Личная география

УДК (47)/(519.3-20)/(44-20):8-14
ББК 84(2Рос-Рус)6-5
И 97

Ишечкин В.А.
И 97 Личная география. Поэзия дорог и перепутий. – М.: Издательство "Спутник+", 2010. - 91с.

ISBN 978-5-9973-0896-4

Богата и разнообразна личная география Владимира Ишечкина. Судя по обложке, в нее вошел даже старинный французский замок Амбуаз, что высится над Луарой. Автор коснулся пером далеко не всей коллекции своих разъездов и путешествий, тем не менее, получилась целая книжка стихов.
Пейзажные мотивы навеяны светлым чувством к нашей державе. Памятны строки о жертвах и великом подвиге народа. Лирические всплески перетекают в песенные напевы. Гражданскую позицию закрепляет обращение к юмору. Стихи воспринимаются и как датчики времени – от довоенных лет до наших дней, потому что написаны рукой реалиста.

УДК (47)(519.3-20)/(44-20):8-14
ББК 84(2Рос=Рус)6-5

Отпечатано с готового оригнал-макета.

ISBN 978-5-9973-0896-4

© Ишечкин Владимир Александрович, 2010.
© Игнатова (Ишечкина) Ольга Владимировна, 2010.



Средняя Азия
 

Детство

*
Муравьи снуют у стен,
Солнце травку лечит.
- Неплохой
день-день-день-день! -
Зачастил кузнечик.

*
Сползая к арыку, бурливой воде,
Смердела собака в густой лебеде.
Мухарь изумрудный все дни целовал
Изваянный смертью собачий оскал.

*
Дня вторая половина,
Зной, берущий на измор.
И воздушная лавина
Вдруг сошла на город с гор.

Дернулись сады от тика,
Обещая листопад.
Но на город грянул дико
Спелых яблок крупный град.

*
А нам первоклассное утро
Принес календарный листок.
Разлился у школы, как будто
По-горному шумный, поток.

Пропахшие краскою классы
Открыл перед нами звонок.
Но был, несмотря на припасы,
Единственным в классе урок.

Велосипед

Блестят на солнце спицы,
Ложится ровно след.
Несет меня как птица
Мой друг велосипед.

Подрагивают плечи,
А ветер – по лицу.
Летит мне все навстречу,
А я вперед лечу.

Изъезжена округа,
Дорогой я пропах
И забываю друга
В обыденных делах.

Но вот спешу куда-то,
И осеняет вдруг:
Поможет мне крылато
Мой двухколесный друг.

Начнется бег машины
С крутого виража…
Увы! Обмякли шины,
На крыльях грязь и ржа.

Ищу насос и ветошь,
Уж подметаю пол.
Да время не удержишь,
Я сам себя подвел.


Предзимье

Земля притихла и остыла,
Зима готовится в поход.
Крича тоскливо и уныло,
Вороны водят хоровод.

Парить бы им теперь у Нила,
Да не такой они народ.
К тому же, такта нам хватило
Убрать и сдать им огород.

Несу дровишки: в печке пусто,
Ледок ломается в ведре
С хрустальным звоном вместо хруста.
Во сне мы или в ноябре?


Котенок

Котенок вырвался из неги
И совершил с крыльца побег.
Он ничего не знал о снеге
И первым встретил первый снег.

Он был охотником с пеленок.
На радость старому коту
Веселый серенький котенок
Ловил снежинки на лету.

Снег падал: не тревожил слуха,
Не беспокоил тонкий нюх.
И этой зимней груды пуха,
Припав, живой касался пух.

Котенок крался, чуть не хныча.
Не знал он кухни в облаках.
Казалась вкусненькой добыча,
Ну, а снежок ничем не пах.

Белый путь

Зимняя дорога
Гаснет впереди.
Горсть огней далеко,
За ночь не дойти.
Тишина немая,
Сверху звездный щит.
Шаг мой принимая,
Снег вокруг искрит.

Вызов зиме

Пора отогреться в кабине.
Нахохлились грустно дома.
Заносит их белым и синим
Тяньшаньская наша зима.
И снега, и сумерек вдоволь,
Но вызовом вьюге и тьме
Над городом высится тополь
Перпендикулярно зиме.

Курган Актюба

Пойма шумной реки, дальше старый курган
Возвышается в снежном халате.
То ли он вестовой, то ли гор атаман,
Что за ним выдвигаются, кстати.

Он, в сравнении с цепью вершин, невысок,
Лес на пойме ему ж - по колена.
Совершает на лыжах с кургана бросок
И по склону проносится Лена.

Спит курган Актюба, этот древний старик.
Но он помнит без привязи к дате,
Как вдали изгибается Лена на миг,
Словно синяя Лена на карте.

В долине Таласа

Белели вечные снега,
Текли угрюмые ущелья.
Из них распространялась мга
Зеленоватого апреля.

Она вошла в сады, дворы.
Угас огонь в обводе черном.
Затих до утренней поры
Саманный город, крытый дерном.

Ограды - колкий джирганак -
Оберегали каждый угол.
Стоял дежурный лай собак.
Как говорится, он баюкал.


Караван

В песках Каракумов идет караван,
Устали верблюды и люди.
Они уж не первый проходят бархан,
А путь еще долог и труден.

Вода в бурдюках еще плещет – якши!
Песок раскалился от зноя.
И смерч в одиночестве гордом кружит
У древнего русла Узбоя.

На запад ушел караван на века,
Навозом сочась и халвою.
Под узкими змеями шорох песка
Ответил надсадному вою

Но этот мираж до сих пор не померк
В измученной жаждой пустыне.
Подземные или от северных рек
Ей грезятся воды поныне.

Пустыня схлебнула соленый Арал.
Держался он долго и стойко.
Помог ли пустыне Туркменский канал –
Когда-то великая стройка?


Страсть

Я изучил твою походку,
Твой голос, платьица сирень.
Перегрызу любому глотку,
Кто на тебя набросит тень.
Подай же знак ответной страсти
Или верни мне белый свет!
Не слышу трепетного «Здрасте»,
Косого взгляда тоже нет.

И, верный школе, верный парте,
Я не пойму тебя никак.
Ты каждый вечер на закате
Бежишь на танцы в темный парк.
Там вечно в валенках маэстро
Пыхтит в огромную трубу.
И он же во главе оркестра
Хоронит тех, кто спит в гробу.
Над танцплощадкой опахала
Раскинул щедро карагач.
И вдруг тебя, как ни бывало,
Тебя судьба умчала вскачь.

Сюда запаздывают вести,
Не приходили бы совсем.
Мы никогда не будем вместе
И, может, вообще ни с кем.
А вид пустого пьедестала
Не забывается легко.
С него ты школьницей сбежала
В манящий мир Манон Леско.

Заповеди

- Запад прав и прав Восток:
Чувство бар, рассудок джёк.
Встретишь девушку мечты,
Не шарахайся в кусты.
От любви не убежишь,
Не спасут кусты, камыш.
Если верх возьмет расчет,
Жизнь уныло потечет…

Самый тощий из верзил
Закурил и возразил:

- Ты от догмы отдели
Пушкина и Натали.
Поднята краса на щит,
А союз с красой убит.
Черной Речкой охладил
Я свой юношеский пыл.
Выступаю за расчет,
Та же пуля обойдет.

- Но сирень в одно окно
Ты бросаешь все равно!


Монголия , Улан-Батор

Туман

С утра на город пал туман,
Расплылись фонари.
Сюда не сослан и не зван,
Он мнется у двери.

И двор, и площадь скрыл от глаз,
Похитил все дома.
И безнадежно в нем увяз
Монгольский зов: «Бадма!»

В туман обернут каждый звук.
Спасай, природный дар.
И по наитию каблук
Находит тротуар.

ДТП

На повороте у кино
Была задавлена собака.
И принял снег окраску мака,
Местами красный как вино.
И заносило снегопадом
Ее глаза круглее фар.
А ведь спасенье было рядом:
Лежит, уткнувшись в тротуар.


Москва

Силуэты

Мелькнула столичная толика
И канула в прорвище дней,
А с нею и та колоколенка,
Что тонет среди этажей.
Но сталью ажурной окована,
С индейским убором антенн,
Парит среди шума и гомона
Ее современная тень.

В метро

Сел в метро на «Соколе» парнишка,
Больше девяти ему не дашь.
Небольшая записная книжка
У него в руках и карандаш.

И к парнишке повернулись шляпы:
- Ишь, писатель! Ну, присядь, сынок.
Добродушно улыбались папы,
Отрываясь от газетных строк.

Карандаш и записная книжка.
Хоть и нет особенных примет,
Показалось мне, что тот парнишка
Тоже начинающий поэт.

Путана

Смуглым вечером улица залита,
В светофорах притушена боль.
И кусочком рекламного Запада
Расцветает отель «Метрополь».

Ты особо меня не оглядывай,
Не зубри, не учи наизусть.
Жизнерадостной песенкой Лядовой,
Хоть на вечер, тебе приглянусь.

Может быть, ты тот самый, из тысячи,
Только жизнь рассказать не проси.
Ну, спаси же! А то уже выскочил
Зарубежный клиент из такси.

Талас

Тополя, а за хребтом - акации.
Городок, что горное гнездо.
И оттуда до ближайшей станции
На машине километров сто.

Я глядел на горы и отроги
И вопросом мучился не раз:
Почему железные дороги
Не торопятся прийти в Талас?

Я считал дорогу делом стоящим
И семье хвостатых поездов
Обещал несметные сокровища,
Что лежат под шапками снегов.

Были заодно со мной геологи.
Грохот горных речек перекрыв,
Склонами крутыми и пологими
В городок докатывался взрыв.

Чудились звенящие экспрессы,
И мои мальчишечьи мечты
Обращались в сказочные рельсы,
Что ложились прямо на хребты.

Мне пришлось потом Талас оставить.
Но среди улыбок и тревог
Постоянно будоражит память
Тихий тополёвый городок.

Как студент облюбовал Москву я,
Потому что те мечты живут.
Их крепит, как надо формируя,
Железнодорожный институт.

Первокурсник

Пирожок не бывает невкусным,
Если ты от родных вдалеке.
И жует пирожок первокурсник,
Он обедает так - налегке.

У декана улыбка - отцова.
А студенческий выдан билет
В кампус вузовский на Образцова
И в дорогу на несколько лет.

