не безуспешно, своё внимание, кем пытался её заменить.  Отрезвление наступало не сразу, очень понемногу, как у алкаша, который с утра принимает  “самую последнюю”, только чтоб не помереть, а потом “насовсем  завязать”.  Да так до конца и не наступило…
Школьная беззаботная жизнь текла своим чередом. Легко и непринуждённо. Думать о будущем не то, что бы не хотелось – не было в голове тех мышц, которыми об этом думают. Теперь же, с нынешней “колокольни” – сколько ошибок! Сколько смешных и наивных глупостей, которые после обернулись столькими бедами! Но где было слепым котятам искать мудрого совета, когда и учителя, и родители были отравлены и запуганы “чистотой советской нравственности и морали”, а любые отступления от линии партии тут же безжалостно клеймились “аморалкой” с гласным и не гласным поражением в правах.
 До сих пор с печалью вспоминается учительница литературы Зоя Александровна, которую, не смотря на её “жуткую” строгость ученики прозвали ласково: “Зоюшка”. Этим ученикам и теперь не стыдно говорить и писать на родном языке. (В отличие от современных “хрякеров, зюзеров, чуваков, герлов” и прочих чурок, которые, чтоб скрыть свою дремучесть, бакланят по понятиям, а порой даже возле кассы(святое!) спрашивают  у окружающих, как правильно писать свою фамилию). Низкий поклон ей! Но и она не избежала влияния “идеалов коммунизма”. Эталон интеллигентности, всегда(за исключением близкого общения с 7-м—10-м “А”) невозмутимо – спокойная, она могла позволить себе повышение тона лишь в тех случаях, когда собеседник(и) вынуждал(и) её говорить на языке холопов времён крепостного права. Всегда в идеально–чистом, исправном, пусть далеко не новом, и всё же, безукоризненно отутюженном  костюме - Зоюшка была непререкаемым авторитетом, как для учеников, так и для коллег. « 7-й—10-й”A” – это отдельная тема в её школьной биографии. Количество седых волос на её голове эта “банда” из 26-ти человек поддерживала в стадии стабильного роста.»…
     Почти никто и никогда не видел её в обычном женском платье. Лишь однажды, - да и обратил ли кто на это внимание, кроме тех, кто ей завидовал,( лишь искушенные в интригах светские Самки, не способные отличить себя от человека, не понимающие различий, дающих право – одной считать себя ЖЕНЩИНОЙ, а другой – быть всего лишь женской особью  одного из видов человекоподобных существ, животной самкой ),- она позволила себе выглядеть “ЖЕНЩИНОЙ”!   Она и была женщиной, своего времени, своих, якобы светлых, иллюзий. Искренне считала, что рождение детей – изначально не соответствует коммунистическим идеалам, и если её дочь продолжила идеальное советское образование во враждебной Германии, то лишь для того, чтобы доказать акулам империализма, что и в коммунистическом обществе есть обезьяны, достойные жить, как они умеют, и что само происхождение детей находится в глубочайшем противоречии с учением марксовоэнгельсоволениных уголовников. На вопрос: «Почему эти столпы идеологии не могли открыто называть свои настоящие фамилии?» - следовал стандартный ответ:»В целях конспирации».Так они и жили, не зная, что живут. Умирали, не понимая, что навсегда. Как их учили…
       Как их ведёт”верной дорогой” долбанная партия, и её “слуги народа”, для которых ИХ народ –это  свои личные, кровные вы…….бки; а все прочие —быдло, которому предназначено раз в 4 года жрать икру на выборах, по одному бутерброду за голос, голосуя за тех, на кого укажут, а потом возмущаться своей нищетой. В курилках. И в втихаря постукивая на своих же, - вдруг отколется то, что у того отнимут!? Кто виноват? Что делать?... Как можно женщине  родить ребёнка, воспитывать, и давать ему хорошее образование без руководящей роли партии?!! Зюганов, рождённый в те же времена, был бы, да и будет против такого нахального, бесконтрольного для партии беспредела! Только партия имеет право на регулирование рождаемости! Только партия определяет допустимую численность народных масс! Только она - главный оценщик умственных способностей  своих ещё неродившихся  зародышей, и главный оценщик своих “господ”, чьими слугами они так “не хотят” стать, но становятся “по воле” масс. По неодолимой воле МАСС! Коих потом отправляют на защиту “РОДИНЫ”  в афган, эфиопию, кубу, всякую зеландию. А своих высерков под пули посылать - ????????????????????????? Для чего же тогда НАРОД? Избиратели? Выбрали – обеспечьте! Мы — ваши слуги, но нашим ДИТЯМ СЛУЖИТЬ — ВЫ  ДОЛЖНЫ!..
Зоюшка честно отстаивала идеалы времени, во всём честно и искренне соблюдая поставленные партией нормы. И безрассудное появление в красивом воздушном платье, подчёркивавшем её природную женственность, на одном из танцевальных вечеров(по-чурбански – дискотек) вызвало некоторое смятение среди коллег-педагогов. Какой пример для выпускников перед началом их взрослой жизни!!! И  кто подаёт такой пример??? Член партии! Секретарь парткома школы! Скандал!
    … Лет через 20 она так же была аккуратна и требовательна к себе. Старенький строгий женский костюм выглядел  как и 20 лет назад – отутюжен, чист, словно только что из ателье,  без малейших намёков на давнее время своего изготовления, в полном соответствии с требованиями к внешнему облику настоящего советского педагога. И к своим ученикам она относилась соответственно. — Если Русский язык – ваш родной, - будьте любезны его знать и пользоваться им, как единственно родным языком! И любые нововведения со стороны полуграмотных чиновников в “Минобразе”, как и новые школьные программы, она воспринимала весьма критично, вопреки установкам КПСС  и своему отношению к идеалам партии. Но  так и осталась “членом партии”, до конца своих дней  не сумев осознать, или опасаясь открыто это признать, что она – женщина.
Другие учителя и вовсе, в большинстве своём, пеклись лишь о показателях дисциплины и успеваемости. Каким-то житейским премудростям учить детей в школе никто не собирался. Даже классные руководители, озабоченные лишь охватом учеников разного рода мероприятиями по программе.

 Их классная, возможно, и хотела как-то участвовать в воспитании своих подопечных, но, сама – вчерашняя школьница, не представляла, что для этого нужно.
