Письмо учительнице русской литературы

Дорогая Эльвира!
Десять лет ты приезжала из далекой Сибири
в резервации смерти,
созданные на Кавказе.
«Ты помнила о нас весь год?» -
спросила тебя учительница  из Самашек,
 когда ты перешагнула порог ее разгромленного дома
после третьего штурма села.
 Самашки  - это  Хатынь Кавказа.

«Это моя боль и мой стыд», –
говоришь ты
и на седьмом десятке лет
идешь странницей  по военным дорогам
Чечни, Ингушетии, Грузии, Абхазии, Осетии,
Идешь к неизвестным и чужим тебе людям,
чтобы протянуть им руку и сказать:
«Здравствуйте, я с вами».

( «Знаете, в блокадном Сухуми сижу в какой-то каморке, рядом грузин, украинец, свеча горит... А сверху рвутся бомбы. И вот какое ощущение: не может быть, чтоб кто-то о нас не вспомнил и нас не спасли. Я часто думаю, откуда, зачем каждый раз, когда возникает смертельная опасность, возникает это чувство связи с другими людьми – не может быть, чтоб тебе дали погибнуть. И хотя понимаешь - это иллюзия, дадут, мера жестокости в мире велика. Но зачем-то же заложена в человечество эта иллюзия! И каждый раз продолжаешь верить в спасение»).

Маленькая русская женщина,
учительница русской литературы -
ты для меня – символ великой России,
ее огромного сердца, ее бескорыстия, ее сострадания,
ее  терпения, любви и веры.
Там, где ослепшая мощь государства
пропускала через жернова человеческие судьбы,
ты стала прибежищем Бога,
скрывающегося от тех, кто его именем
на исходе 20 века резал горло своему брату.

Эльвира...
Если у нации нет человека,
способного сказать самую горькую правду от ее имени,
нация умрет.
Умрет, даже если еще сотни лет будет воспевать себя,
свое мужество, свою силу, свою дерзость.
Она будет умирать до тех пор,
пока не скажет себе:
«Это моя боль и мой стыд». 

Эльвира...
Вершины Кавказа,
ослепляют меня,
чтобы я не видела раны,
нанесенные ему сыновьями,
алчными, жестокими убийцами,
захмелевшими от человеческой крови
и распутной свободы.
Это моя боль и мой стыд.

Эльвира...
когда я смотрю на надгробные камни
старинных кладбищ,
осевшие под тяжестью времени,
я прошу покоя для них,
потому что обвалом в горах
звучат проклятия  предков,
чьи потомки осквернили свою землю
зинданами, торговлей людьми
и кровью.
Это моя боль и мой стыд.

Эльвира...
слушая шум горных рек,
я не могу объяснить им,
как матери Чечни
спокойно проходили мимо зинданов,
выстроенных их сыновьями,
я не могу объяснить,
молоком каких матерей вскормлены
те юноши в Дагестане,
которые каждый день расстреливают
своих братьев,
я не могу смотреть в глаза матерей,
чьи сыновья одели их в черное.
Это моя боль и мой стыд.

Эльвира...
Ветер с гор приносит  пепел ожиданий,
а воды Каспия тревожно вздымаются у ног,
и я закрываю глаза, чтобы удержать соленые капли
и не видеть  женщин в черном,
которых становится все больше и больше.

Одичалый ветер несет над головой
нашу газету  с проповедью американского верующего:
 «Будьте чуждыми отцу и матери,
и тогда они примут вашу веру».
Когда на экранах государственных каналов
день и ночь обожествляют телесность
и разрушают национальный дух,
не удивительно,
что зло рождает зло.
«У нас должна быть сила воли,
Чтобы стать чуждыми», -
так начинается оправдание нового зла
в стране, забывшей, что у нее есть
великая культура,
в стране, честь которой
пока еще спасают учителя русской литературы.

Эльвира, кто это остановит?
Чья это боль и чей это стыд?