Это будет не просто дорога -
К инженерному званию кросс.
Первокурсник не понял немного,
Что до трудного дела дорос.

Запарка

День серой кошкой шмыгнул мимо,
Залез под вечер, как под мост.
Пригладил уши и загривок,
Пригнул к земле поблеклый хвост.

Хотелось мощными рывками,
Горланя, вслед за ним бежать,
Догнать, поймать его руками
И в пыль вечернюю прижать.

Да нет, не выдрать клок из бока -
Спасти хотя бы только час!
Не выйдет: поздняя тревога.
День зло блеснул закатом глаз.

Страдания

Время разлетелось мелкой ртутью,
Это ощущаешь все сильней.
Не выходит навалиться грудью
На пунктир трассирующих дней.

Две коварно медленные стрелки
Дразнят, выпрямляются в засов.
И, конечно же, не будет сделки,
С безмятежным тиканьем часов.

Ни тебе театра, ни полета.
День и ночь ты учишься, студент.
Пашешь от зачета до зачета,
На экзамен сил и знаний нет.

Стыки лет крушениям подобны,
Сессию приносит Новый год!
От нее и в сон ворвутся волны,
Если даже десять лет пройдет.

Сессия - неотвратимый невод.
Ждут тебя удача и позор.
Знаешь – отл, нетвердо знаешь – неуд.
Здесь почти не ставят уд и хор.

Сессия проходит не без риска,
Но труды всегда дают плоды.
И студенты вузовского списка
Сохраняют в принципе ряды.
 

Где ты?

С нами нянчилась школьная парта,
Раскидала потом по стране.
В суете, под восьмое-то марта,
Ненароком ты вспомнилась мне.

Километры, как правило, щедры.
В это, хочешь не хочешь, а верь.
Разбежались кругом километры,
И не знаю я, где ты теперь.

Может быть, ты не дальше Арбата.
А быть может, не ближе Читы.
Ненадежны проталины марта,
И в руках моих мерзнут цветы.

Весна

Уже весенних признаков достаточно.
Стоят разливы мокрых площадей.
Опознаю весну я не по ласточкам –
По натиску и курток, и плащей.

Весну ночами заморозки грабят
В своих плащах из северных ветров.
Но утром снова пестрой, светлой рябью
Она плащами плещет из метро.

Расплавленное солнце в лужи капает
И разомлевшей делает весну.
И голуби оттаявшими лапками
Промеривают в лужах глубину.

Мыслишку отметаю о заслоне,
Капель пробьет газету и журнал.
И тяжело стечет с твоей ладони
Прозрачный и сверкающий кристалл.

На голубей смотрю глазами маленьких,
Хотя я заморочен, весь в делах.
Они напоминают мне кораблики,
Что медлят в лужах, как на якорях.

Не оттепель – весна пришла, я верю!
Мне грозные прогнозы нипочем.
Под этим теплым солнцем и капелью
Забрасываю плащ свой на плечо.

Клякса

Не знало солнце ГОСТов и пропорций,
Но так уж было им заведено,
Что вечером вкосую било солнце
В большое институтское окно.

И чтобы тема сразу стала четкой,
А не коварно спрятанным ежом,
Скажу, что солнцу нравилась девчонка,
Плененная огромным чертежом.

Под солнцем тушь отблескивала ярко,
И не было случайных линий вкось.
Черчение, а может, начерталка?
Светило в этом не разобралось.

Но солнцу нравился характер линий,
И это было главной из причин,
Что параллельно новенькой рейсшине
Оно охотно строило лучи.

Весна, весна! Шумят сырые ветры,
И под тамтамы грома пляшет дождь.
И капля туши, обманув рейсфедер,
Нечаянно сорвалась на чертеж.

О, чертежи! Одна из наших кузниц!
Девчонка, от случившегося вдруг,
Заплакала слезами первокурсниц
В беспомощном созвездии подруг.

Девчонку спас студент, как по приказу,
Спустившийся с другого этажа.
Сказал: «Не хнычь!» И высохшую кляксу
Талантливо он срезал с чертежа.

И село солнце. Видно, было жарко
Искать ответ на каверзный вопрос:
Черчение, любовь ли, начерталка?
Светило в этом не разобралось.

Котик

Ты не Котик, ты черная кошка.
Ты дорогу перебежала мне.
Но глаза твои, желтый горошек,
Не кошачьи, а мягче и жалобней.

Я в приметы не верю нимало,
Этим пусть занимаются тети.
Мне дорогу перебежала
Кошка с ласковой кличкой Котик.

Обходить это место не стану
Светофорными переходами.
Лучше сделаюсь, странно не странно,
Я котом энергичной породы.

Я им сделаюсь прямо сегодня
От волнения с шерстью рыжей,
Побегу за тобой в подворотню,
Догоню где-нибудь на крыше.

Там всю ночь пропоем дуэтом,
И никто не узнает об этом.
 

Черная пятница

Не повезло мне крупно и нелепо.
И все же черной пятнице назло
Я рукавом протер поверхность неба,
Как мутное оконное стекло.

Я думал, солнце – мой союзник свыше,
И ждет меня теперь удел иной.
Но замершею ядерною вспышкой
Открылось солнце в небе надо мной.

Я слышу мелких листьев первый шелест
И скрип окна, открытого в весну…
Зачем ты тянешь время, что ты медлишь?
Ну, что же ты!
Взрывайся, солнце, ну!


Гагарин

Взамен версты обыкновенной
Готовится служить парсек.
А как же! В гости ко Вселенной
Поднялся первый человек.

Он стартовал из книг фантастов
И тем приблизил день и час,
Когда в скафандрах космонавтов
Мы посетим Луну и Марс.

Иным мирам подарим колос.
Придем туда не как-нибудь.
Мы будем строить новый космос,
Реконструировать Млечпуть.

Кампанелла

Без воли не бывает сдвига,
Отдайся сессии сполна!
Но тут попала в руки книга
И ночь похитила у сна.

Нет, от нее не отстраниться,
Не заслониться Ильичем.
Века в ней старше, чем страницы.
Короче, вот она о чем.

В свои друзья, не зная страха,
Монах понтифика возвел.
И смысл бесед того монаха
Насторожил Святой престол.

Поднапряглись чекисты Папы,
Легко проверили сигнал,
И в инквизиторские лапы
Нормально мыслящий попал.

В застенке хуже, чем в могиле.
Там все пошло само собой.
Его в призыве обвинили:
Народу жить одной семьей!

Застойному Средневековью
Влепил пощечину монах.
Своей свободой, болью, кровью
Он заплатил за этот шаг.

В церковном брате разуверясь,
Спецслужба бой давала злу.
И выкорчевывала «ересь»,
Спасала, то есть, кабалу.

Его терзали изощренно,
Висел на дыбе как мешок.
Но ни раскаянья, ни стона!
Услышали глухой смешок.

Монах, Томмазо Кампанелла,
Застенку был не по зубам.
Свой «Город Солнца», libro bello,
Сквозь тьму веков, отправил к нам.

Сталин

- Послушай, вот какое дело.
Ты помнишь, как и с чем связал
Монах, товарищ Кампанелла,
Народной жизни идеал?

- Конечно, Коба! Помню, Коба!
Повязан он, и смотрим в оба.

Вождь к табаку из папирос,
Что в трубке, огонек поднес:

- Томмазо опытный мыслитель,
Свидетель варварских времен.
Какую обществу обитель
Для счастья выбирает он?
О членах общества заботу
Делить на равных как паштет.
А тяжесть, черную работу,
Взвалить на криминалитет.
Мне по душе идея эта,
Хочу примерить на Союз.
Но хватит ли у нас паштета? -
Подергал Сталин черный ус.

Соратник вскинул партбилет:

- В стране на всех паштета нет!
А также не хватает сброда,
Чтобы облегчить труд народа.
- Да, - вождь заметил, - карта бита.
Как организовать подъем
Страны сплошного дефицита?
Мы дальше мудреца пойдем!
Теперь держись другого взгляда:
Раз мало всякого ворья,
Хватай безвинных, сколько надо,
И - в лагеря, и – в лагеря!
С клеймом шпионов или банды,
Врагов народа, подпевал…
Они нам за черпак баланды
Руками выроют канал.

- Мы подготовим, Коба, скоро
Лопаты, тачки, тьму анкет.

- Начни с людей под Беломоро-
Балтийский лагерный проект.
Канал пройдет Петровским краем,
Но пусть не думают, что мы
В Петра Великого играем.
Нам на игру чихать с кормы.
Вода дешевле шпал и рельсов,
Бесплатный труд дает тюрьма.
Страна народных интересов
Канал получит задарма.
Конечно, будут кровь и слезы,
И бесконечный ряд могил.
Но пусть бы водные обозы
Томмазо сверху освятил.
Пусть не ворчит, что рвать жестоко
Из рук судьбы веретено.
Все люди в срок или до срока
Уйдут из жизни все равно.
Я часто думаю за чаем:
Без пользы, славы люди мрут.
А мы каналом увенчаем
Их безымянный рабский труд.

Каменные лбы

Да что ж это стряслось со мной в отчизне?
Мешать мне стали каменные лбы.
Из жизни ими заживо отчислен,
И двигаюсь со скоростью толпы.

Разбега нет, для крыльев нет размаха,
Взмахнешь – ломаешь их о монолит.
И топором изрубленная плаха
По-сталински еще в ушах гудит.

А мой протест, звучавший неуместно,
Поспешно стек по каменным усам.
И мне уже пододвигают кресло,
Я чувствую, что каменею сам.

Со шпагой

Если говорить в открытую,
Красным словом не юля,
Нам, конечно, не завидуют
Мушкетеры короля.

Мы просвечены высотами,
Постигаем плазмы смысл,
А обиду нанесенную
Не умеем кровью смыть.

Мы не можем вызывающе
Бросить руку на эфес.
Как же дальше нам, товарищи,
Жить, со шпагой или без?


Геологическая практика

Летом дни стояли сочные –
Зелень с солнцем пополам.
И до хруста в позвоночнике
Сосны лезли к облакам.

Нас влекли земные мускулы
В берегах Москвы-реки.
Мнитесь в пальцах глины юрские,
Сыпьтесь волжские пески!

Мы бродили группой спаянной,
Загорелой и босой.
На привалах ели мамины
Бутерброды с колбасой.

Иногда неслышно сполохи
Проносились вдоль реки.
Как заправские геологи
Брались мы за молотки.