 Один вроде бы пустяшный эпизод и вовсе поставил крест на её попытках. Многие возвращались из школы домой, проходя мимо её дома. И ей часто доводилось идти с работы вместе с учениками, по пути. Как-то, во время очередного расставанья у ворот, из дома вышел её муж и так на неё рявкнул, что она мгновенно умчалась домой. “Как таракан из кухни рванула!” – прокомментировал кто-то. Всё!  Её и без того неустойчивый авторитет был уничтожен. А вот прозвище “ТАРАКАН” - приклеилось намертво на долгие годы и передавалось из класса в класс по наследству.
Уменка и её влюблённый друг не были, конечно, вне поля зрения Таракана. Но Таракан преподавала английский и могла хоть что-то сказать юной паре лишь во время классных собраний. Во время уроков видеть их отношения ей было не дано. Соответственно и дать какой-то, быть может дельный, совет, - как уже семейная, но не на много старшая  женщина, - она не могла.
   Выпуск приблизился быстро. В последнее школьное лето кто-то уже пробовал работать, кто-то учился на курсах, готовясь в институт. И наша пара не стала исключением. В десятом все пытались наверстать в учёбе то, что было упущено за предыдущие девять лет, и их(вернее – его) любовь как-то отошла на второй план. Она не угасла, нет. Но мысли о будущем не позволили уделять ей слишком много внимания. Несколько вечеринок всем классом у кого-нибудь дома, да несколько школьных вечеров, когда он мог пригласить её на танец – вот и всё. Выпускной и вовсе не дал им побыть вдвоём. Все понимали, что школа расстаётся с ними навсегда, и старались не отрываться от однокашников. Потом – кто куда. Его понесло в Минск, в радиотехнический, Уменку – в другую сторону. По швейным премудростям. Сдав успешно экзамены, но получив известие о зачислении и вызов на учёбу с непонятным опозданием, лишь поздней осенью, он пошёл на завод. Четверо младших в семье требовали определённой заботы. И его небольшой заработок был совсем не лишним. Теперь он лишь мечтал увидеть свою Уменку, да прятал под подушку её нечастые письма.
    Во сне или на яву, - теперь он видит, что именно было не правильно. Не правильно в его поступках, в том, с каким смирением он принял её отдаление. Ещё во время службы, когда во внеочередном отпуске прямо с поезда помчался к ней:
 —Скажи честно, чего ты от меня ждёшь? Зачем снова ко мне приходишь?
—Ты же знаешь. Я люблю и любил только тебя. Всегда. И своей женой хочу только тебя видеть. Кроме тебя никто не нужен. Вернусь из армии — выходи за меня.
—.….ка, милый! Всё я вижу и знаю! Но пойми! Ты же совсем не знаешь меня! И просто меня выдумал! Ведь я-то тебя не люблю! Ну поженимся, будем жить вместе. Но если я встречу и полюблю кого-то другого, - я же брошу тебя! Ты хочешь такого счастья? Ведь тогда ни мне, ни тебе жизни не будет!..

   Перед отъездом в часть он зашёл к Уменке попрощаться. Всё уже было сказано, и он просто смотрел в любимые глаза, не в силах оторваться, не в силах вынырнуть из этого бездонного, такого желанного, но недоступного омута. Ему всё казалось, что сказанные Уменкой слова лишь глупый сон, который рассеется, - нужно лишь проснуться. Расставаясь, он неуклюже обнял её, свою Уменку, а она, видя, что его снова трясёт от волнения, нежно поцеловала, в щёчку, и так же нежно шепнула:
— Спасибо тебе! Спасибо за всё!
— За что?!
— За любовь! И прости. Ты ещё встретишь свою половинку и полюбишь её так же, как меня любил, и твоя жена будет самой счастливой.
   Ощущение того единственного в их любви поцелуя он и теперь вспоминает, как самое яркое и дорогое в своей жизни. Никогда и никто потом не смог подарить ему даже подобия того счастья, каким обрушился на него этот единственный и невинный поцелуй его любимой, его Уменки! А слова, сказанные ею при расставании – забылись…

После армии он конечно же сразу рванул её искать. Но у мамы в первый день дома никого не оказалось, а почти ослепшая к тому времени бабушка почему-то узнала его по голосу, но назвала другим именем… Сомнения, догадки… Долгие дни мучительной неизвестности… Ведь даже их переписка за время службы велась через адрес бабушки, и не позволяла узнать больше, чем писала ему сама Уменка, а как-то требовать от неё подробностей он не смел из-за своей глупой робости, всё того же детского страха сделать или сказать что-то, что могло бы, на его взгляд,  показаться ей обидным. Всё же любовь и мучительное желание скорее её увидеть взяли своё. Не смог больше терпеть и, вытребовав у мамы её адрес, на мопеде помчался поздно вечером за сотню километров к ней. Не доехал. За 20 км от дома на всей скорости не удержал руль; еле домой добрался, очень испугав своим видом её маму… За то, что поехал без предупреждения, и что своим неожиданным появлением мог поставить её в неудобную ситуацию, Уменка крепко потом его отчитала… И что-то надломилось, пошло не так…

 Время для поступления куда-то на учёбу было не то — поздняя осень. Снова – завод, посильная помощь родителям, свободное время – в компании друзей-приятелей, среди которых Друг – только один. Лишь с ним можно было поделиться своими проблемами, но помочь чем-то было не во власти друга. Уменка писала всё реже, да и какой для неё в том был смысл? Ведь они уже всё обсудили, -  тогда…Только тогда он не придал особого значения её словам, не понял, что надо отбросить к чертям свою робость и делать всё возможное и невозможное, чтобы не потерять её навсегда! Не понял, что она ждала именно  его любви, и что ему нужно было быть с нею рядом именно тогда! - Не смотря на все свои страхи, глупые сомнения, и её, скорее всего, напускную отчуждённость, какая часто появляется у женщин, собирающихся сделать быть может самый  важный в их жизни шаг! Но мог ли он, воспитанный женщинами, в каких-то 20 лет понять это применительно к себе, как к мужчине? Нет, он не был маменькиным сынком. Спокойно мог за себя постоять в каких-то конфликтах, в армии стал комсоргом части, после - на заводе - профоргом цеха, как рыба в воде, чувствовал себя в любой бытовой ситуации и во многом мог дать фору женщинам, но вот вести себя с женщинами - как мужчина – не умел. А как-то дать ему понять, незаметно намекнуть, что от него требуется, Уменка тоже не могла, но здесь причину искать вряд ли надо. Понятно без объяснений… Хотя “не умел” – это не совсем правильно. В отношениях с другими женщинами, что появлялись на какое-то время в его жизни, ему удавалось успешно забывать о своей робости и нерешительности. Иногда даже слишком.
