Будет то, что будет... Стихи 1946-1952 годов

Инвалид

Сейчас он сидит на холодной панели,
Глядит на прохожих несмело
И кутает в складки дырявой шинели
Больное озябшее тело.

Давно уже ногу ему оторвала
Под Брестом немецкая мина.
От тяжких мучений лицо исхудало,
Изрезали кожу морщины.

Кому теперь нужен калека безногий,
Негодный к тяжелой работе?
Вот той, что как пава идет по дороге
В мехах, в дорогом коверкоте?

Не  нужен и той новоявленной леди
С толпой воздыхателей штатной;
Не нужен тому, кто летит на “Победе”,
Сияя улыбкой развратной;

Не нужен тому, кто дорогой кривою
Со штабом дополз до Берлина,
Тому, кто по трупам безвестных героев
Пришёл к генеральскому чину;

И вот он сидит на холодной панели,
Глядит на прохожих несмело
И кутает в складки дырявой шинели
Больное озябшее тело...




* * *
Когда беда нагрянет,
Когда несчастлив будешь,
Совет ты мой припомни,
Поверь, что он хорош, –
Закуришь – легче станет,
А выпьешь – все забудешь,
Забудешь все тревоги
И весело споешь,
Что жить довольно сносно
При дымке папиросной,
Что жить весьма красиво,
Что счастье здесь и там,
Как только кружкой пива
Запьешь неторопливо
Каких-то двести грамм...


* * *
Отчего, тупая скука,
Мысли, разум леденя,
Как навязчивая сука
Бродишь около меня?

Лижешь, лижешь непрестанно
Черствым, черным языком,
Будто думаешь, что стану
Скоро я твоим щенком.

Для чего, с какою целью
Охраняешь от веселья,
Будто мужа от вина
Привередница-жена.

Погоди, отстань, не мучай,
Не броди за мной, как тень,
Не виси тяжелой тучей
Надо мною целый день,

Позабудь ко мне дорогу,
Дай ты мне когда-нибудь
Поразвлечься хоть немного
И немного отдохнуть.



Сестре

Мы с тобой давно друг друга знаем,
Не случайно встретились вчера
В ресторане, где-нибудь за чаем, –
Я – твой брат, а ты – моя сестра.

Брат, сестра – в словесной картотеке
Это очень близкие слова.
Мы с тобою связаны навеки
Крепкими веревками родства.

Никогда никто их не развяжет,
Никогда никто не разорвет.
В наших жилах кровь одна и та же
Иудейско-русская течет.

Не понять мне жизненных условий,
В голове какой-то винегрет:
Вот у нас, хотя бы, кроме крови
Общего как будто бы и нет.

Оттого, сестренка дорогая,
Мне ужасно грустно иногда.
Я тогда с улыбкой вспоминаю
Нашу дружбу в детские года.

О размолвках наших сожалею
Или – поэтически – скорблю.
Ты меня по-своему жалеешь,
Я тебя по-своему люблю.


* * *
Пойдемте пить, друзья мои, скорее,
Пойдемте пить, не слушайте глупца, –
Ведь дни идут, а с днями мы стареем
И не изучим вина до конца.

Чтоб отвратить удар ужасный этот,
Должны мы взять условие одно:
Мы будем пить, зимою пить и летом,
Пока в кармане звякают монеты
И не исчезло резвое вино.

Мне очень жалко трезвенников умных,
Ну что за жизнь в мечтаниях пустых?
А потому средь тостов наших шумных,
Мы тост поднимем также и за них.

Пускай себе отыщут счастье где-то,
А мы его нашли уже давно:
Мы будем пить, зимою пить и летом,
Пока в кармане звякают монеты,
И не исчезло резвое вино.



* * *
Волос всклокоченная груда,
Свисая , падает на лоб.
Окурки, дым табачный всюду,
Тоска сосёт, как жадный клоп.

Все люди – прах на этом свете,
Слепые, жалкие кроты...
Вертись на чертовой планете,
Куда она, туда и ты!