И в награду за дерзание,
Где-то золото храня,
Чертов палец – кукиш каменный
Вдруг дарила нам земля.

Шеф вертел его да вкратце и
Предыдущему не в лад
Вслух мечтал о реставрации
Старых храмов и палат.

Замолкал, реки течение
Наблюдал уже без слов.
Ему чудилось свечение
Проржавевших куполов.

Гнилуши

Над нами деревья свободно парят,
А голос становится глуше.
Мы там, где разлегся в просторных полях
Овраг разветвленный Гнилуши.

Идем, спотыкаясь на каждом шагу,
Хоть путь ручейками изучен.
И вот так сюрприз! Мы прочли «МГУ» -
Аршинные буквы на круче.

Полезли повыше, летит лимонит,
В покой возвращаются души.
И мы оставляем родное «МИИТ»
На скулах оврага Гнилуши.


На Москве-реке

В этом месте река тяжело расстелилась как скатерть.
А Катков нам сказал, что сумеет ее переплыть,
И поплыл, и волнами качал его скрывшийся катер,
И следил за ним кран поворотом ажурной стрелы.

Мы легли на песок, отдохнуть
и сыграть в подкидного.
Ветер прямо над нами натружено гнал облака.
В слабом плеске воды то мерещилось явное слово,
То казалось, что кто-то ее осторожно лакал.

После хода тузом появилась огромная баржа.
С нею еле справлялся замызганный мелкий толкач.
Баржа двигалась, воду до самого дна будоража.
Но воспеть ее подвиг пока не нашелся трубач.

Наш товарищ ее обогнул. А когда протащилась
Она вся целиком, и вослед увязался бурун,
На другом берегу Миша щурился с видом «ищи вас!»
И в озябшую реку опять же отважно нырнул.

В темных пятнах вернулся,
мы даже привстали на пляже.
Хохот так укатал нас, как будто намяли бока.
А потом замолчали: наш мир загрязнен и загажен.
На мазуте и нефти замешана эта река.

Опоздал

Везенья, словно сигарету,
Проси у случая, проси.
Но фея не подаст карету
И ни рублишка на такси.

Над головой нависло спело
Луны каленое ядро.
Быть может, я еще успею
Последним поездом метро.

Пятак, последнее из денег,
Летит в следящий автомат.
И я в плывущие ступени
Бросаюсь вниз, как в водопад.

У спешки логика иная
И – обхождения закон.
Не обхожу, а обегаю
Почетный караул колонн.

Я на платформе, я у края.
Спокоен белых ламп накал,
И чуда нет. Я понимаю,
Что не успел, что опоздал.

Последний поезд гулом долгим
Уже ушел на перегон.
Ушел в тоннель,
как в ствол винтовки
Затвором досланный патрон.

Не сложилось

Ты вся еще в закате городском
К нему приходишь в гости, словно в жены.
В его глазах – твой старый гороскоп,
В созвездии Любви не утвержденный.
Ты понимаешь это и молчишь,
И ты забыть его уходишь гордо.
В окне стоят антенны близких крыш –
Кресты воображаемого кода.

Инженер

Дипломного проекта магистрали,
Защита лучшей из возможных трасс.
Студент, да ты забрел в такие дали,
Что поезда покатятся в Талас!

Тебя нашла великая минута
И тут же затерялась позади.
Но синий ромбик каплей института
Блеснул у инженера на груди.

Что-то мы отмечали

Мне не нужен Париж,
если съездить туда не могу я.
Лучше я поброжу
в замиличенной летней Москве.
С неба свесилась гроздь реактивного гула,
И волнует она не на шутку старушечий сквер.

Мне не нужен Париж,
не нужна мне и Капакабана.
Мне и здесь хорошо,
в молодом Строгино, например.
Дирижируют жизнью здесь длинные краны,
И шатром над столицей висит голубой полимер.

Не подумайте только,
что я чем-то там озадачен.
Просто очень мешает мне
черного галстука жгут.
Что-то мы отмечали, и после поддачи
Я в себя прихожу, постепенно в себя прихожу.

Саяны, Абакан – Тайшет


Трасса мужества

Светлой памяти Апександра Кошурникова,
Алексея Журавлева и Константина Стофато,
которые на изысканиях трассы Абакан - Тайшет
погибли в Саянах зимой 1942 года,
в самый разгар Сталинградской битвы.

Заросли от зноя разомлели,
Мошкара и та затихла в них.
И от зноя задохнулись ели,
Реактивно лапы опустив.

Вот жара! Не легче час от часу.
Но геодезический планшет,
Знай, ведет тайгой стальную трассу.
Эта трасса: Абакан – Тайшет.

Кран путеукладочный в обозе.
Здесь же землю будто прострогал
Работяга признанный – бульдозер,
Гонит глину волнами в отвал.

Срез за ним широкий, ровный, жирный,
Цветом в полированный орех.
Вот бы вдруг из-под ножа машины
Грянул сверком первозданный снег.

Чудо повелит остановиться.
Загорелый, словно Радж Капур,
Парень шмякнет оземь рукавицы
И махнет бригаде: «Перекур!»

Был бы снег подарок и награда.
Хочешь, набивай им вещмешки.
Надвое расколется бригада,
И повиснут в мареве снежки.

Чуда нет. Но это здесь когда-то
На снегами сдавленной реке
Журавлев, Кошурников, Стофато
Имена оставили тайге.

Кто слыхал о них, а кто – ни разу.
Только их отысканный планшет
Все-таки повел стальную трассу.
Эта трасса: Абакан – Тайшет.

Ни до отпусков и ни до хвори.
Над тайгой завис моторов гуд.
Тысячи и судеб, и историй
Обращает в рельсы тяжкий труд.

Обладают рельсы острым даром
Как лучи пронизывать Сибирь.
Да хранит их, мастерским ударом
Вбитый в путь, серебряный костыль.

Сисимская мадонна

По плечу ли красивой и тонкой
Чернотонная выгрузка шпал?
Для тебя ли бараки на стойках,
По субботам прокуренный бал?

Здесь тайга. Что ни шаг, то столетье.
Понимаешь ли ты вообще,
Что сюда он к тебе не приедет,
Умник в модном коротком плаще?

Первый снег запушил рановато
И с полетом немного косым.
Ты стоишь, опираясь лопатой
На таежный разъезд Сисим.

А внизу самосвалы с бетоном
И бульдозеры как пауки.
Вот родишь и Сисимской мадонной
Назовут тебя с легкой руки.

Я же вижу, строительный мастер,
Практикант и столичный студент,
Что на всей абаканской трассе
Равнодушных к тебе уже нет.

Ты смеешься, я слушаю рядом,
И седые сползаются мхи.
И невольно на бланках нарядов
Я рисую с натуры стихи.

Твоя прядь

Мой поезд лето провожало
И убегало в забытье.
Мне посчастливилось, пожалуй,
Увидеть именно ее.

Вселился образ твой в березу
С густой задумчивой листвой.
Она дарила тень откосу,
Охваченному желтизной.

Спешили беглые колеса,
Не обещая встречи нам,
И только гарь от тепловоза
Несло к опущенным ветвям.

Не ветви я запомнил эти,
Была твоей лесная прядь.
И сколько бы ни жил на свете,
Ее мне не пересказать.
 
Письма

Я получаю авиаконверты.
Конечно, это письма от нее.
И в них живет еще дрожанье ветра,
И гул турбинный тоже в них живет.

Мне нравится ее изящный почерк.
И перед тем, как вскрыть само письмо,
Смотрю на адрес и на штемпель почты:
О чем сегодня скажет мне оно?

Прекрасный стиль, и никаких помарок.
Вот так бы жить, невзгодам вопреки.
На стол упали девичьим подарком
Засушенные желтые жарки.

Транспортные строители

По транспортным стройкам годами кочуя бездомно,
Звоним иногда институтским старинным друзьям.
Но долгая музыка длинных гудков телефона
Обычным ответом доносится издали к нам.

И мы объяснений искать не пытаемся даже.
Нам ясен без слов телефонный зовущий гудок.
Все дело в работе, все дело в профессии нашей.
Не просто строитель – строитель железных дорог.

Нам все недосуг сообщить об отъезде знакомым.
Мы все уезжаем, без этого жить нам нельзя.
Мы редко бываем, по праздникам разве что, дома.
И все же звоните, звоните нам все же, друзья.

А если в то время мы будем опять за Уралом,
Где воздух на трассе работой одной напоен,
Еще до письма вы поймете, что это недаром
У нас безответно звонит и звонит телефон.


Воронеж

Город мой

Мне мила Киргизия как няня.
Маки ало расточали пыл.
Но у ног Памира и Тянь-Шаня
Мне Воронеж мой рассказан был.

Город, что похож на тот Воронеж,
Я пришел к тебе издалека.
От вокзала вижу, что не помнишь
Твоего былого земляка.

Вечер красит небо синей кистью,
Разжигая звезды на ветру.
И о чем-то вечном шепчут листья
Бронзовому властному Петру.

Я иду рассказанным проспектом.
На огнях повис Чернавский мост.
Город мой архитектурным спектром
К старине местами поприрос.

И трамвай под голубые всплески
Лижет током налитую нить.
Не с кем поздороваться и не с кем
В городе родном поговорить.

Происшествие

Из-под трамвая выполз человек.
Спасибо, цел! Вставал он выше, выше…
Ему в глаза, в руках сжимая стек,
Смеялся клоун с цирковой афиши.

Нечастный продохнуть не мог никак.
Ему минуту - отойти, одну хоть.
Но тут нахлынула толпа зевак,
Готовая ощупать и обнюхать.

Трамваи запрудили все кольцо
И жаркое воронежское лето.
А клоун освежал свое лицо
Струей из водяного пистолета.

Вся наша жизнь – трагедия и цирк.
Спешишь куда-то, замыслами полон,
Но вдруг трамвай меняет круто их
И с цирковых афиш хохочет клоун.

Умчалась с воем белая машина,
Врезаясь в деловой поток машин.
И бабы с продавщицей магазина,
Вздыхая, возвратились в магазин.

Разлив

К тихому Дону идут облака,
Лава их нетороплива.
Тонут разбросанные берега
В водах речного разлива.

В светлом тумане пролеты мостов,
Прочерк спасительной дамбы.
Цепи неровные мокрых кустов
Лезут на берег как крабы.