   Но как бы ни складывались эти отношения, порой вплотную приближая к семейной жизни, его не оставляло ощущение фальши, обмана. Опыт, полученный от тётушек, научил безошибочно определять, чего хотят от него женщины. При всех их достоинствах, желании и природном умении обольщать мужчин, он, не ослеплённый кобелиным инстинктом, присущим “Настоящим” мужчинам, и не испытывавший к ним серьёзных чувств, прекрасно видел, как на самом деле к нему относятся. Кто-то из женщин были влюблены в него за внешность(весьма среднюю), кто-то за характер, отличавшийся от примитивного мышления самцов, озабоченных лишь процессом размножения, и все мыслительные процессы которых происходят в мошонке. Для некоторых женщин он становился отдушиной в неудавшейся личной жизни, умея выслушать и успокоить  лучше самых близких подруг, потому что, в отличие от них, никогда ни с кем не делился “по секрету” чужими тайнами и бедами, подсознательно радуясь, как они, этим бедам. Иные просто “невтерпёж”  хотели “взамуж”, слепо подчиняясь половому инстинкту, но одни серьёзно относились к общепринятым нормам морали, настойчиво продвигаясь в сторону ЗАГСа, другие ловили на живца – беременность. — Занятный способ ловли! Сколько в нём разнообразия и истинно женской изобретательности! (Хотя о мужской изобретательности в “беременных” вопросах говорить глупо). Тут и обычная проверка на вшивость; и проверка истинности задекларированного мужчиной чувства, клянущегося в вечной любви; тест на готовность к семейной жизни; “любовь с первого взгляда”, когда “автор” беременности, сделав дело, - сделал ноги, а объект внезапной любви, словно мешком с алмазами - оглушён страстью, и горд собой и своей неотразимостью, тем, что сумел добиться такого “успеха”; тут и просто взятие на испуг, когда ни какой беременности нет и в помине, но напуганный жених покорно идёт в ЗАГС, и так же покорно потом всю жизнь сидит, помалкивая, под каблуком, а “лучшая” подруга, познакомившая когда-то с нынешним женихом, кусает локти, оставшись с носом.
   Все эти женские тонкости для него — открытая книга. Ведь среди тётушек были женщины и много старше его, и ровесницы, а так как они не считали его способным что-то уразуметь в чисто женских отношениях, (в силу того, что он – мальчишка), мирились и ссорились, не скрывая от него своих эмоций и причины ссор, и даже иногда жаловались ему на жизнь, полагая его лишь глупеньким слушателем, безмолвной жилеткой, то он спокойно мог наблюдать, подмечая все хитрости и тонкости, и невольно мотая на ус основы “загадочности женской души”. Основа эта — всего лишь разновидность косметики, помогающая скрыть от распускающего слюни “мужчины” свои истинные цели, знай о которых все мужики — человечество вымерло бы, как вид, за очень непродолжительное время.
   И если женщина затевала с ним свою, “женскую”, игру – её фиаско было гарантировано. Были те, с кем он уже всерьёз обсуждал свою совместную жизнь, в чьём доме его ещё до сочетания считали членом семьи, но… Парочка совершенно незначительных и незаметных - для нормального жениха – пустячков с её стороны, по неосторожности замаскированных слишком прозрачно, рушили все надежды невесты и её заранее счастливых родителей. Расставался с ними без сожаления, но по-разному: в зависимости от причины разлада и характера невесты. С одними просто прекращал общение, лишь при случайной встрече потом обмениваясь банальными вопросами о делах, других провоцировал на серьёзную ссору, не оставлявшую шансов на примирение, безжалостно и жестоко ударяя по самым больным точкам их самолюбия, и, как бы со стороны, кровожадно наблюдая за гибелью “светлого чувства”, перед третьими, внутренне наслаждаясь комизмом происходящего, и направляя беседу в нужное русло, разыгрывал из себя до тошноты противного зануду, от которого невеста в ужасе начинала шарахаться, проклиная день и час, когда с ним познакомилась, и становилась по-настоящему счастливой, лишь отвязавшись от него.. Случались и такие, что имея законных детей, уже через короткое время манили в постель, обещая подарить именно ему сына. Как правило, эти основательно подходили к вопросам выращивания рогов. Друг на стороне крепче привязывался, если считал чужое дитя своим. Но он так не думал. Да и ребёнок почему-то появлялся на свет независимо от его участия. А за тем и бабушка ребёнка начинала сомневаться в происхождении внука и порядочности дочери. Ведь по телефону перепутать голоса матери и дочери очень легко.  Для ревнивиц, с их претензиями на полновластие, самым подходящим, естественно, было тайное, но весьма активное общение с другими женщинами, но такое, чтобы ревнивица обязательно получала косвенные подтверждения своих подозрений. В её глазах он очень быстро терял всякую привлекательность, что и требовалось.
   Встречались ему и нормальные женщины, с кем можно было общаться на равных и даже дружить(что вряд ли поймут особи с мозгами в гениталиях), не посягая на супружескую верность или репутацию. Одна из таких женщин работала с ним в одном коллективе после его службы и, будучи ровесниками, они довольно быстро подружились. Работали в месте, отдыхали вместе. Он для неё на работе - хоть и маленький, но всё же – начальник. А после трудовых подвигов - просто двое молодых людей, нравящихся друг другу.

  Служебный роман? Отнюдь. Такое определение подошло бы для людей с определённым жизненным багажом, но никак не для парня, только вернувшегося из армии, и молодой красавицы на выданье. Оба присматривались,  делились друг с другом своими наблюдениями, находя всё больше общего, становясь постепенно не просто влюблённой парочкой, а друзьями, теми, кто не скрывают один от другого ничего. И когда настало время принимать решение, - поняли, что их дружба перешагнула через невидимую грань, за которой они могут оставаться - не в тупом обывательском смысле, а настоящими - друзьями, но быть супругами – нет. Она хотела мужа любящего, и из-за любви более покладистого, немного ослеплённого, что ли, а он искал и находил в ней лишь сходство с Уменкой, но только сходство вряд ли стало бы полезным для семейной жизни. Исход их возможного брака оба представляли без всяких иллюзий, и всё осталось, как раньше. Мужа она себе выбрала по своим критериям, в том же коллективе. Его напарника по работе и надёжного товарища в похождениях молодости. И, кажется, не ошиблась.
