Памяти Андрея Вознесенского. Размышления по поводу

Тему сегодняшней программы мне подсказал один из героев нашей поэтической рубрики Сергей Щепотьев, одессит, уже много лет живущий в Петербурге: он поделился абсолютно новым стихотворением, написанным им 1 июня 2010 года под впечатлением от известия о смерти Андрея Вознесенского. Как бы кто ни относился к личности этого человека, бесспорно одно – Вознесенский олицетворяет не только целую эпоху, но и определенный уровень человеческого сознания.

В одном из последних своих интервью он сказал, что с его точки зрения поэзия – это чистый эксперимент. И именно с этой позиции он стал известен, и был интересен многим его почитателям. В определенном смысле, он был экспериментатором-разрушителем – причем не только обывательских условностей, но и традиционного понимания поэзии как гармонии ритма, слова и смысла. Если говорить научным литературоведческим языком – Андрей Вознесенский был последователем футуристического направления в искусстве, направления конструктивистского и эпатажного.

Как известно, популярность пришла к нему во время политической оттепели 60-х, когда многим казалось, что в очередной раз можно до основанья разрушить старый мир, и на обломках самовластья построить новый. Произведения того периода у многих поэтов отличаются безудержным романтизмом и откровенной горделивой самоуверенностью. Не был исключением и Андрей Вознесенский. Вот, к примеру, его стихотворение, посвященное Белле Ахмадуллиной:

Нас много. Нас может быть четверо.
Несемся в машине как черти.
Оранжеволоса шоферша.
И куртка по локоть - для форса.

Ах, Белка, лихач катастрофный,
нездешняя ангел на вид,
хорош твой фарфоровый профиль,
как белая лампа горит!

Люблю, когда выжав педаль,
хрустально, как тексты в хорале,
ты скажешь: "Какая печаль!
права у меня отобрали...

Понимаешь, пришили превышение
   скорости в возбужденном состоянии.
       А шла я вроде нормально..."

Не порть себе, Белочка, печень.
Сержант нас, конечно, мудрей,
но нет твоей скорости певчей
в коробке его скоростей.

Обязанности поэта
не знать километроминут,
брать звуки со скоростью света,
как ангелы в небе поют.

Жми, Белка, божественный кореш!
И пусть не собрать нам костей.
Да здравствует певчая скорость,
убийственнейшая из скоростей!

Что нам впереди предначертано?
Нас мало. Нас может быть четверо.
Мы мчимся -
       а ты божество!
И все-таки нас большинство.

Свойство человеческого сознания – идеализировать и гиперболизировать события и явления окружающей жизни, в особенности – личности уходящих в мир иной. Вот и сейчас – звучат превозносящие эпитеты «гений», «великий», «поэт всех времен и народов». Или, напротив, – посредственность, конъюнктурщик, позер… Все это было, есть, и будет: помните, что писал в дневнике лермонтовский Печорин по такому же поводу: и те, и другие – неправы. Андрей Вознесенский был такой же человек, как все мы, со всеми нам присущими страстями, заблуждениями и достоинствами.

Да, он много писал, всегда был на виду, многие годы был интересен и востребован как художник – настолько, насколько его творчество было востребовано общественным сознанием: рок-опера «Юнона и Авось» до сих пор популярна, но ведь и, как говорится, попсовый шлягер «Плачет девочка в автомате» – это тоже продукт творения Вознесенского.

Помню, с какой страстью многие читали написанный им после встречи с голливудской кинодивой монолог Мерилин Монро. Лишь недавно Андрей Вознесенский открыто сказал, что этот образ был для него только поводом, чтобы рассказать о своих личных переживаниях – а ведь они близки многим и многим из нас, и, кстати, не дают ни покоя душе, ни ответа на животрепещущие вопросы личности:

невыносимо, что не влюбиться,
невыносимо без рощ осиновых,
невыносимо самоубийство,
но жить гораздо
          невыносимей!

Невыносимо прожить, не думая,
невыносимее — углубиться.
Где наша вера? Нас будто сдунули,
существованье — самоубийство,

самоубийство — бороться с дрянью,
самоубийство — мириться с ними,
невыносимо, когда бездарен,
когда талантлив — невыносимей,

Как я уже говорила, после смерти Андрея Вознесенского разгорелись нешуточные страсти и вокруг ценности его творчества, и по поводу масштаба его личности. И, знаете, лично я в очередной раз убедилась, что самая великая ценность не только поэтов, художников, но любого из нас – когда то, что мы делаем, заставляет других задуматься о насущных вопросах жизни, и искать ответы на эти вопросы посредством собственного творчества.

Так, мне хочется прочесть стихотворение Сергея Щепотьева, о котором я говорила в самом начале этой программы – стихотворение, где, благодаря точным образам, видно не только отношение автора к Андрею Вознесенскому, но, на мой взгляд – и характер, мировоззрение самого автора:
            
ПАМЯТИ АНДРЕЯ ВОЗНЕСЕНСКОГО

                Несли не хоронить,
                Несли короновать.
                А.Вознесенский.

Вот его и не стало.
   А как было здорово,
Когда его лира
   с воронами вздорила,

С вороньём кабинетов,
секретных вертушек
И с критическим хором
   коммунальных лягушек!

Отрицал равнодушное
        житие вязко-сонное,
Бунтовал против душного
       быта  сыто-кальсонного.