Дерева хищный и замерший клюв
С низкого смотрит обрыва.
Вешний Воронеж, тебя я люблю
В эти недели разлива.

Парус тугой недвижим, как во сне.
Сказочно медленны лодки.
Ветер, и тот растворен в тишине,
Вечер по-вешнему робкий.

Движется свод облаков подвесной,
Голуби вьются аж вон где!
Я и не знал, что и в небе весной
Тоже стоит половодье.

Исстари сердцу и близок и мил
Праздник речного разлива.
Город плотиною остановил
Возле себя это диво.

По реке

По Воронежу
поет моя моторка,
Словно волны, отбегают берега.
И вздыхает, и ворочается долго
Потревоженная грузная река.

И среди мельканья
мелких плесов
И гурьбы купающихся ив
Вдруг навстречу бросилась береза,
От смущенья ветви опустив.

Резко обрываю
глас металла,
Отогнать причуду не могу.
Кажется, ко мне она бежала
И остановилась на бегу.

На закате дня

День кончился,
и он уже вчерашний.
Сгустилось небо, сделалось темней.
И у реки, над монастырской башней,
Прощально взвилась стайка голубей.

Томительно
меня дорога ждет.
Она, поверь, ни в чем не виновата.
Бежим со мной туда, за горизонт,
Я руки погружу в огонь заката.

Любимая,
тобою буду понят.
Об этом скажет твой же долгий взгляд,
Когда увидишь на своих ладонях
Бесценный дар - пылающий закат.

Кавказ

К Лермонтову

Сознанием человека
Заведует библиотека.

Книга - древняя форма наказа.
Рядом с ней я затепливал воск.
Мне открылись легенды Кавказа,
И в дорогу позвал Пятигорск.
 
Я паломник из ветроволосых,
С полигонов российской зимы.
Не нужны мне ни высохший посох
И ни роскошь восточной чалмы.

От предгорий до пляжей и портов,
К морю бурные реки клоня,
Аномалией белых курортов
Мир Кавказа встречает меня.

Там, где город мостится повыше,
Скорбью выделен мемориал:
Домик с толстой соломенной крышей,
Что от прошлого века отстал.

Самолет в заключительном крене,
Край заветный стремительно ждет.
Мы к легендам идем на коленях,
Да простится теперь самолет.

На священную землю по трапу
Я схожу, лишь стихают винты.
Знаю, есть у ровесников право
Обращаться друг к другу на «ты».

Здравствуй, Lermont… Угрюмый Беш-Тау
Твою сущность навеки впитал.
Ты читаешься в горсти каштанов
И в немой отрешенности скал.

Демон мечется в каменной искре.
В тучах, словно улыбка, пробел.
И руками я трогаю выстрел,
Что от времени окаменел.

А вдоль Черного моря картины!
Рельсошпальный расстелен клавир,
Кучерявою грудью мужчины
Смотрят горы Кавказа на мир.

Волны пенятся одами краю
И рокочут мучительный сказ,
Как братались твой век и Кавказ…
В летний отпуск я здесь отдыхаю.

Самшитовая роща

Обомшелый самшит; пропасть, камни, карнизы.
Светлый сумрак и всюду бездонная тишь.
Оступись у обрыва и сразу без визы
В мир иной, то есть в пропасть, как вскрик полетишь.

А чуть выше насупились древние башни.
Под зеленой защитой разлапистых крон.
Это эхо истории нашей вчерашней,
Отголосок далеких, как звезды времен.

В неестественных позах стареют деревья.
Почему – не узнаешь, гадай - не гадай.
И брожу я у стен, у большого преддверья
До конца никому нераскрывшихся тайн.

А заденешь за ветку с корой некрасивой,
Будто кровью нальется и долго дрожит.
Понимаешь, какой удивительной силой
Исковеркан седой обомшелый самшит.

Может, каждый из них есть надгробье над павшим,
Может, павшие здесь – этот древний самшит.
Я уверен, что это под деревом каждым
Воин древний, и он же бессмертный, лежит.


Украина

Киево-Печерская Лавра

Веру подпирают не двутавры,
И крепят не из бетона блоки.
Исстари к стенам Печерской Лавры
Ручейком струятся богомолки.

Ближние и Дальние пещеры.
Там лежат в гробах святые прахи.
И святыни православной веры
Охраняют черные монахи.
В лабиринтах вереницей свечи.
Пляшут тени, пляшут, прячась в ниши.
И невольно оседают плечи,
И шаги все вкрадчивей и тише.
Суть пещер завладевает мозгом.
Свечи гаснут, и, почти на ощупь,
Сквозь стекло, закапанное воском,
Люди набожно целуют мощи.

Ни словечка в тишине, ни вздоха.
Вечное вкушаешь, вместо чтива.
А снаружи топчется эпоха,
Потому что противоречива.

Бездомная лодка

Где синь Заднепровья
И ветер в лицо,
Там с берегом вровень
Лежит озерцо.

В могучем исходе
К речным берегам
Его половодье
Оставило там.

Туда же примчала
Шальная пора
От волн и причала
Подругу Днепра.

Зеленая суша
Сжимает кольцо,
Смоленая туша
Глядит в озерцо.

Дрейфует неловко
На блюдце его
Бездомная лодка,
И нет никого.

Простора громада,
Покоя печать.
Ленивое стадо
Отвыкло мычать.

Славутич спокоен,
Не слышит веков
И всхлипов пробоин
Смоленых боков.

До свиданья, Киев

Для посадки поданы вагоны,
Вечер занял впадину Днепра.
Путь открыт, горит уже зеленый.
До свиданья, Киев! Мне пора.

До свиданья! Встретимся не скоро.
Между нами ляжет сто дорог.
Шли мне в письмах перезвон соборов
И малороссийский говорок.

Лавра и Владимирская горка
Заслонят каштановую грусть…
Подо мной колес сплошная гонка,
Я домой на север уношусь.


Южный берег Крыма

Вернуться к морю

Вернуться к морю! К зною чахлой Ялты,
Где ходишь в кедах, смотришь королем,
Где в синий шторм рванули в море яхты
Вдогонку за российским кораблем.

Там, среди скал, ты сам скала и камень.
И цветом в них, и сам по грудь в волнах.
И так же море трогаешь губами,
И та же соль и горечь на губах.

Вернуться к морю! К миру приключений,
Где часто остаются на мели,
Но по инстинкту жертвоприношений
Швыряют в море круглые рубли.

Вернуться к морю! И к палаткам низким.
Вручить судьбу своей звезде на суд.
Вернуться к морю, где телеграфистки
Квитанцию с улыбкой подают.

О, жажда моря! Выше разных ставок
Слепящий пляж, знакомый плеск весла.
Толпа слегка чешуйчатых русалок
Меня однажды к морю унесла.


Студент

I
Я что, последний по уму?
Ношу рубашки из нейлона.
Но не пойму я, почему
Ко мне ты так не благосклонна.

Давай же руку и пойдем.
Я поведу тебя не в сказку,
А в дом, где будем мы вдвоем,
Где ты расщедришься на ласку.

Когда смущенной и босой
Примнешь цветы на нашем ложе,
Твою красу с моей красой
Соединим и перемножим.

Но даже выглянуть в окно
Ты не желаешь, и в награду
Ты не услышишь, не дано
Тебе услышать серенаду.

II
Я потрясен и уничтожен
Твоим ответом ледяным.
Один уеду в отпуск, в Крым,
Искать загара бледной коже.

И там, у ласковой волны,
В кругу брюнеток и блондинок
Лежать я буду без ботинок
И в море полоскать штаны.

Со мной – а что же тут такого? –
Они сыграют в подкидного,
Вино сопроводит шашлык.
На юге жизнь – и шик и цирк!

И кров чужой за рубль в сутки
Моей душе вернет покой.
И общество красавиц чутких
Погасит светлый образ твой.

Потом, когда промчится лето,
И осень хлынет чередой,
Увидишь ты меня, поэта,
С ногастой ветреной женой.

Ты вся нахохлишься как птица,
Подумаешь, что это бред.
А я? Не сердце будет биться –
Транзистор «Sony» на бедре.


Казахстан

С нивелиром

На поверхности плоского мира
Бытия нескончаемый стаж.
За далеким заплывом такыров
Разгорается странный мираж.

Поднимается пыль от погони:
Гонят или гонимы взашей,
Но кочевников древние кони
Само время спрядают с ушей.

На поверхности плоского мира
Золотая поземка орды.
На мозаике плоских такыров
Проступают босые следы.

И над ними от края до края
Наше вечное солнце плывет,
И войска, и полоны карая.
И дрожит тетивой горизонт.

На поверхности плоского мира
Ни запавших логов, ни высот.
Обжигает металл нивелира
Охлаждает контрольный отсчет.


Волга

Чужая

Над высокими соснами небо высокое,
Под обрывом с полынью вода глубока.
Далеко-далеко от меня кареокая,
На крыле ее белом чужая рука.

Проплывет ли над нею спокойное облако,
Прогремит ли из тучи обломок огня,
Ее сердце объято набатом как колокол,
Словно это привет и упрек от меня.

Только ветер бездомный гуляет проселками.
Ничего не вернется теперь, c;est la vie.
Видно, так повелось, что бывают недолгими
Наши светлые праздники первой любви.


Минск

Отпуск зимой

Что поделаешь, я в отпуску,
Безразличие бродит по кругу.
Я на серую минскую скуку
Променял ледяную Москву.

Не живу я, а барствую дома,
Просыпаюсь к забвению дня.
Телевизорная глаукома
Ослепляет экран и меня.

Режет воды японское «…-мару»,
Впереди еще тряска Газли.
Да под окнами вот, по бульвару
Гроб с покойником вдаль пронесли.

Не навяжет мне пресса экслибрис,
Не подкупит афиша кино.
Дни пустые и сжались, и слиплись
И меня не вмещают давно.

Псков

Прошу учесть

Певцу старинных городов,
Родной словесности факиру:
Прими мое сужденье впрок.
И буду я узнать готов,
Что ты сумел настроить лиру
На исторический исток.

Псков – сердце пушкинских краев.
Псков – муж, Москва – отроковица.
Кром, Кромвель… Я тяну за нить,
Но спит тысячелетний рев.
Здесь русче Русь и заграница,
Здесь хочется остаться жить.


Латвия


Взморье

Тени сосен по дюнам к заливу
Пролегли словно к «Рижскому пиву».