    Значительно позже, уже в другом городе, другая женщина, как и она, работая в его подчинении, стала ему настоящим другом на почти 20 лет. А общественность, объевшаяся собак на всяческих соблюдениях моральных устоев, скорая на домыслы и соответствующая в них своему развитию, заткнулась, когда поняла, что дружба – настоящая, что друзьям - мужчине и женщине, как и их супругам, откровенно чихать хотелось на мнение стада сексуально озабоченных баранов. С этими женщинами было легко и просто потому, что точки над ”i” расставлялись достаточно быстро. Потому, что и он, и женщина, с которой дружил, реально и трезво могли вместе обсудить и оценить перспективы любых вариантов их отношений.
 Только вот в разговорах о совместной семейной жизни - с любой из них - вывод всегда был однозначен: независимо от того, свободна женщина или нет — вместе они жить не смогут, так как семья предполагает какое-то минимальное лидерство одного из супругов, а они слишком хорошо друг друга понимают, чтобы один из них смог стать лидером или, наоборот, - быть ведомым в семье. Но главным препятствием для него всегда оставалось то, что в каждой из женщин он хотел видеть свою Уменку, постоянно сравнивал их с нею, и всегда не в их пользу. Во всех своих метаниях от одной к другой он так и не нашёл ни в одной из них главного. В каждой были какие-то свои изюминки, хоть и шитые для него белыми нитками, но по-своему привлекательные, с каждой было по-своему интересно общаться, а с некоторыми он даже забывал Уменку на какое-то время, и даже подумывал иногда сделать предложение очередной подружке, но потом снова и снова думал только о ней, не находя себе места ни днём, ни ночью, и, устав от собственной двусмысленности, всё же открывался, предоставляя женщине выбор —жить с ним, зная, что в его сердце другая, (а что это будет за жизнь – представлял совсем не понаслышке), или спокойно расстаться, сохранив добрые отношения. По счастью, среди его подруг большинство были умными женщинами, а не хищными бабами, для которых замужество – лишь средство достижения своих, порой не совсем мирных целей.
   Последняя его попытка была уже изначально обречена на провал, но он всё же решил тогда смириться и жить, “как все”, помалкивая о своих чувствах, благо, что “невеста” была без особых (явных) запросов, надеясь, видимо, собой вытеснить соперницу из его сердца, но немного не рассчитала. Даже удочку с беременностью пыталась забросить, забыв, что он ей втолковывал - как вузовские задачки решать, и потому не учла - что 1+1 = 2, и что в их случае третьим не пахнет - сосчитать он тоже мог… Поспешила на королевский трон, ещё даже не примерив короны.  Если уже во время ухаживания человеком начинают командовать – у него два пути: или в сторону или под каблук. Каблук, как головной убор, его явно не устраивал. Все, девочка, пока!
 
 Но просто так от этого захвата с присосками не оторвёшься. И чтоб не травить девочке душу, да и самому чтоб как-то сменить обстановку – обрубил разом все концы, рассчитался с работы, и лишь за несколько дней до отъезда сообщил всем, что уезжает. Как и предполагал – девочка до последнего мгновения не могла поверить в такое коварство, но даже перед его отъездом не пожелала отказаться от роли генерал-надзирательши.
 Auf wiedersehen, meine liebe Mаdhen! Auf wiedersehen! Alles guten!

А дальше всё покатилось по стандартной совковой дорожке. Лимита. Работа. Общага с её неизменными законами. Всё или почти всё свободное время – в обществе себе подобных, - молодых, сильных, но совершенно чужих в этом городе людей. И пары подбирались, - знакомились соответственно, — в своей же среде. А для закрепления на непрестижной для столичных жителей работе - вновь образовавшимся семейным парам, из числа лимитчиков, - руководством почти сразу выделялась отдельная комната в общаге. Что ещё на первых порах надо тем, кто в основном сбежал сюда от совковой нищеты и полного отсутствия каких-то перспектив у себя на родине? Да и зарплата у лимиты была на зависть столичным лоботрясам, которые - однако - не рвались на их место, а лишь привычно скулили, что лимита отнимает у них последний кусок (Выращенный почему-то не в столице, а как раз на родине этих лимитчиков, но для престижу государВства - продававшийся исключительно в крупнейших городах, куда дозволялось сунуть нос иностранцам. Но это  так, лирика). Обзаводиться семьёй по месту работы было для лимиты выгодно и по той причине, что новоиспечённая мать-одиночка, будучи лимитчицей, автоматически увольнялась с работы — ей попросту не продляли лимит - временную прописку и разрешение на работу, и бедолаге приходилось или срочно выходить замуж, чтобы остаться “на балансе”, или проваливать вместе с ребёнком к маме. Второй вариант устраивал очень немногих, а первый был осуществим лишь среди подобных и, после приложения некоторых усилий, нёс в себе, как уже говорилось, определённые выгоды. По этому женская часть населения общаги из кожи вон лезла, чтобы показать себя с самой лучшей стороны, а руководство ненавязчиво оказывало своё влияние на такую политику, не упуская возможностей организовать разные вечеринки по поводу или почти без повода, но обязательно с буфетом, поездки-экскурсии для своих работников. Молодёжь влюблялась, создавала семьи, заводила детей.
   Он приехал, уже кое-кого зная в этой конторе.
 В давнем детстве довелось отдыхать в пионерском лагере, где познакомился с девочкой из соседней области. Иногда от скуки переписывались, даже пару раз умудрился побывать у неё в гостях, познакомиться с её родителями и даже друзьями. И когда решил сбежать от напористой невесты, старое знакомство пригодилось,  для акклиматизации. Дальше—больше. Давняя знакомая, её друзья, которых с трудом смог вспомнить. Одна работа, одна общага. Весёлые вечера - практически ежедневные – с танцами, картами, вином и избытком гормонов, и утренними попытками хоть что-то вспомнить из вчерашнего.
