история, услышанная от старого гармониста

Лилия Николаевна Белых была балериной и Раком ...после сорока. В смысле профессии, знака зодиака и возраста. О том, что  балерина - Лилия Николаевна знала всегда. О том, что Рак - узнала после тридцати, прочитав популярную брошюрку об астрологии. О возрасте - делала непроницаемое лицо.
Впрочем, с тех пор, как она узнала о себе, что из женщин-Раков получаются или героини, или истерички, Лилия Николаевна навсегда сделала своё лицо непроницаемым. В связи с тем, что до тридцати никаких склонностей к героизму не проявляла, а истеричек в труппе музыкального театра хватало и без неё.
О возрасте...О возрасте она вспоминала по утрам, положив ногу на высокий подоконник, чтобы дисциплинированно выполнить положенные экзерсисы. Отёкший подъём плохо слушался, колено норовило щёлкнуть, бедро - выщелкнуть, но никто никогда не смог бы об этом узнать, глядя на безмятежно-высокомерную балерину. "...Гран-батман, дорогая, - привычно приказывала она себе, - и попробуй не сделай - убью."
Из открытого окна прямо в чуткие ноздри Лилии Николаевны доносились ароматы чужих завтраков. Она с абсолютной точностью могла бы сказать, что на первом этаже у Никифоровых омлет, а на втором - у Сидоренко - жаренная печень с лапшой. А рядом...Позвольте, ну это уж слишком - и раз, и два, - куринные окорочка в пиве - на завтрак?! - и четыре. и раз, и два - ..."
 "После отпуска дирекция вежливо сделает мне соответствующее предложение - и четыре" - без видимой связи подумала она, не сбавляя темпа движений под звучащую из окна напротив популярную запись Верки Сердючки, только что сменившую Потапа с Настей Каменских.
 Ей были понятны эти признаки - отёки, резко подскочившая способность различать запахи, изредка позывы к рвоте. Ну не беременная же она, в самом деле. Не дева, и не святая....
"Надо быть готовой, - подумала Лилия Николаевна одновременно с другой, прямо противоположной мыслью, - не думай об этом. "
С ней это часто случалось - параллельные мысли. Возможно, потому она и не сделала карьеру, имея нелепую способность знать, что нужно сказать, но вслух произнося совершенно другое, а то и третье, или четвёртое. И вполне вероятно, что личная жизнь Лилии Николаевны не задалась по той же причине, но она больше не собиралась анализировать это.
Песня закончилась. Возникшая на долю секунды тишина тут же прервалась оглушающим рёвом, переходящим в вой, соседа по коммунальной кухне алкоголика Юрия.

Юрий сидел на табуретке посреди кухни, и запрокинув к потолку искажённое слезами лицо, выл.

_ Что случилось? - спросила Лилия Николаевна.

- Ма..ка ууууууу !

- Что-то с мамой?

- Машка,бл..ть умерлаааааа!!

- Какая Машка, Юрочка?

- Дочка мояаааа...Доченька мояааааааа!

Лилия Николаевна схватила голову соседа, прижала к своей сухопарой фигуре, молча поглаживая и пытаясь по запаху определить, сколько он выпил, через сколько протрезвеет, чтобы получить хоть какую-нибудь информацию, как руководство к действию.
Не то, чтобы она была чересчур доброй, или любила, как некоторые, похороны, да и халат намок Юркиными слезами до самого нижнего края, но не оставлять же было человека в такой беде в одиночестве.
В обед Лилия Николаевна, категорически отказавшись сходить за водкой, насильно кормила лежащего на диване соседа Юрия свежесваренным куринным бульоном с ложки, приговаривая "за маму и за папу".
Вечером раздался стук в её дверь. Лилия Николаевна открыла, не глядя, произнеся низким голосом своё обычное: "Пардоньте, у меня срач." - и сделала рукой выразительный жест в сторону грязных окон, давно нестиранных штор и паутины по углам. Она и себе не могла объяснить, зачем поступает именно так. Но именно так всегда говорила и поступала. Впрочем, никогда и не задумывалась над подобными пустяками. За этим следовало традиционное - " Падай.", сопровождающееся ещё одним не менее выразительным жестом в сторону старинного венского стула. Что являлось подвохом и сразу давало понять, кто в доме хозяин, поскольку стул был настолько шаток и хрупок от старости, что сидеть на нём можно было только на самом краешке, сохраняя необыкновенное напряжение тела и такую же прямоту спины, как у самой Лилии Николаевны. Ну или лучше стоять. А вскоре и уйти. "Или подбить и починить стул случайно нашедшимися у меня инструментами, если руки растут у мужчины, откуда им положено" - язвительно думала Лилия Николаевна, в виде исключения в таких случаях, правильно параллельно прощаясь вслух и крепко закрывая дверь за гостем на щеколду.