И залив этот - Рижский, и - в пене.
Будет пиво - напьются и тени.

Или как-то забрасывать блесны
Норовят загорелые сосны?

Но никто здесь не слышал, однако,
Что по вкусу им рыба салака.

Мы бежали, в песке утопая:
- Сосны! Нас не оставьте без пая.

Зря старались, в объеме залива
Целым морем разбавлено пиво.


Домой

Проснись, умойся и побрейся.
Верни зубную щетку в кейс.
Смотри, стремительные рельсы
Вбегают в подмосковный лес.

Гудок поет легко, привычно,
Другим гудкам наперекор.
И врассыпную электрички,
И замирают у платформ.

И, отпружинивая, скорый
Несется дальше мимо дач,
Навстречу ветру и опорам
Высоковольтных передач.

Тут сбор белья и чайной дани,
А там, где дымки синева,
Громадами высотных зданий
Уже означилась Москва.

По радио ликуют марши,
Плащами зашуршал вагон.
Бери свой кейс, цветами машет
Плывущий за окном перрон.

Подмосковье

Разгром врага

Враг стоял у Москвы,
наблюдая столицу в бинокли.
И горели вагоны,
И взрывы сметали мосты.
И от крови людской
и бинты, и снега наши мокли.
И носились над нами
на крыльях кресты.

Откатился военный,
отброшенный к западу грохот,
Под Москвой обломали
фашистскому зверю рога.
В сорок первом Победу
страна собирала по крохам,
Под Москвой раздавила
в сугробах врага.

И в боях возвращая
свои города и поселки,
Шли солдаты к Берлину,
на древке – пылающий стяг.
Подмосковный разгром
стал прологом к разгрому на Волге
И к Великой Победе,
 когда пал Рейхстаг.

Мирный запах борща
и, на праздник, узбекского плова
Нас давно отделяют
от первой победной весны.
Но мы носим в себе
как осколки два памятных слова:
Ветераны войны!
Ветераны войны!

Устремляются в космос
 земные ракеты все выше.
А кому он обязан рождением,
звездный маршрут?
Слава павшим в боях!
Слава выжившим и победившим!
Ветеранам войны –
орудийный салют! салют!..


Деревья и люди

Деревья рядом.
Но они не могут
Помочь друг другу в случае беды.
И выбежать не могут на дорогу
Из вешней цепенеющей воды.

И падают деревья перед нами
Под тонкую истерику пилы,
Прощаются, верхушкой и ветвями
Цепляясь за соседние стволы.

Берешь топор и, по колена в кроне,
Порой от мысли не уйдешь никак,
Что дерева поверженного корни
В сухой земле сжимаются в кулак.

Что вот была легенда вековая,
Теперь остался пень, следы храня.
Что лес молчит, редея, и вспухает
Земля вокруг оставленного пня.

За лесом –
исторические дали.
Когда беда под корень бьет народ,
То – это и враги не раз видали –
Народ что лес, он множеством берет.

Заколдованный пояс

Я каждое утро сажусь в электрический поезд,
И дальние страны уносят меня на руках.
Но где-то за городом есть заколдованный пояс,
Его одолеть до сих пор не могу я никак.

Схожу на платформу, лежащую нищей ладонью.
Мой поезд уходит на зов светофора-вождя.
А ветер сдирает и знаменем треплет болонью,
И лепит на плиты веснушки косого дождя.

От вечной текучки пока нам не выписан полис.
Ненайденной, в тереме плачет царевна моя.
Стрела улетела, и надо вести ее поиск.
И поезд другой, и другая нужна колея.

А пес подобрал возле урны обглоданный хрящик
И с ним потрусил в подступающий к линии лес.
Да где же он мог задержаться так, мой настоящий,
Летящий по жизни, придуманный раньше экспресс?


Разгадаю

Когда я на работу шагом веским
Иду, и брошен под ноги рассвет,
Сдвигаешь ты гармошкой занавеску
И смотришь вслед, подолгу смотришь вслед.

На мне, спокойном, нет ни тени грима,
Я равнодушен к окнам и домам.
Но смотришь ты, шаги лишая ритма,
И тянет посмотреть по сторонам.

Ты знаешь, что произойдет однажды
В твоей игре, начавшейся давно.
На ликах корпусов многоэтажных
Я разгадаю вдруг твое окно.

Земляк

Земляк земляка где угодно отыщет,
Таков наш священный удел.
Я хлопнул его по железной спинище,
Он добро в ответ загудел.

И каждым рабочим строительным утром,
Под солнцем и в дождь проливной,
Меня он приветствует радостным гулом,
Солидно кивает стрелой.

Он виден всегда по ударной работе,
Всегда перевыполнен план.
Бригаду свою никогда не подводит
Земляк мой, «Воронежец»-кран.


Талдом и Дубна

Медленно, до усталого,
Как колокольный звон,
Движется поезд из Талдома,
Ящур с обеих сторон.

Все далеко, за вечностью,
За три часа езды.
Вдаль километры мечутся,
Робко касаясь Москвы.

Строили ферму в Талдоме,
Думали о Дубне.
Там ковыряются в атоме,
Не выпуская во вне.

Био и радиация,
Атом и ящур-бич
Есть ли какая разница,
Носом клюю – не постичь.

Дремлется долго и добела,
Мысли ж выходят на цель:
Талдом с Дубною помолвила
Местная параллель.

Талдом – Дубна, не хватит ли
Этой химеры сна?
Вычертил угол на карте:
Талдом – Москва – Дубна.

Верить не обязательно,
Спорить же я не люблю.
Вот оно, доказательство:
Угол стремится к нулю.

Погожий вечер

На рельсы блики светлые ложатся.
Поверх путей, лесов, иных красот
Былинною походкой землепашца
Микула Селянинович идет.

Плечо, как плечи сказочных атлетов,
Оттягивает лямка из ремня.
Полно лукошко русских самоцветов –
Граненых зерен разного огня.

Он самоцветы забирает горстью,
Сквозь пальцы даже светятся они.
И в небо горсть! И проступают звезды.
А наземь – станционные огни.


Свидание

Не издавна, а издивно
Влюбленный сна лишен!
А ночь над лугом издана
Всезвездным тиражом.

Кусты задрали вверх хвосты,
Ворует ночь тропу.
Туман пластом порывистым
Намазан на траву.

Пейзаж, как тушью, выписан,
Добавлено белил.
Туман на черных выпасах
Влюбленный накурил.

Она в колючем свитере
Откликнулась на зов,
На трели ядовитые
Созревших соловьев.

Россия

Софокла с Периклом спроси я,
Услышу научный ответ:
«Россия? Какая Россия?
Страны такой, батенька, нет».

Но, зная пароль «Караси», я
Иду порыбачить на пруд.
А в нем отразилась Россия -
Непознанной вечности труд.

Все даты вином ороси я,
Невольно воскликну с мольбой:
«Откройся, скажи! О, Россия!
Когда день рождения твой?"


Голова кругом

По-весеннему кругом идет голова,
И опять на меня предъявляют права.

Снова требуют рядом с собою брести,
Кто-то хочет куда-то меня увести.
Только я не заметил, прошел стороной,
Потому что я девушкой занят другой.

По-весеннему кругом идет голова,
На любимую я предъявляю права.
Я прошу ее рядом со мною брести,
Я хотел бы весну на руках унести.

Но не слышит она меня сердцем глухим,
Она мимо проходит, бежит за другим.

По-весеннему кругом идет голова,
На другого она предъявляет права.
Не со мною, а с ним она хочет брести,
Не меня, а его на всю жизнь увести.

Только он не заметил, прошел стороной,
Потому что девчонкой он занят другой.

Заблудись

Я люблю нашу землю, в которой
Не меняется мода одна.
Стоит девушке выйти за город,
Снова в русской косынке она.
Бродит ласково осень большая
У берез, опрокинутых ввысь.
И тебя, и ее провожаю
Я напевом одним – заблудись.

Ни проселка тебе, ни тропинки!
Заблудись в разноцветном лесу.
Заблудись, и по алой косынке
Я тебя отыщу и спасу.

Но теряется эхом мой голос
В листопаде осеннего дня.
На руке твоей маленький компас,
Он уводит тебя от меня.
Оглянуться прошу, оглядеться,
Яркий лист подержать на весу.
Не по компасу, нужно по сердцу
Направление выбрать в лесу.

Ни проселка тебе, ни тропинки!
Жемчугами увидеть росу.
Заблудись и махни мне косынкой.
Я тебя отыщу и спасу.

Я читаю лесные приметы
На поляне и около пней,
Околдованных осенью этой,
Как и мы, или даже сильней.
Опадают большие веснушки
У берез, опрокинутых ввысь.
А косынка уже на опушке,
Но не поздно еще – заблудись!

Ни проселка тебе, ни тропинки!
Заблудись в разноцветном лесу!
Заблудись и по алой косынке
Я тебя отыщу и спасу.


Ветер

Ветром захлебнулся дом скворчиный,
Медленно качается с ветлой.
Жар осенних листьев, вот причина,
Почему вокруг меня светло.

Прогремит ли выстрелами осень,
Обрывая чей-то календарь?
Из лесу к воде выходят лоси,
Шевеля ногами киноварь.

Будь мое предчувствие напрасным.
Головы внезапный поворот:
Никого, осенние каркасы
Да скворечни круглый черный рот.

На обочине

Любимая, у нас случится это.
Последний тополь будет нем и тощ,
И дотлевающие угли лета
Погасит затяжной и мелкий дождь.

Ты сядешь на обочину дороги
И прислонишься к дереву спиной.
Падет и напоследок тихо дрогнет
Родная прядка, ставшая седой.

Я буду слышать, нежный мой товарищ,
Весь шум травы как шум твоих волос.
Я буду ждать, когда ты снова встанешь,
И над тобою обращусь в утес.

Снегурочка

По лесу трассы лыжные, а у него в гостях
Девчоночьи неслышные вовсю глаза грустят.
За лапами, за ветками пылает русый шелк,
Не по зиме одетую я девушку нашел.

Но губ я не покусывал и не дивился ей,
А в полушубок русую укутал потеплей.
Теперь домой, да чаю бы! И начал быстрый кросс.
Спасенную нечаянно я в теплый город нес.

Его огней соломины ломаются в глазах,
А ноша невесомее за каждый шаг и взмах.
Последний подвиг мускулов, и лес пропал как куст.
Устало я почувствовал, что полушубок пуст.