    Когда она сообщила, что беременна – он не запаниковал, не испугался, не обрадовался, а спокойно стал готовиться к неизбежному. Она не проявляла ни бабьей хватки, ни лисьей хитрости, ни какого-то большого ума. Просто жила сегодняшним днём, и ему это вроде бы подходило. Уменки с ним не было, последние новости о ней - оптимизма не прибавляли, и с кем жить без неё – стало уже совершенно по барабану. Отпраздновать сочетание решили в доме его родителей. Мотаясь по городку в предсвадебных хлопотах, на пару с отцом добывая разное съедобное сырьё для стола( в магазинах – шаром покати, и разные свадьбы-поминки давали их гостям-участникам возможность вспомнить, что, кроме картошки и рыбы, на свете вполне реально существуют и другие продукты), он не один раз стучался в дом №103 и в двери другого, так хорошо знакомого дома. Всё напрасно. Уменки в городе не было. Появись она в это время – он был готов бросить к чертям всё, не думая, - плюнуть на невесту, свадьбу, родню вместе со всеми их тратами-расходами и подарками…
 ЕЁ не было…
   Из всех впечатлений от свадьбы запомнились лишь смертельная усталость, ощущение никчёмности происходящего, всей этой пыли в глаза –“чтоб не хуже других!”, ощущение нереальности и фальшивости в соблюдении принятых условностей. И безысходная тоска, боль. От того, что место невесты занимает совсем не та, кто ему нужна! Лишь роль жениха, вынужденно совмещённая с обязанностями организатора и почти распорядителя, удержала от элементарного побега. Да и куда?
   Потом появилась дочь. С её рождением он немного успокоился, почти всё свободное время посвящая ребёнку, и попутно обучая молодую маму азам  материнства, чем вызывал немалое удивление у соседок по общаге, и не меньшее раздражение у жены. Что в принципе и дало неизбежный старт началу конца. Конца любви, которой никогда не было, конца семьи, существовавшей лишь в документах, да в глазах родни и знакомых. Всё отчётливей понимая, что его ждёт впереди, в первые несколько лет он всё же пытался как-то наладить семейную жизнь, избегал любых намёков на то, чем жил раньше, старался уделять жене как можно больше внимания, но лишь подливал масла в огонь своим усердием в ласке и знаках внимания, в содержании семьи, в ведении “хозяйства”.
…. И давние, сказанные на прощание, но не принятые им тогда всерьёз слова Уменки не сбылись.  Жена самой счастливой не стала, да и не могла. Женское чутьё подсказывало , что не всё в порядке, но стать лучше соперницы (о которой лишь смутно догадывалась) не стремилась, лишь злилась и устраивала небольшие “учения” для его нервной системы, когда он с удовольствием смотрел на симпатичные лица женщин-телеведущих в “ящике”,  актрис в театре или в кино. Из-за подобных взрывов ревности все совместные выходы в театры, в кино, в гости к друзьям – очень скоро сошли на “нет”. Под конец ему всё просто надоело, и он оставил свои попытки что-то изменить и забыть Уменку. И даже с большим удовольствием занимаясь ребёнком, думал только о ней. А там и российское средство от всех бед пошло в дело – пьянство, которое пусть не спасало, но как-то отвлекало, уводило в туман, когда он не был на работе или не занимался с дочерью. Быть всегда слегка пьяным – превратилось в норму. Постепенно отошли на второй план, а потом и вовсе стали забываться все увлечения, заполнявшие раньше его досуг. Появились новые знакомые, общение с которыми на трезвую голову вызывало откровенную скуку, почти отвращение. Но во хмелю – всё становилось прекрасным, друзья – интересными собеседниками;  девочки-женщины – умными и обаятельными красавицами, среди которых оставалось какой-нибудь одной уделить лишь чуть больше внимания, чем остальным, как другие с готовностью - по мере своих возможностей - создавали все условия для встреч и уединения парочки. Одинокие и семейные жили в разных общежитиях, и он стал всё чаще после работы заходить к друзьям и оставаться после попоек в общаге одиночек. Сначала просто засиживался в компании за бутылкой до утра , потом сблизился с некоторыми одинокими “невестами” и проводил ночи с одной из них, через какое-то время - с другой, а когда наконец сообразил, что ни в одной из них нет и капли даже отдалённого сходства с его Уменкой, стал просто напиваться до полного отключения или близкого к этому состояния, когда для женщин не мог уже представлять хоть какого-то интереса. И даже после получения жилья - пока комнаты в коммуналке - но своего, загулы продолжились. Не долгие, но почти регулярные.
   Только дочь помогала не свихнуться, не опуститься окончательно в окружающей пустоте. Когда жена работала или занималась какими-то не известными и совершенно ему не интересными делами, он проводил время с дочерью. Играл с ней и такими же карапузами в песочницах, водил в парки-театры-кино-планетарии, зимой – санки-лыжи. Всё, как и полагается. Дочь тихонько росла, училась тому, что мог дать отец. Отец любовался дочуркой, учил тому, что знал и радовался, как все родители, её сообразительности и способностям, с тоской думая лишь о том, что это могла быть дочь его и Уменки, а не опостылевшей чужой женщины, с которой у него не было и нет ничего общего.
 Очень скоро и жене стало понятно, что первая любовь мужа так и осталась главной для него, когда нашла в альбоме отложенные в отдельную его часть школьные фотографии. На всех были изображены разные люди, в разных компаниях, но на каждой была ОНА. Дошло, что думает он только о НЕЙ. А их связывает лишь общий ребёнок. И что не уходит он только потому, что ОНА его не ждёт. Быть может и не стоило ей через столько лет, уже имея дочь-школьницу, придавать значения тому, что было в юности, когда все влюбляются, и попытаться как-то всё наладить, но успевшая скопиться к тому времени неприязнь и отчуждённость, плюс отсутствие каких-либо тёплых чувств не позволили этого. Нынешних его подруг она вычисляла довольно быстро, все были рядом, в его записной книжке номера телефонов занимали достаточно места, и хотя он особо не расписывал, какой номер – чей, для жены неверного мужа такие ребусы – так, семечки. С Уменкой было сложнее. Лишь во сне он иногда шептал её имя, но жена тогда воспринимала его, как имя очередной подруги. Теперь же поняла, кто ему снится. Но на фотографиях не было ни одной надписи, в записной книжке – тоже. Всё, что было связано с Уменкой, не нуждалось в каких-то записях и хранилось в его памяти… На этом следствие так безнадёжно и заглохло…
 … Очередные “учения” прошли успешно. Пострадавших нет. Жизнь продолжается…

   Пока дочь была совсем маленькой, они ещё ездили куда-то вместе. На экскурсии, в круизы, дикарями на юг, к его и её близким в их родных городках. Но постепенно и это прекратилось. Отпуск на работе старались брать в разное время и отдыхали, соответственно, в разное время и в разных условиях. Она почти всегда отправлялась к маме и сестре. У него хватало родственников по всей стране, и выбор не ограничивался только родителями. Теперь же число его маршрутов сократилось до минимума – только туда, где он мог хотя бы случайно встретить Уменку, или хоть что-то о ней узнать.