А любил – нараспашку,
      как Уитмен, космически.
Строил многоэтажки –
     небоскрёбы лирические:

За плечами недаром
     годы в архитектурном.
Ле Корбюзье бравады,
     Росси литературный,

Гойя людского горя,
     яростный по-испански.
Горло траги-актёра,
     в толпу швырнувшего маску,

Рыцарь, с открытым забралом
            рвущийся  в самую гущу,
Из лучших шестидесятников
            неоспоримо лучший…

Отвоевался. Отмучился.
              Царство ему небесное!
Всё – пролётом. Но не улетучится
              имя  его Воскресное!

И еще одно стихотворение я взяла с интернет-сайта Стихи.ру. К сожалению, имя автора во время копирования текста потерялось, но мне все же хочется прочесть его – по той же причине: благодаря удачным художественным образам в нем отражена и личность человека, которому оно посвящено, и, главное – ярко видна творческая составляющая самого автора. Кроме того, стихотворению этому предшествовал прозаическое размышление о поэтическом творчестве, которое, на мой взгляд, имеет прямое отношение к нашей сегодняшней теме, и я предлагаю вашему вниманию фрагмент из него:

…Девица, надо сказать, совершенно не была похожа ни на одну из поэтесс уездного масштаба. Она вошла в кабинет и устроилась на самом краешке огромного дивана.
- Что у вас? – Палыч плотно закрыл окно: солнце уже хорошо припекало, хотя до полудня было ещё далеко.
- Стихи, - робко пискнула девица и покраснела, словно ей стало стыдно за своё поведение: такая жара – а она со стихами.

- Стихи?! – закатывая глаза к потолку, Палыч мысленно воззвал к Всевышнему, осведомившись у него, между прочим, за что ему всё это приходится терпеть. – И на какую же тему, позвольте полюбопытствовать, а впрочем - нет, молчите. Я угадаю: неразделённая любовь, коварная измена, вероломная подруга… и он - лирический герой, злостный неплательщик алиментов - гад и подлец!
- Ну что вы, - улыбнулась девица, не уловив иронии редактора, - я о таком давно уже не пишу. Есть у меня стихи о любви, но о любви к Родине. Хотите, прочту?
- Не надо! – испуганно выставил вперёд обе руки Палыч, - не надо, деточка, я верю, что Родину вы любите.

- И ещё, вот, - она протянула сложенный вдвое листок, вырванный из школьной тетради. – Это я вчера написала.
Палыч развернул листок.
- Это кому ж посвящение-то? Деточка, на будущее: если вы кому-то что-то посвящаете, ставьте адресата, пожалуйста.
- Хорошо, - кивнула девица и опять покраснела.
«А девица-то стыдлива, не в пример нашим поэтессам», - отметил Палыч и, дочитав стихотворение, вздохнул:

- Ну и кто у вас « нервозен аки изок…»? Кто этот нервозный? Кстати, вы хоть знаете значение слова» изок» или так, для красного словца, для рифмы вплели?
- Ой, что вы… Да как же можно для рифмы, без смысла? - обиделась девица. – А изок – это кузнечик по старорусски. А ещё – это название месяца июня. А стихотворение я посвятила…
И тут девица назвала фамилию известнейшего поэта-современника.
- Да ты что, детка, температуришь что ли? – Палыч и не заметил, как перешёл на «ты». – Ты чем думала, когда это писала, а?

- А что, совсем плохо, да? – робко пискнула девица.
- Да как тебе только в голову пришло такое сравнение? Это ж надо, известного поэта с насекомым сравнить! – побагровел от возмущения Палыч.
- Но я ведь вовсе не о том писала, - оправдывалась девица, - вы поймите, я совсем другое имела в виду. Прыжок, амплитуда прыжков, понимаете… высота, полёт вдохновения. Скажите, вы когда нибудь наблюдали за кузнечиками?

- Ещё чего? – рыкнул Палыч, - мне что, делать больше нечего? А ну, пошла отсюда, мелочь! Да кто ты есть такая? Сопля зелёная! Возгря! В литературу хочешь пролезть?
Пошла-пошла, да не забудь внимательно изучить табличку на дверях редакции. Заучи наизусть то, что там написано: посторонним вход воспрещён. – Палыч скомкал листик со стихотворением и запустил им в девицу.
- И всё-таки вы не правы, - упёртая как баран, заплаканная девица стояла в дверях. – Я тут не посторонний и в литературу пролезать не собираюсь, я туда войду, вот увидите!

P.S.   
                Андрею Вознесенскому
Из снов разрозненных, из образов размытых,
из спелых зерён, что отделены от плевел,
возводишь храм.
В нём стих твой - как молитва
для всех, кто в ОЗА-рение поверил.

Поверил в миг, ничем не омрачённый,
когда ты, облачённый в Свет как в ризы,
случайности слагаешь увлечённо,
и лёгок и нервозен, аки изок.

И бьётся в строчке, сердце обрывая,
то Сольвейг песнь, то грозный голос Гойи,
то тишина, - но тишина живая,
живёт строка – не ей вкусить агоний!

Недосягаем. И предельно близок.
Печален. И, как отрок, резв и весел.
Нервозен, лёгок, уязвим как изок,
Как он, душой и сердцем ахиллесов.

На этом, дорогие друзья, наша сегодняшняя программа подошла к концу. Я желаю вам не сотворять себе кумира, и каждому из вас – искать и бережно развивать творческую составляющую вашей сущности – и пусть вам помогают в этом любимые поэты, художники, музыканты…

Виктория ФРОЛОВА