На лбу моем испарина, и звон в обломках дня:
- Теплом, что мне подарено, ты погубил меня!
Придумывать не стану я повеселей конец:
Снегурочка растаяла с потерей для сердец,

На даче

Набитый снегом дачный чайник
Оторопело засопел.
И оттого, что ты в молчанье,
Немного мне не по себе.

А в окна голубеет вечер,
И наледь стаивает с лыж.
Просыпав волосы на плечи,
Ты восхитительно молчишь.

Мечтали мы о воскресенье,
Желанный торопили срок…
Витиевато через сени
Летит застенчивый снежок.


Болезнь

У главкома глаукома
Да инсульт, саркома, кома.
Ситуация знакома:
Хворь уже неизвлекома.

По кривым коридорам столичных больниц
На каталке пока, но уже over-ниц…
Не ворвется в больницу отчаянный взвод,
Потому что главкома ничто не спасет.

Отсверкали мечи, скоро смерть и салют.
Как индусы врачи за каталкой идут.
И с тех пор, как придуман печальный обряд,
Катафалки у морга покорно стоят.

Сначала каталки,
Потом катафалки.

Стрела врага

Поднимут утром в чашах кровь
На тонких стеблях маки.
Проедешь ты сквозь дым костров
В предчувствии атаки.

Ты тень отбросишь на траву
И, подбоченясь мудро,
Вберешь в подзорную трубу
Все горизонты утра.

Но чистыми и даль, и высь
Увидишь ты по кругу.
Коня отпустишь попастись,
Освободишь кольчугу.

И в тот же самый миг, стремглав,
Отравленная, кратко,
Ударит черная стрела
Под левую лопатку.

Сорвется шлем, уронишь прядь,
Друзья обступят плотно.
Плеснется вражеская рать
На нас от горизонта.


Из бездны

Из бездны, внизу отливающей черным,
По толстой веревке – уснувшей змее
Я лезу упрямым, звереющим чертом,
Судьбу как задачку решая в уме.

И нет уже сил к перехватам руками,
Срываюсь, веревкой сжигая скулу.
Пытаюсь ногой опереться на камень,
Но камень, как будто, уходит в скалу.

И мысленно бездну измерив паденьем,
«Вперед!» - повторяю себе я приказ.
Клинком отсекаю себе отступленье
В ту пропасть, в которую сбросили нас.


Пересмешник

Одуванчик

Я нашел на лугу одуванчик,
И меня загарпунила грусть.
«Ну и пусть», - я сказал, - «ну и пусть!»
И захныкал как маленький мальчик.

Недалече паслася корова,
Она скушала мой одуванчик.
Обмер я, пораженный, и снова
Зарыдал как обманутый мальчик.

Я сказал ей: «Ты злая корова!
Нехорошая просто, притом».
А она, не промолвив ни слова,
От меня отмахнулась хвостом.

Патриот

Квашеную я люблю капусту.
Благо, неубитую во щах.
Как искусству, предаюсь я хрусту,
Что живет в домашних овощах.

Со стола беру большую миску.
Миска холодющая как лед.
И, большому подвергаясь риску,
Поступаю с ней как патриот.

Ем и выговариваю бабе:
Не подсунь мне импортную chou.
Там, цветную или же кольраби.
Запад, знаешь, не переношу.

В голове моей и в поле пусто.
В небе стрянет странная блесна:
Молодой полу-кочан капусты,
Раскаленный кем-то докрасна.
___________
Chou (шу) фр.- капуста.


Сантехник

Служил я в Мехико сантехником,
И все мне было нипочем.
Сомбреро стаскивало Мехико,
Когда я шествовал с ключом.

Как мастера большого веса,
Причем весьма незрелых лет,
За небольшую горку песо
Я на корриду брал билет.

Тореадоры, пикадоры…
Давно я к этому привык.
Я в ложе на одну синьору
Смотрел, уставившись как бык.

Воля случая

Никто из нас не застрахован
От воли случая, поверь.
Я приведу один не новый,
Но поучительный пример.

Вот ты, допустим, в туалете,
А в нем, конечно, нет воды.
Перед тобой весь мир в ответе,
А не виновен только ты.

В любой общественной уборной
Тебя поймут, тебе простят.
Но, право, очень неудобно,
Увы, попасть впросак в гостях.

В гостях доходишь ты до точки,
Уже снаружи рвут крючок.
Но, как ни дергай за цепочку,
Молчит и все сливной бачок.

У тонких стен большие уши,
И слышишь ты, лишенный сил:
- Да что он там, заснул? Неужто
Опять твой милый перепил?

Ты в одиночестве краснеешь,
Клянешь сантехников, гостей.
Ты понимаешь, что там с нею,
С любимой девушкой твоей.

И, уязвленный горько этим,
Ожесточенный как орда,
Ты зло выкручиваешь вентиль,
И появляется вода.


Пропаганда XX века

Голова – пустая тара,
Только очи карие.
Обратили мы в литавры
Оба полушария.

Прораб перестройки

«Ухожу, до завтра!» - шепчется влюбленно.
Все у нас прекрасно, так же, как вчера.
На башке ондатра, на плечах дубленка,
На зубах налипла черная икра.

Я гоню привычно «Volvo» по столице,
Подмигнул в азарте плебсу и домам.
А велит ГАИшник мне остановиться,
Я ему на лапу, может быть, и дам.

Вот что значит наша принадлежность к рангу.
Все беру от жизни, жизнь у нас одна.
Хочешь жить, как люди? На тебе «загранку»
И распределитель дефицита – на!

Ресторан известный, тормозну на время.
Там кипит застолье теневых китов.
Обнимусь по-братски, расцелуюсь с теми,
Кто на все согласен и на все готов.

А теперь с визитом к импортной культуре.
Есть на Красной Пресне билдинг-антрацит.
В самом деле, черный, там еще Меркурий
В сторону Европы нагишом бежит.

Бармен Jin и Whisky ловит по-английски.
В сауну оттуда еду - не домой.
Вдоль дороги, вижу, промышляют киски.
Что-то нехорошее деется со мной.


Выводы и советы

Постоянно ты без денег,
Потому что ты бездельник.

Готовьте внешность к должности –
Появятся возможности.

Диалектов развелось!
Говори: Лось-Анжелось.

Не разрывайся, а имей ввиду
При жарком поцелуе или трате:
Сотрудница – товарищ по труду,
Жена твоя – товарищ по зарплате.

Оцени, как заботлива наша природа,
Человек расположен вокруг пищевода.

Пей очищенную воду,
Будешь жить от года к году.

Пейте на здоровье
Молоко коровье.

День и деньги, это - кровная родня.
Кто ещё подметил, окромя меня?

C;est la vie! Одно из правил:
Был и нет, исчез, истаял.

Пирамиды не удержат мига,
Лучший мавзолей великих – книга.

Творческая лаборатория

Шедевр

Как мечта, взлелеянная, давняя,
Вырастала статуя из камня.
Приходили близкие знакомые,
Мнение свое об этом комкали.

Были все они людьми хорошими
И желали скульптору хорошего.
И топтали толстыми подошвами
Стесанное каменное крошево.

Тайный суд

В окне темнее и темнее.
Сейчас начнется тайный суд.
Как будто люди, а не тени,
Тебе покоя не дают.

Не даровал им плоти-крови,
Ты, самозваный их тотем.
Укор с мольбой несут герои
Твоих не начатых поэм.

Беги от них в провалы улиц,
Где снег и черный гололед.
Где тротуары словно вздулись
От толчеи: спешит народ.

И где реклама, к нам взывая,
Предложит все и всей Руси,
А сбоку – вызвоны трамвая
И стайки тающих такси.

Певец малой родины

Я лет шести зашиб коленки,
Я был тогда досадно мал.
А наш поэт (портрет на стенке),
Шагая, город воспевал.

Не помнил Рим такого Папы.
Смекали люди, что к чему,
Сбегались, стаскивали шляпы
И в пояс кланялся ему.

В объятьях музы-вдохновенки
Он шел, а я бледнел как мел.
Заметил он мои коленки
И на скамью ко мне подсел.

Как, до сих пор понять не в силах,
Заметил он меня, клопа?
Притихла жизнь в жилых массивах,
И к нам прихлынула толпа.

А он рубаху (ахнул кто-то,
Я был тогда досадно мал)
Порвал, пропитанную потом,
И раны мне перевязал.

Все вышло несказанно гладко.
Коты на нас глазели с крыш.
Он подтолкнул меня с устатку:
«Ну, а теперь беги, малыш!»

Бежал я под аплодисменты,
С тех пор прошло немало лет.
С литературы алименты
Не мне ли завещал поэт?

Хоругвь из жертвенной рубахи
Не то, что пушкинский венец.
Но ценен, скажем, в Росгосстрахе,
И малой родины певец.


Певец заповедника

Блохи чешут кошек и собак,
Я абрамцевскую славлю кручу.
Столько лет все славлю и никак
Славою своей не окипучу.

Край ты мой – овраги да сараи.
И далеко видно на луга.
Сказывали мне, что Гималаи
Выше, чем окрестные стога.

Ничего, поспать пойду в копну.
Я давно попал из арта в аут.
Бес попутал: край свой помяну,
Чтобы сам за это был помянут.


Скажи, кто твой друг

У меня мой друг искал участья:
«Не пойму я в жизни ничего,
Объясни мне, что такое счастье?»
Анисим Кронгауз

У меня есть друг, тупой отчасти.
Покажусь лишь на глаза его,
Сразу клянчит афоризм о счастье
Производства чисто моего.

И тогда, горя особой страстью,
Я о счастье говорю ему.
Друг кивает с искренним участьем
И твердит упрямо: «Не пойму».

Странная радость

Есть сладкая радость, не зная куда,
Со станций ночных отправлять поезда.
Константин Ваншенкин

Им слать поцелуй и прощальный привет
И рубль платить за перронный билет.

P.S. Перронной оплаты сто лет уже нет,
Сто лет на рублях экономит поэт.

Прохвост

Прохвост принес поэму о мышах.
Он воспевал мышей как ценный скот:
Мол, мясо – смак и шкурка хороша!
Но автор все же был, простите, кот.

Герой поэмы, крупный бизнесмен,
Подбил на дело многих глупышей.
Они коров продали, а взамен
Ввезли в страну породистых мышей.