   Так и в тот раз, приехав летом в отпуск к родителям, он первым делом отправился на её поиски,- не понятно как,- но чувствуя, что теперь - обязательно увидит её. Предчувствие не обмануло. Она была здесь. У бабушки. На его условный стук в окно(не забыла!) она выбежала почти сразу. Обрадовалась очень, но обняла почему-то очень торопливо и скованно. А затем, обречённо вздохнув, через силу выдала:
—Ну, что ж, заходи, раз приехал…Бабуля дома,  мама в огороде.
  Пошли не в дом, а в огородик, что за домом. Там колдовали над грядками её мама и молодой человек с бородкой. Маму он с теплотой обнял на правах давнего хорошего знакомого, а когда повернулся к молодому человеку, Уменка просто сказала:
—Познакомьтесь. Это мой муж, Игорь.
А это мой неизменный влюблённый воздыхатель и друг, … .
   Милая Уменка! Уменка-умница! — Она так легко и по-доброму это сказал, что ожидаемое в подобных ситуациях напряжение даже возникнуть не успело! Мужички обменялись рукопожатиями, схватились за лопаты и в считанные минуты перелопатили и оформили грядки, соревнуясь, будто старые друзья, пока женщины, оставив их наедине, накрывали в доме стол. А он между тем вспомнил, когда и где уже слышал:”Игорь”. Этим именем назвала его её полуослепшая бабушка. Тогда. Давным-давно. Когда он после армии так рвался к ней… Не смотря на свою горечь - при виде того, кто увёл его Уменку, - он вынужден был в душе признать, что Игорь прекрасно смотрелся рядом с нею, подчёркивая её красоту. Пара получилась красивая. Уменка выглядела счастливой и – когда Игорь не на долго отлучился по делам - даже с некоторой гордостью отозвалась о муже, как о весёлом, ”юморном” человеке, с которым ей не скучно. Что ж, хоть и с примесью горечи, но он был искренне рад за свою любимую…
  Засиделись до сумерек. Вспоминали школу, учителей, однокашников. Забавные эпизоды из той жизни, казавшиеся тогда серьёзными событиями. Рассказывали, что о ком из своих было известно. Игорь, как оказалось, тоже был знаком с некоторыми друзьями их юности…Вечер наступил очень быстро. Им пора было ехать домой, где ждал сын, тоже Игорь, немногим младше его дочери.
   Лишь при прощании мелькнула некоторая неловкость. Игорь спешил скорей увезти жену, и лишь спохватившись, протянул ему руку, а Уменка… Что она чувствовала в тот миг?.. Лишь поспешно чмокнула его в щёку, едва слышно шепнув: —Пиши!
   И опять что-то больно кольнуло. Какое-то призрачное, едва ощутимое сомнение. Снова что-то было не так, не правильно в этом её “Пиши!”. Словно, находясь в пустом помещении, вдруг начинаешь ощущать неясное беспокойство, оглядываться в тревожной уверенности, что рядом есть кто-то ещё. Но скоро всё прошло, так и не успев оформиться в понятную мысль, забылось. Щека ещё напоминала о прикосновении её губ, мягких, нежных… И недоступных… То был второй, последний её поцелуй в его глупой любви…
   Только изредка, во сне, - словно из жалости - его воспалённая любовью фантазия дорисовывала всё то, о чём на яву он лишь безнадёжно мечтал, пытался представить. То, что трезвым, или по пьяни, - но одинаково безуспешно и бессмысленно - искал в своих отношениях с другими женщинами, которые при всех своих плюсах и достоинствах, при всей их нежности и способности к пониманию не могли занять её место в его душе, заменить ЕЁ. Только во сне он мог обнять её, утонуть в аромате её волос, целовать каждую клеточку её тела, полностью с нею слиться, раствориться в её нежности, обжигая своей нежной лаской!.. Во сне… И просыпался с ощущением вкуса её губ на своих губах, продолжая вдыхать её дыхание и ещё чувствуя бархатную мягкость её кожи… Но сон развеивался. И на долгие дни им снова овладевала тупая апатия, потом постепенно превращавшаяся в изнуряющую привычную тоску, преследующую и днём и ночью…
Если бы сны могли сниться по желанию!!!  Но природа следует своим законам, и чем сильней он хотел снова увидеть её во сне, тем безысходней эти сны становились. В них он лишь напрасно искал её повсюду. Заметив во сне похожий на неё призрак, вслух звал по имени, чем совсем не радовал проснувшуюся от его надрывного стона жену. Уменки нигде не было. Пробуждение вновь приносило тяжесть, боль, пустоту. Спасибо жене, что хоть прекратила со временем устраивать по утрам после таких ночей свои “учения” – смирилась… Снова тянулись дни и месяцы. Сменяли друг друга лица, какие-то заботы, какие-то пустые проблемы. Постепенно всё начинало в голове путаться. — Мысли. Вещи. Слова. Люди. События. И лишь когда все его мысли превращались во что-то беспорядочно перевитое, удушающе-тягучее, почти на грани реальности, за которой начинали прорисовываться прелести суицида - с манящей плавающей мягкой петлёй, или психушки – природа сжаливалась над ним, и в его сон снова приходила ОНА – его Уменка. Приходила, чтобы дать больному сознанию несколько мгновений отдыха, а утром снова исчезнуть, оставив его наедине с его мечтами, иллюзиями, тоской и болью…
  Так и в этот раз — в очередной, надуманный правителями праздник, из тех, что вызывают лишь раздражение, — когда  снова стало казаться,  что в этом вязком мраке никогда уже не будет ничего свелого, что нет никакого смысла чего-то ждать во всём этом унылом существовании, — кто-то свыше решил дать ему ещё глоток воздуха. Даже два.