- Падай. - сказала Лилия Николаевна вошедшему соседу Юрию, а сама в длинном махровом халате и в полотенечном тюрбане на голове, с розовым после душа лицом, демонстративно легла на диван и открыла начатый роман-кино известного автора. Ещё днём Юрий очень непосредственно призналася, что соврал насчёт дочери. Нет, дочь и правда, была, взрослая. И живая. А зачем соврал о её смерти,  и сам не знал. Одиноко как-то...
Усевшись на венский стул, тут же ощутив всю полноту собственной незащищённости на чужой территории, Юрий сделал открытие. Оказалось, что он способен выговорить целую фразу, не употребив ни единого матерного слова. Да ещё и ловко-то как.

- Ты разрешишь мне у тебя закурить,а, Лилечка?

Лилечка, не отрывая глаз от строчек в книге, нащупала пачку сигарет, вытащила одну, сунула в рот, и всё так же глядя в книгу, потянулась к Юрию за огоньком. Юрий щёлкнул зажигалкой.
Покурили. В первом абзаце первой страницы романа-кино было пятнадцать слов.

 - Погода сегодня...ууу...жарко,бл..ть. Облака белые, как. Зае..сь.

Во втором абзаце первой страницы романа-кино насчитывалось двадцать четыре слова.

 - Слухай, Лилька, мне говорили, что ты на двадцать гривен свадьбу накормить можешь. Бля, не верю...

 - Тридцать восемь.

Тридцать восемь слов было в третьем абзаце первой страницы романа-кино.

- Пиз..шь.

 - Не-а.

Лилия Николаевна перевернула страницу.

- Лилька, а давай мы...это.

Всё также не отрывая взгляда от строчек, Лилька молча и выразительно подняла ближайшую к соседу бровь.

- Ну а шо, хиба тебе не хочется?

Лилька подняла вторую бровь. В первом абзаце второй страницы было всего три слова.

- Тебе хорошо будет, давай попробуем, а?

Третьей брови у Лилии Николаевны не было, она захлопнула книжку и взяла сигарету. Юрий щёлкнул зажигалкой.
Покурили. Лицо Юрия было очень сосредоточенным и по мере приближения огонька к фильтру, становилось по-детски трогательным. Тихо и с нежными паузами он сказал:

- Ну вот смотри - ты завтра умрёшь...Не, - к примеру. Ты завтра умрёшь. ...И вот скажи: "е..лась ли ты вчера...или позавчера? а?

Лилия Николаевна перестала дышать.

- Лилькааа, я тебе стул починю, честное слово! И всю мебель...

Гомерический хохот Лилии Николаевны, вырвавшийся из открытого окна, эхом отдавался от перистых облаков. Они сегодня были - абзац. С пробелами.


...Вода была тёплой и жирной, как бульон. Вместо овощей в ней плавали люди, обрывки газет, целлофановые пакеты и всякая дрянь. Лилия Николаевна, одуревшая от жары, зашла в воду и поплыла подальше от берега. Там, в относительном одиночестве, она перевернулась на спину, раскинула ноги и руки и уставилась в небо. Она глубоко вдохнула и выдохнула несколько раз, и рассыпанные веером облака стали несколько ближе. "Улететь бы,- подумала невольно, желая не помнить, избавиться, пропустить мысли об отце соседа Юрия, который просил её составить для него заявление-отказ хоронить собственного сына. Юрий умер после того, как кореш уговорил его, сделавшего укол "торпедо" от алкогализма, выпить за помин души другого кореша. Всегда и везде находятся добрые люди, чем ближе ты к краю. Вне зависимости от образования, национальности, государства, религии, политических взглядов и группы крови. Всегда и везде. Почему? Для чего? - Лилия Николаевна не могла этого понять. как и составить требуемое заявление. Как и заплакать."Моё сердце похоже на чернильницу-непроливайку. Теперь таких и нет. Гелиевые ручки текут, на шариковые нужно дышать и держать строго вертикально, маркеры быстро высыхают. А моё - крути-верти - внутри булькает, а наружу ни капли. А облака похожи на письма, которые кто-то выронил из рук" - подумала Лилия Николаевна об облаках, неподвижно застывших над её головой в стремительном и хаотичном полёте. Есть ли ты?- тот живописец, который создал эту картину? Есть ли ты? Лилии Николаевне очень хотелось верить, что есть. И лететь вот так, единым вздохом, вместе с другими письмами-облаками по своим адресатам...Долетят ли? Долетят, убеждённо подумала Лилия Николаевна, и забыла о чернильнице. И вот она уже среди них, а чернильница отдала свои слёзы, как только подарила пёрышко пролетающая чайка, крича то же, что написано выдохом на морозном стекле, за которым можно отдать боль и она засияет перламутровой ракушкой, шёпотом храня жаркое дыхание лета.