Редактор до конца не дочитал,
Поэму разодрал, кота разнес
И долго по редакции гонял.
Редактор все же был, простите, пес.

Врага почти настиг извечный враг,
Кота спасла какая-то дыра.
Прохвост влетел как пуля на чердак.
И там страдал до самого утра.

«Вот налицо литературный дар,-
В своей мансарде голосил поэт, -
А как его продашь за гонорар,
Когда среди животных мира нет?»

Шарада

Звоню в профком: нужна же мне квартира!
В редакцию – насчет своих стихов.
И не могу понять устройства мира,
Всей глубины его первооснов.

Среди талантов не крупней блохи я?
Не для меня литературный труд?
Пусть будет так: стихи мои плохие.
Но почему квартиру не дают?

Столичные поэты

Без признания, поддержки и совета,
С послевкусием, далеким от халвы,
Три таланта из народа, три поэта
Каждый вечер уезжают из Мозгвы.

Три вокзала.

Одному – на Конаково,
Мимо Химок, где очаг его зачах.
В Александров увлечет потом подкова,
Но он помнит о Москве и москвичах.
Время выставит надежную охрану,
Слободу поднимет красный перезвон.
И, как некогда к монарху Иоанну,
Потечет к нему столица на поклон.

Так же долог путь духовного собрата.
Композитор его песен – шум колес.
От своих друзей со старого Арбата
Он за Дмитров возвращается, в совхоз.

Третий носит в сердце образ Монте-Кристо,
Передряг себе никак не предрекал.
После скуки с кофе в Доме журналиста,
Не спеша, бредет на Киевский вокзал.
Светофоры затевают перекличку,
Где лежит холодных рельсов переплет.
Для бездомных ставят на ночь электричку,
Никуда отсюда поезд не пойдет.

На скамейке не уляжешься; о, боже!
В голове блуждают с песней «Верасы».
Так столичные поэты, то есть бомжи,
Коротают свои черные часы.
И бродяжит, и живет надеждой лира,
А надежда это – самый сильный спрут.
По работе светит в Пушкино квартира,
И шесть соток в Бужанинове дают.

Спеты многим колыбельные предместий.
Из Опалихи четвертый начинал
Да сломался:
в переходе у «Известий»
Наркотою был повержен наповал.

Развела прописка нас по соуэто,
А дорога обобрала до минут.
Три таланта из народа, три поэта
В подмосковных резервациях живут.

Монументы

Поэты умирают рано,
Но вы не можете без них.
И вот они гремят с экрана,
Глядят с обложек ваших книг.

Поэтам монументы ставят.
Но,чтобы сделать снимок-блиц,
Фотограф с них сгоняет стаи,
Воркующих циничных птиц.

Стоят поэты, каменея,
Вживаясь в бронзовую стать.
И слышат даже вздох Бродвея:
- Он мог бы больше написать!

- Не мог! – молчат они. - Ни слова!
Ведь вам не снятся, например,
Есенин с бородой Толстого
Да Лермонтов-пенсионер.


Смерч

И пальца не кладу на зуб судьбы.
И бормоча угрозу ей, что свергну,
Я смерчем поднимаюсь на дыбы.
Спираль торнадо будет видом сверху.

Мне кажется, что я необратим,
Что я архивной записью отмечен.
Позвольте мне, каким ни есть, но смерчем
Прижизненно по времени пройти.

Торимый, да не торный, этот путь,
Неодолимый для авантюриста.
Пронзает мысль цветений 200 – 300.
В мой век ее верните, кто-нибудь.

Помню

«Ничто не вечно под Луной»
С ее обратной стороной.

Послания современникам

Бекетово Тверской обл., дом на Волге,
Виталию Сергеевичу Кулеву,
доценту МГУ, журналисту,
рыболову

Заедает текучка

Молодые мечтанья
нелегкая носит по звездам,
А надежду – по веснам,
волнуя, зовя, теребя.
Но я очень боюсь,
что однажды окажется поздно
То свершить на земле,
для чего я готовлю себя.

Потому что, я слышал,
 надежда живет по сезонам,
А потом умирает незримо
годам к тридцати.
А вернее уходит
разбитым стихающим звоном
К тем, которые ждут ее
где-то в начале пути.

Значит надо спешить,
значит вырваться надо, я знаю,
Из цепи постоянных,
ненужных и мелочных дел.
Не хочу испытать
эту страшную горечь признанья,
Что я в жизни своей
ничего совершить не успел.

Не успел, а ведь мог!
Но теперь уже поздно, не сделал.
Так признаться себе –
словно оземь на полном скаку.
До свиданья, мечта
и надежда в таинственном белом.
А точнее, прощай!
Так и надо тебе, индюку.

Но не рано ли будет
другим передать эстафету,
А вернее – мечту,
словно в папке бумажной дела?
Намотать на кулак
никогда не удастся комету,
Но идея – попробовать –
сердцу, конечно, мила.

Только реже и реже
глаза обращаются к звездам.
Заедает текучка,
мы ей уступаем, сопя.
Слышишь: время уходит;
и видишь: по-прежнему воз там.
Поневоле ругнешь,
между нами, не только себя.


Москва,
сотрудникам путейского журнала


Оплеуха сапогу
здравица

Раньше не было журнала,
Вот и создали журнал.
На пути светлее стало:
Освещаться лучше стал.
Слава юбилярам нашим!
Троекратно: слава вам!
Мы поем и даже пляшем,
Достается сапогам.

На бегу да на бегу,
Нужно всем вертеться.
Оплеуха сапогу
От души, от сердца!

С колыбели был он в силе,
На китах покоится:

Принимал его Васильев,
Выпестовал Троицкий.

Здесь не знали бесталанных,
Каждый тут как два в одном.
За редакторов, за главных,
Вскинем рюмки кверху дном.

До сих пор журнал в соку,
Если присмотреться.
Оплеуха сапогу
От души, от сердца!

Не напрасно годы плыли.
За начальника не зря
Пили, выпьем же, как пили,
За его секретаря.
А иначе нет медали,
С оборотной стороной,
Без Михайловны Натальи,
Эх, без Косоротовой!

Вся стройна, как МГУ -
Главная приметца.
Оплеуха сапогу
От души, от сердца!

Хлоп!.. И быстренько заели,
Чтобы не было потерь
В нашей доблестной артели…
За Проводину теперь!
Марианне Николавне
Три поклона и хвала!
Кроме пенсии недавней,
Все журналу отдала.

Жизнь ее легла в строку.
И - не отвертеться.
Оплеуха сапогу
От души, от сердца

На пути нашли подкову,
Очевидно, с бодуна.
Тост за Нину Холодкову,
За Комбарова – до дна!
А за Ряскина – особо,
Ряскин знатным был ПЧ.
За Цылева с Лешей, оба,
Ну, как Пушкин при свече!

Отговорка «не могу»
Не из их резервца.
Оплеуха сапогу
От души, от сердца!

Обрывать частушки рано
Вдруг увидят бал иным
Лобунцова, Лена, Анна
И Горбатов с Балдиным.
И художник Костя, к слову.
Тех и этих лет техред…
За техреда, за Крайнову!
За печатный четкий след!

Он и славит на веку,
И всыпает перца.
Оплеуха сапогу
От души, от сердца!

Телеграмму всей капеллой
Прочитали про журнал.
То НЗ Донецкой Белый
Поздравление прислал.
Редколлегия! Наука!
Все путейцы! Тост за вас!
Веселей, друзья, а ну-ка
Продолжаем перепляс.

А страна лежит в снегу,
Рельсы – словно зеркальца.
Оплеуха сапогу
От души, от сердца!
____
ПЧ – начальник дистанции пути
НЗ – заместитель начальника железной дороги.



Юрьево-Девичье Тверской обл.,
усадьба на Волге,
Леониду Федоровичу Троицкому,
гл. редактору путейского журнала,
 садоводу

Троицкая эра

Четыре эпохи несете вы в торбе:
Иосифа времечко, Хр, Бр и Gorby.
Эпохи с народом прожиты, пробиты.
Не столько прожеваны, сколько пропиты.

Юнец, опрокинутый в жизнь спозаранку,
В хвосте поездов вы мотались по рангу.
С исходом войны улыбнулась карьера,
Привел на пути вас диплом инженера.

Но как его скроешь, природный свой дар-то!
И вот вы в редакции главный редактор.
Журналу разгон вы придали лет на сто,
Таких нас Россия рождает не часто.

И дело отдали в хорошие руки –
Преемникам вашей журнальной науки.
Пускай они долго не ведают лиха,
Хотя под обложкой и в жизни не тихо.

Все лучшие годы и силы нещадно
Пожрали различные «нужно» и «надо».
Рабочий ваш век обязаловке отдан,
И вот заработаны пенсия, отдых.

В расчете вы с обществом, только не чисто-
Го отдыха просит талант журналиста.
Он чует свободу, простор для творений
На всей перестроечной нашей арене.

Задуманы очерки, новые книги.
Рождаться им дома, на грядках клубники,
На Волге, где окунь берет бестолково,
За сбором грибов где-нибудь в Конаково.

И нет никакого нажима-зажима,
Нам так же, как вам, это необходимо.
Пишите, творите! И в помыслах добрых
Мы в очередь выстроимся на автограф.

Для многих из нас это – жажда примера.
И вера, что выдалась Троицкой эра.
Как старшему в цехе и старшему другу –
Поклон за добро и поклон за науку.
 
Москва,
Юрию Николаевичу Вольковичу,
инженеру путей сообщения,
журналисту

Год дракона

Горизонты перестройки мглисты,
Сокрушен очередной алтарь.
И к тебе взыскуют коммунисты,
Ты умней, чем высший секретарь.
Ты служил Советскому Союзу
И вводил дороги в габарит.
Ты в характерах душил медузу,
Был для слабых духом Ай-Болит.

В институте, что на хозрасчете,
У тебя нет слова «не могу».
Командиром в инженерной роте
Ты ведешь охоту на деньгу.

Вечный гон, поверх труда и сплетен,
К юбилею много лет подряд.
С женщинами ты всегда конкретен,
И они тебя боготворят.

Мыслить остро, выступать речисто
У тебя всегда хватает сил.
Ты в статьях талантом журналиста
Лексикон служебный размочил.

В день, когда полвека на исходе,
Только сам исход не торопя,
Разреши приятелю Володе
Дружески приветствовать тебя.
Юра, если не устал от гона,
Не сбивайся со своей стези.
Юбилеем личным год дракона
Как Победоносец порази!