 — Вновь во сне приходила ОНА. Но в этот раз лишь на миг, чтоб только успел увидеть её в череде смутно знакомых призрачных образов, поймать её взгляд. И едва их глаза встретились - она исчезла, оставив тупую боль мучительного ожидания утра. Ощущение горечи, пустоты. Без неё. Без сна. Без всякого, казалось бы, просвета.
  Но нет. Жена отправилась на работу, он – к компьютеру, интернету. А там ждало письмо от новой знакомой, которую никогда не видел, кроме фото на страничке в “Стихире”, но которая, как оказалось, способна так же, как он, думать и чувствовать, которая знает, что значит неутихающая боль в душе, знает ту беспросветную тоску и удушье, что поглощают в самый ясный и солнечный день, не позволяя вдохнуть полной грудью. Её простые стихи подарили такое искреннее тепло, каким он не согревался уже много долгих лет, с той поры, как остался наедине со своей любовью, не в силах что-либо изменить. Боль в сердце не исчезла, но стала как-то мягче, слабей, словно поняла, что здесь ей самой могут сделать больно…
   Вот только в голове опять какая-то мешанина подвижная, будто в котелке кашу перемешивают из несопоставимых продуктов. Новая знакомая так складно отвечает на его письма, так тонко и ощутимо выражает в своих стихах его мысли и чувства, будто она и его Уменка – один и тот же человек! Но ведь это невозможно! И что теперь? Снова самообман и обман этой женщины, которая почувствовала в нём близкую душу? Таиться до последнего, а потом всё рассказать и опять исчезнуть? Или  снова, в который уже раз, всё поскорей разорвать, ничего не объясняя, оставив её в недоуменном разочаровании? И снова тоска, боль? Или она сможет помочь ему забыть наконец всё, чем он то ли жил, то ли грезил все эти годы? Или в его сознании окончательно что-то замкнуло? Каждое будничное доброе слово, сказанное всего лишь из вежливости,  стало восприниматься как откровение? А больная фантазия дорисовала недостающее? Интересно, насколько частыми и сложными в излечении считаются в психиатрии подобные случаи?


Путёвка в Румынию пришлась на то время, когда они наконец-то избавились от синего штампа “лимиты” в паспортах и получили ключи от Своей квартиры. В новом жилище, как водится, требовалось ещё много чего доделать, прежде чем вселиться. И двухнедельный отдых “за границей” стал своеобразным стартом новой жизни.
   Море, солнце, непривычное безделье. Изредка – экскурсии. Ночные бары. В избытке – вина на любой вкус с окрестных виноградников. Пляж в ста метрах. Что ещё желать?
   Коллеги по работе, с кем прилетели в Констанцу, быстро надоели своей совковой скованностью, стремлением всюду держаться вместе, и трое ровесников быстро отдалились от “коллектива”. Ведь в группе были люди и из других мест России и самых разных возрастов и интересов. Собственно, он не стремился к каким-то новым знакомствам, вполне устраивала компания приятелей. На пляже обратил своё внимание на стайку малышей, упорно строивших в полосе прибоя песочную крепость, которую прибой разрушал с не меньшим упорством. Несколько “дельных” советов, небольшая помощь в укреплении “замка” камнями — и все дневные впечатления, которыми малыши делились с мамами под вечер, сводились к неизвестному дяде, что почти целый день играл с ними на виду у загоравших неподалёку молодых женщин, с интересом наблюдавших за добровольной “нянькой”:
Какой забавный ! Как с ним интересно ! --
Твердят детишки мамочке с утра !
Ну, что тут  делать в мире нашем тесном? --
Пришла самим знакомиться пора.

 Малыши о своих мамах тоже не забывали во время строительства, и он невольно узнал – кто чья мама, как кого зовут, не задавая лишних вопросов, а лишь наблюдая. Вечером, когда народ потянулся в бар, приятели уже успели хорошо утолить свою жажду превосходным местным вином, да и мамы-подруги не отказывали себе в удовольствии отведать чуть хмельных и весьма приятных на вкус напитков.
Вино, хорошая музыка, умело поставленное хозяином бара ультрафиолетовое освещение, приглашение на вальс. Непринуждённое знакомство - почти формальность, облегчённая его дневным общением с детьми, шокировавшим в свою очередь его приятелей, – и новая компания готова. Вкусы и взаимные симпатии и интересы определились так же быстро. Уже через час его приятели мило общались с подругами.  Он же и его новая знакомая довольно быстро потеряли интерес к происходящему вокруг, а интерес к друг-другу нарастал всё больше. Марину удивляло то, как быстро  он нашёл общий язык с её детьми, обычно очень неохотно знакомившимися с чужими людьми даже по её просьбе. Ему нравилось её снисходительно-терпимое отношение к танцулькам, так захватившим их общих теперь друзей. Её дети и его дочь оказались одного возраста и чем-то были похожи характерами. Оба в полной мере отведали в детстве всех неоспоримых преимуществ развитого социализма, который оставил свой уродливый отпечаток на всей их дальнейшей  жизни. Её брак, поначалу обещавший тихое семейное счастье, теперь существовал лишь формально, поддерживаемый совковыми традициями и памятью о былой (а была ли она?) любви, и окончательный разрыв с мужем оставался лишь вопросом времени. Да и муж превратился в третьего, но самого капризного и практически чужого ребенка, - с тех пор, как она сама стала зарабатывать достаточно для безбедного содержания всей семьи. Почти единственный и главный его козырь - “кормильца” - утратил всякую значимость, а другие качества – семьянина и отца - без этого козыря оказались очень уж незначительными. Не стало больших проблем с деньгами и оказалось, что больше-то они ничего общего  и не могут найти в их совместной жизни. И теперь всё своё время она отдавала детям и работе…
   Люди вокруг прыгали - веселились, но всё это происходило где-то далеко от них. Лишь на короткое время, чтоб “промочить горло”, к их столику в сторонке подбегали разгорячённые друзья, но - заметив, что парочке ни до кого нет никакого дела - тут же растворялись в  беззаботной танцевальной кутерьме. А они всё говорили и говорили, словно сто лет знали друг друга, и здесь встретились после долгой разлуки. Некоторое время он сравнивал её с Уменкой и не находил ничего похожего ни во внешности, ни в поведении, но всё равно что-то неодолимо в Марине притягивало, а по старой привычке во всём копаться - в этот раз как-то не хотелось.