* * *
Разочарованный, усталый,
Я шел, шатаясь, из пивной.
Луна проклятая сияла
И усмехалась надо  мной.

И ветер выл протяжно, жутко,
И пыль и грязь в лицо гоня,
И звезды, словно проститутки,
Глазели сверху на меня.

И я подумал, с грустью глядя
На этот дикий кавардак:
Не стоит жить, – все люди – ****и,
А вся вселенная – бардак...



* * *
Прошла весна, проходит лето,
А кодекс жизненный таков:
Уходят годы, как монеты
Из наших тощих кошельков.

Ну и пускай они уходят,
Пускай несутся, как мечта.
У нас элегии не в моде,
А в моде – смех из-под кнута.

Ну что ж, и мы начнем смеяться...
Да разве ж это не смешно,–
Тебе когда-то было двадцать.
Так наливай, смеясь, вино!

Мы выпьем дружно за Отчизну,
И пусть звучит всегда для всех
Наш смех над собственною жизнью,
Неукротимый громкий смех.




* * *
Я до сих пор живу без цели,
Одни мечты, как сонный бред.
А я уже не в колыбели,
Мне скоро будет двадцать лет.

Что дальше? Дальше неизвестно,
Да и на черта это знать?
Жить, как и все – неинтересно,
И мне на это наплевать.

Так пусть же будет то, что будет,
Мечтам навеки дам отбой.
Я в ваш союз вступаю, люди,
В союз рабов перед судьбой!


* * *
Кто захочет со мною считаться?
Для других – я бельмо на глазу.
Я ругался и буду ругаться,
Затевая скандал и бузу.

Буду драться с живым интересом,
И не дрогнет в убийстве рука.
Я не раз окровавленный мессер
Оботру об полу пиджака.

На мгновение сердцем разбужен,
Очень скоро я снова засну.
Почему, почему, почему же,
Я решил превратиться в шпану?

Почему, почему же наточен
Словно бритва сверкающий нож?
По культуре и признакам прочим
На блатного я мало похож.

Мог писателем быть, инженером,
Мог бы плавить сердца и металл.
Я читал Бальзака и Вольтера,
И Толстого, и Гейне читал.

Математику я не освоил,
“Капитал” мне дается с трудом.
Мне по сердцу – еловая хвоя
И полет стрекозы над прудом.

Не был ум мой совсем потревожен
Бурным натиском  модных идей,
Мне лесная тропинка дороже
Всех проспектов и всех площадей.

Я не ранен, и я не контужен,
Не пойму, почему я такой?
Ни себе я, ни людям не нужен,
Только матери нужен одной...


На семинаре

Какая скучная картина,
Когда Шумайлова орёт,
Что Авенариус – скотина,
Что Мах – чистейший идиот,

Что Маркс и Энгельс гениальны,
Что это надо твердо знать,
И что один студент – Шпитальный  –
Не хочет этого понять.

А чтоб нагнать побольше страха,
Она трещит, как барабан,
Что он ничем не лучше Маха,
И тоже, стало быть, болван;

Что он всегда хватает пары,
Что приключится с ним беда
И что проходят семинары
Не так, как следует всегда.

О, боже мой, какая скука,
Как надоела эта муть!
Послать бы к черту всю науку
И хорошенько кимарнуть!



* * *
Я по паркам с тобой не гулял,
Я с тобой не сидел в ресторане,
Лишь в мечтах я тебя целовал
В полусонном дурманном тумане.

Но мечты – это только мечты,
Кто-то врал, что они золотые.
На меня не обидишься ты
За мои поцелуи ночные.

Я от них удержаться не мог, –
Это ж ложь, что уходит с рассветом,
Это сердца обычный налог,
Что уплачен фальшивой монетой.

Мне уж нечего тут выбирать,
Ты сама прилетаешь без зова,
Разрешаешь себя целовать,
Гладить локоны снова и снова.