Лилия Николаевна почувствовала, как что-то легко ударило и запуталось между ног. Барахтаясь с испугу, она ещё долго не могла поймать огрызок яблока, упорно всплывающий рядом с ней. "Уважаемые одесситы и гости города!" - донеслось с берега...Уважаемые одесситы и гости города, научитесь не срать, там, где жрёте, и не жрать, там где срёте, а потом не ругать это всё одновременно. - зло подумала Лилия Николаевна.
эх, старик, как ты вовремя. Скрюченные пальцы на сбережённой гармони, и можно не скрывать, что мы с тобой молоды. Играй, старик. Только ничего не говори. Молчи и играй. На сегодня у тебя всего три правды. Твои катакомбы, где рос. Раскрытая сума, где не заблудится ветер. И молодые глаза вечной музыки в ветках акации. Играй, старик. Музыка никогда не лжёт - не может. И лица у людей перестают быть маской, а твоя жизнь длинна и с маслом. Играй...
Сердце Лилии Николаевны всё ещё пело о душистых гроздьях белой акации, когда она ехала в маршрутке домой. Чтобы скрыть ожившие, ликующие глаза, она уставилась в книжку. В первом абзаце романа-кино, которую никак не удавалось прочитать, по-прежнему было пятнадцать слов. Лилия Николаевна вздохнула и посмотрела в окно. Они как раз проезжали дом тёти Софы, старой хромоногой билетёрши, жившей одиноко в тридцатиметровой комнате. С тех пор, как Лилия Николаевна пришла служить в театр, тётя Софа после каждого спектакля поднималась на сцену, и вручала ей, стоящей третьей с краю, скромный букет со словами:" Это было великолепно ... " и хоть Лилия Николаевна знала, что это не больше, чем церемония, - ей всё равно было приятно, и со временем они подружились, насколько могут подружиться две одинокие женщины разных эпох.
Сейчас, глядя в её окна на третьем этаже, окружённые архитектурными излишествами старинного дома, она ясно представила себе, как тётя Софа пьёт чай из изящной фарфоровой чашки, и толстая палка, без которой ни шагу, отдыхает, опершись на круглый стол, а тётя Софа разглядывает альбом с фотографиями античных амфор..."Ах, Лилечка...жила б я в древней Греции - непременно стала бы гетерой. Как я опоздала родиться..."И смех, тихий и сухой, как звуки запавших клавиш...

- Вот живут же в такой красоте столетние старухи, сами не в состоянии отремонтировать и съезжать никуда не соглашаются. А людям жить негде. А они живут и живут, - послышался сзади огорчённый мужской голос. Лилия Николаевна оглянулась и увидела молодого мужчину с лёгкой бородкой и греческим профилем, глядящим на дом тёти Софы. "Ехал грека через реку...- подумала Лилия Николаевна, крепко схватила мужчину за нос и свернула этот самый нос на сторону. Она не помнила дальше, говорила ли она что-нибудь вслух и что именно; что говорили другие, пока вытаскивали их из маршрутки, но нос отпустила только оказавшись на тротуаре.
- Жидовка!- с красным носом и в слезах сказал мужчина. Зря. Лилия Николаевна была русской балериной, и с удовольствием сделала гран-батман.
"Вот она - сила искусства, - думала Лилия Николаевна, наблюдая, запрокидывающуюся, как в замедленной съёмке,  голову с бородкой, вскинутые в изумлении брови и дико неуместный влюблённый взгляд. Параллельно проплыла мысль о том, что хочется в Грецию, а не в тюрьму.

Две недели Лиля Белых танцевала сиртаки, купалась в море, питалась оливками и заливисто смеялась шуткам сильно пришепётывающего мужчины, которому больно было целоваться, но он терпел и украшал её найденными перламутровыми ракушками.
 - Я всё время боюсь, что тебя украдут, - еле выговаривал он плохо открывающейся челюстью. - Где найти такую большую ракушку, куда тебя спрятать?
-  Говори, говори, говори...Тебе нужно как можно больше разговаривать, - Лиле нельзя было дать и ...Лиля забыла возраст и числа. и смеялась высоко, заливисто, нежно....Облака в небе завивались кудрями толстощёких карапузов, о которых параллельно мечталось!
 - Ехал грека через реку... - старательно выговаривал мужчина с греческим профилем, а Лиля хлюпала носом над романом-кино известного автора.

Идиллия. Можно поставить точку. Но не тут-то было.
Через полгода после смерти тёти Софы Лилия Николаевна Белых получила в наследство тридцатиметровую комнату в старом доме, альбом
с фотографиями греческих амфор, толстую деревянную палку и пачку зачитанных писем, которые рассыпала, как только взяла в руки. У неё начались схватки.
Письма, как облака по небу, разметались на голубом ковре.
"Любимая, почему я позволил украсть тебя у меня?..." "...мне кажется, что я пишу, обмакнув перо не в чернила, а прямо в своё сердце..."
Родившуюся девочку они назвали Софьей.

 - Как ты думаешь, тётя Софа меня простила? - спросил как-то молодой папа.
 - Уверена. У нас ведь - такая идиллия!

Вот теперь всё.
Стоп, подождите! Старый музыкант.
Старый музыкант так и играет на одесском пляже Ланжерон. "Белой акации гроздья душистые ночь напролёт нас сводили с ума"