  На берегу не было слышно грохота веселья из бара. Только едва различимый в темноте  прибой старательно перетирал ракушечник, а он слушал её и сравнивал её жизнь со своей, и рассказывал эпизоды своего “счастья”, и обоим каза¬лось, что вместе прошли один и тот же путь. По разному - в деталях, но в целом – совер¬шенно одинаково.  Она имела мужа, воспитывала детей, хорошо зарабатывала, имела множество друзей. Но жила  одна, без человека, которого могла бы назвать по-настоя¬щему родным и близким. Он так же одиноко чувствовал себя в своей семье, где единственной отдушиной для него была дочурка. Но почему, интересно, и каким таким высшим силам было нужно гнать их с разных концов России в Румынию, чтобы они смогли встретиться? Их друзья такими вопросами себя не утруждали. Отрывались, как могли, в дали от семейных забот, наслаждались радостями курортных романов, торопясь успеть как можно больше за неполные две недели, и не строили каких-то иллюзий по поводу будущих отношений.
  С Мариной всё как-то сразу пошло иначе. Проговорив той ночью до рассвета, они старались потом как можно больше находиться вместе. Но удивительно – бдительные совковые “старушки” из группы, строго следившие за моральным обликом молодёжи и осуждавшие их друзей за излишнюю раскрепощённость, - их отношений словно не замечали. Друзья старались скрывать свои похождения, но пересудов и укоров всё же не избежали, а они с утра до вечера почти не расставались, и это почему-то воспринималось всеми как должное. В своих интимных отношениях отдыхающие старались взять от жизни как можно больше, словно по возвращении домой их ждал строгий монастырь. А они об этом даже не задумывались, будто наперёд зная, что потом проведут вместе ещё не один день…
   В Шереметьево он сразу простился с друзьями и поехал проводить Марину до гостиницы. Нескольких часов, остававшихся до её рейса в Сибирь, было до обидного мало, но его уже ждали дома, на работе, и расставанье вышло каким-то неловким, скомканным. Она улетела. Снова осталась пустота, сырая ночь поздней осени и тупая безысходность. Да в руке карманный календарик с номером телефона. Чтоб как-то сократить время между общением с женой и началом смены – отправился через весь город пешком. Погода выдалась как по заказу, - под стать настроению, - мелкий нудный дождь, темное рваное небо, холодный клочкастый ветер.  Пара часов такой прогулки немного освежили, заставили чуть встрепенуться. Жена тоже добавила адреналина своим недовольством, что на выделенные ею гроши купил “за границей” лишь несколько дешёвых сувениров. Не понравились? – В мусоропровод их! И на работу. Бутылочка “Муската”, которым  хотел было угостить супругу, всё ещё подсознательно на что-то надеясь, была позд¬нее со вкусом выпита им ночью в компании с телевизором, когда транслировалась какая-то церковная служба, а жена обиженно храпела после праздничного молебна в храме. Всё вошло в привычное русло. — Дочь, работа, новое жильё с “мелкими недоделками”. Постоянное лёгкое опьянение, ставшее практически нормальным состоянием, которое даже начальство воспринимало, как абсолютную трезвость, и порой ставило в пример алкашам послабее. Сверхурочные на работе воспринимались как подарок судьбы. Не столько из-за денег, зарплата и без того была хорошей, сколько из-за возможности быть дома только вдвоём с дочерью,  когда мама работает. Конечно же и по телефону поговорить с подругой при супруге — столько спиртного ни один человек не осилит. Хотя, особенно-то часто это и не требовалось. Раз в два-три месяца Марина прилетала по делам фирмы и тогда он просто пропадал на несколько дней, приходя лишь для того, чтобы побыть с дочкой, а при появлении жены моментально раствориться в городской неразберихе. В гостинице швейцары  уже не так часто интересовались его пропуском. Постепенно Марина взяла под свой контроль все командировки своей фирмы и теперь каждый месяц – на протяжении недели, а то и двух - они могли всё свободное время быть вместе. Гостиница стала для него чуть ли не вторым домом, тем пристанищем, где он мог хоть немного отдохнуть от давно уже привычных, но всё же несколько утомительных, постоянных “учений” cо стороны благоверной. Уменка иногда снилась ему, но её недосягаемость и близость Марины позволяли справиться с этим. И Марина не чувствовала себя обычной командированной сотрудницей фирмы в чужом для неё городе, находила здесь то, чего ей так не хватало в семье, а после окончательного разрыва с мужем командировки и вовсе стали необходимы, чтоб можно было так же набраться немного сил.
   Три года такой партизанской жизни пролетели почти незаметно. Всегда находилось, чем заняться вдвоём, о чём поговорить. Но двусмысленность и ненадёжность будущего их отношений всё же оказывала своё влияние. И пора было как-то определиться. Но как? — Ей - оставить всё, чего достигла у себя дома, через всю страну перебраться к нему с детьми и начать практически с нуля? – Слишком много пришлось бы рвать и ломать и себе, и детям, и всем своим близким, которых пришлось бы оставить. Ему перебраться к ней? Но бросить дочь или увезти её от матери – одинаково нереально. В последние месяцы их встречи всё больше омрачались поиском выхода, но… Как ни хорошо им было вдвоём, - но каждая новая встреча становилась всё невыносимей своим неминуемым ожиданием очередной разлуки, и чтоб не мучить друг друга, пытаясь отсрочить неизбежное - выход оставался только один…

Какое-то время в его душе оставалась обида на судьбу, но постепенно её сменили только очень тёплые воспоминания о днях и ночах, проведённых с Мариной, и чувство благодарности за то, что смогла на такой немалый срок избавить от унылой тоски и боли.
   Два последних перед её отлётом дня они почти не выходили из гостиницы… Последних…

А Уменка лишь однажды упрекнула его в том, что он поспешил женится...
И через много лет пообещала сделать для него всё, если он вернёт ей её "мужиков" - мужа и сына...
Но какое же ему место в такой ситуации?...

   Так он и живёт – то ли во сне, то ли на яву…
А было ли это? …