А без этого стоит ли жить
Хоть мгновенье, секунду, минуту?
Всё же надо кого-то любить,
Всё же надо стремиться к кому-то!


Маме

Ты мне всех дороже и милее,
О тебе я видел много снов,
Но сложить тебе я не сумею
Дифирамб из вычитанных слов.

Я девчатам писывал посланья:
Карандаш, бумага, раз и два...
Им чужды мои переживанья,
Им нужны красивые слова.

Им любви не отдал я ни грамма,
Вся она всегда была твоя.
Я люблю тебя, родная мама,
Дорогая, милая моя.

Правда, с этим выглядит контрастом
Пьянство, лень, растраченные дни.
Я тебя расстраивал, и часто,
Ты меня за это извини.

Я клянусь, что ты не пожалеешь,
Что твой сын не кто-нибудь, а я.
Ты мне всех дороже и милее,
Дорогая, милая моя.




* * *
На небе – ни облачка,
На сердце – темно...
Не дурманит голову
Крепкое вино;

Не дурманит голову,
Не волнует кровь,
Грустью переполнено
Сердце до краёв.

Раньше – рюмку  вытянешь, –
На сердце легко.
Но веселье спряталось
Где-то далеко.

Нынче ж хоть стаканами
Начал я глушить –
Не залить нерадости,
Грусти не залить.

Кто поможет как-нибудь
Горю моему,
Сам того не ведаю,
Сам я не пойму.

Скоро уже кончится
Крепкое вино,
На дворе становится
Сумрачно, темно...





* * *
Нелегка у нас дорога,
Тьма зигзагов, крут подъем.
И ни зги. Ещё немного –
Разобьемся, пропадем.

Мы не робкого десятка:
Пропадать, так пропадать!
С кем угодно можем в прятки,
Хоть со смертью поиграть.

И покуда крепки ноги,
Видим свет перед собой, –
Все испробуем дороги,
Что отмерены судьбой.

А когда пройдем и эти,
И огонь потухнет наш, –
Мы не скажем: всё, мол, дети,
Вы – вперед, а мы – шабаш.

Обопремся друг на друга,
И опять крепки, как сталь,
И опять в любую вьюгу,
И опять в любую даль!

Хуже не было проклятья,
Чем безделье и нытье,
Хуже нет, – в своей кровати
Встретить смерти острие!


* * *
Заступаю снова на неделю,
Награжденный дочерью отец.
Я не знаю песен колыбельных
И отнюдь не оперный певец.

Затянув, как следует портьеру,
Ближе к дочке голову склонив,
Я пою про вольных флибустьеров,
Невозможно путая мотив.

Засыпает кукла с Олькой рядом,
Олька обняла ее рукой.
Может быть, и песен-то не надо,
И во всяком случае такой.

Я ж пою настойчиво и внятно,
И тихонько думаю о том:
Мало ли  традиций  непонятных
Мы зачем-то свято бережем.



* * *
Своей любви нисколько не нарушив,
Я не сложил тебе и пары строк, –
Достойна ты “Онегина”, Раюша,
Я б написать “Онегина” не смог.

Нашлись слова для Жени и для Лиды,
А для тебя не находил я слов.
Но пусть тебя не мучает обида,
Ведь не они, а ты – моя любовь.

Увлечься может каждая и каждый.
Подчас любовь ломая и губя;
Я увлекался тоже не однажды,
Хотя любил, любимая, тебя.

Я никогда тебя не позабуду
И никогда с другой не согрешу:
Любил, люблю, любить до смерти буду,
Но, может быть, стихов не напишу.



Автопортрет

Стоял он, сгорбясь, у колонны,
Печален, пасмурен, угрюм.
Был схож с заштопанным гондоном
Его потрепанный костюм.

Как у заправского пиита
На красно-сизый толстый нос
Спадала прядь давно немытых,
Уже седеющих волос.

Глядели злобно и печально
На этот мрачный силуэт...
Не ты ли это, М.Шпитальный,
Через каких-то двадцать лет?!