Радищево Московской обл., сад-огород,
 Владимиру Ивановичу Сергееву,
инженеру путей сообщения,
гл. редактору журнала «Локомотив»


Барбизон

Кто смыслом окрылял печать?
Сергеев! Сделано немало.
Пора искусство созерцать,
На что всегда нас не хватало.
Позволь начать издалека,
Поскольку я сейчас в Париже.
Сюда отправил шеф «Гудка»,
Чтоб я Дюма узнал поближе.

Экскурсий много, повезло
Мне в ноябре, местами сизом.
Одна, «Версаль и Фонтенбло»,
Была начинена сюрпризом.

Автобус, грузный как бизон,
Качаясь, будто есть проколы,
Свернул к местечку Барбизон –
Гнездовью Барбизонской школы.

Не съехал с автострады – сполз.
Проселок был вполне французский:
Удобный для любых колес,
Пустынный и, конечно, узкий.

Высоких не припомню крон.
Живая изгородь – вот фокус! –
По-матерински, с двух сторон
Поддерживала наш автобус.

За ней пристроил средний класс,
Свои неброские коттеджи.
Лужайки лучше, чем у нас,
Авто на них, почти что, те же.

Но не найти там ни двора,
Где жили и творили в раже
Волшебной кисти мастера,
Отцы пленительных пейзажей.

Короче, дачная дыра.
А Барбизон-то, ротозеи,
Давно, уж века полтора,
Как перебрался жить в музеи.

Однако действует закон
Непостижимых аналогий.
И подмосковный Барбизон
Мне вдруг привиделся в дороге.

В нем наше Пушкино узнал,
Одну из наших малых родин.
Ну, как же! Станция, вокзал,
Проспект и ярмарка полотен.

Вокруг технический прогресс.
И шаурма, и чебуреки!
А на картинах – зимний лес
В каком-то лошадином веке.

Пейзажу верен местный art:
В лесу лошадка тянет сани,
За лесом церковь и закат,
Изба в снегу, дымок от бани.

Сергеев! Заливай бензин.
На днях вернусь воздушным кэбом.
Посмотрим ярмарку картин
Под пушкинским открытым небом.
 
Семхоз (Сергиев Посад) Московской обл.,
садоводство,
Богдану Дмитриевичу Фейло,
инженеру путей сообщения,
зам. руководителя
 департамента ОАО РЖД,
 художнику


На пьедестал

Мы все окончили МИИТ.
И вот от общего лица я
Скажу, невольно восклицая,
Поскольку знак такой стоит:

Богдан!

Мы знаем твой секрет.
Клянусь строками этой оды,
Ты зря свои не тратил годы,
И у тебя растраты нет.

Уперлись рельсы в океан.
Кто строил БАМ в краю покоя?
И отвечает шум прибоя:

«Бог–дан Фей–ло!
Фей–ло Бог–дан!»

А чтобы путь надежней стал
На перегонах Подмосковья,
Ты первый не щадил здоровья.
Но где же пьедестал из шпал?

Когда отраслевой линкор
Уже разваливался, треснув,
Ты был душой дорожных трестов,
Об этом помнят до сих пор.

Те дни смешала кутерьма.
Но ты и шеф (А время – бука!)
Поддержкой в виде ноутбука
Народ подвинули к Дюма.

Ты мчал на вихрях, взятых в плен,
По всей стране быстрей тачанки.
Похитил сердце калужанки
И отдал ей свое взамен.

С твоим характером точь-в-точь
Из дома птицей улетела,
Легко взялась в Дубне за дело
Твоя, Богдан, кровинка-дочь.

И, как сказал казак Тарас,
Поворотись-ка, сынку, ну-ка!
Сын подарил папаше внука
Да внучку, радуя и нас.

Ты славный садовод притом.
Во всем заметен мысли посверк.
Подумал и на свайный ростверк
Поставил загородный дом.

Стране, семье экзамен сдан,
Все хорошо, почти что сказка.
Был «на закуску» Дерипаска.
Ну, с днем рождения,

Богдан!

 
Софрино Московской обл.,
загородная усадьба,
Александру Николаевичу Ерофееву,
управляющему
трестом «Транстепломонтаж»,
садоводу

Король

На шахматной доске и в мире
Больших фигур известна роль.
Вам те же шестьдесят четыре,
И вы по-прежнему король.


Бужаниново Московской обл.,
загородная усадьба,
Василию Никифоровичу Милосердову,
инженеру путей сообщения,
инженеру-гидрологу,
 садоводу

Лето патриарха

I
«Тамбов на карте генеральной
Кружком означен не всегда», -
Писал нам классик гениальный
И замечал: «Он хоть куда».

Тамбов вполне приличный город,
В тиши лугов себе стоит.
На вид не стар он и не молод
И трижды кряду знаменит.

Поскольку далеко не ржавен
Истории народной тыл,
Мы помним, что поэт Державин
Там губернатором служил.

Огонь Антонов от пожарищ
В глазах Тамбова не угас.
С тех пор тамбовский волк - товарищ
Отдельным гражданам из нас.

А близ Тамбова без усилий
Семь раз по десять лет назад
Своим рождением Василий
Затмил величье прошлых дат.

- Вот наши рюмки - нет полней.
Мы пьем за этот юбилей!

Я не листал тогдашних сводок,
Но утверждать одно берусь:
Он был тот самый самородок,
В каком всегда нуждалась Русь.

Мальцу гонять бы среди грядок
Со свитой кошек и собак,
Но детство в общий непорядок
Вписалось наперекосяк.

Как редька с хреном
мир был сладок,
Любой итог сводил с ума.
Народ работал, а достаток
Артачился войти в дома.

Да, жизнь была не шоколадной.
Казалось – вс;, дошли до дна.
Но к экономике бесплатной
Еще добавилась война.

Войну Василий тоже вынес
На детских, на своих плечах,
Хотя в глаза не видел
«Сникерс».
И после, к счастью, не зачах.

Легко откликнулся на слухи,
Махнул на Волгу, в Ярославль.
И оказался в ремеслухе,
Когда в реке клевал голавль.

Клевал ли? Нам не до безделиц.
Василий знал, куда идти.
Он состоялся как путеец –
Оранжевый монтер пути.

- За этот юношеский подвиг,
За первый жизненный этап,
Салюту рюмки уподобив,
Даем из рюмок
новый залп!

Был случай с ним на перегоне.
Однажды, не жалея сил,
Он шпалу вез на модероне
И в Подмосковье укатил.

Бывает же такая карма!
Дела пошли. А как? Да «Во!»
Барак, путейская казарма
Родною стала для него.

Москвой в лицо ему пахнуло,
Москва в лицо ему дыхнула,
К учебе вспыхнул аппетит.
Пять лет законного прогула,
И вот окончил он МИИТ.

- Сияло солнце ярче меди.
И этикет нам не велит
Не вспомнить рюмкой о победе,
Что вознесла его в зенит!

Вернулся он, а тучи грабят,
Воруют время у бригад.
Вогнал погоду в жесткий график –
Дожди, туманы, снегопад.

ПЧ не думал даже малость,
Решил, что в этом что-то есть.
И по инстанциям помчалась
К министру радостная весть.

Министр распорядился сходу:
«Берите парня в аппарат,
Он обеспечит нам погоду
На всех дорогах без затрат».

За Милосердовым машина
Пошла, ГАИ вгоняя в стресс.
И как лицо большого чина
Василий прибыл в МПС.

Прием был празднику подобен.
Явился Васиным глазам
Весь позолоченный Гундобин,
То есть министра первый зам.

«Женат?» «Женат». «А дети?» «Трое».
«И тут успел. Ну, молодец!
Давно квартира ждет героя.
Вселяйтесь в Пушкино, отец.
Но после первого второе
Подать на стол сам Бог велел.
С учетом вашего настроя
Берем вас в метеоотдел.
Пока вторым лицом, не боле.
Впрягайтесь, покажите класс.
Проблем – непаханое поле.
Но плуг один в руках у вас.
А нужно два, по всем задачам.
Второй оканчивайте вуз
Заочно, без ненужных уз,
И вас начальником назначим».
И стало так. Служенья ради,
Расправил два крыла орел.
И в легендарном Ленинграде
Он свой второй диплом обрел.

- Диплом!
Нева в окрасе рыбьем!
Давайте и за это выпьем!

Теперь герой без всяких «Просим!»
Входил в высокий кабинет.
И узнавал Гундобин в восемь
Какой погода шлет привет.

Трудилась годы эта двойка.
Не делая поблажек сну,
Пока лихая перестройка
Не принялась крушить страну.

Попал Василий в лапы шторму.
Бросал его за валом вал
То в Минтрансстрой,
то к Агропрому,
В НИИ и в частный капитал.

Садовый сладил дом сначала,
Пустил на рынок – толку нет.
Всю прибыль в мусор обращала
Инфляция минувших лет.

Искал Василий, нет ли треста,
Который не прервал свой стаж.
Нашел и трест, нашел и место
В конторе «Транстепломонтаж».

Нельзя сказать, что очень скоро
На рынок затворилась дверь,
Но обанкротилась контора.
И он в Тарасовке теперь.

Строитель из могучей кучки,
С самой судьбою тет-а-тет,
Василий там среди текучки
Лелеет университет.

А жизнь течет, струятся годы.
Былое поросло быльем.
И спроса больше нет с погоды.
В тарелку носом мы клюем.

II
Эх, найти бы нам гитару
Или даже барабан!
Мы увидим в танце пару,
Бабы Люды гибкий стан.

Будет легкая запарка,
Может на нос сесть комар.
Это лето патриарха,
Он сегодня юбиляр.

Вот та самая идея!
Но задуманный напев
Угасал без юбилея,
Народиться не успев.

Вы танцуйте, дети-внуки!
Это время перемен.
Это время, по науке,
Милосердовых колен.

От Тамбова до столицы
Милосердовы живут.
Вами Родина гордится.
И депо, и институт.

Молодец Андрей!
В квартиру
Приглашает белый свет.
Он и сам известен миру
Через свойский Интернет.

Полк поставят под начало
Саше с некоторых пор.
И добавят генерала,
Так как он уже майор.

Ваш родитель, дед и прадед
Отдает вам каждый час.
Он себя во благо тратит
И надеется на вас.
___
Модерон – однорельсовая тележка путейцев.

III
Василий (дальше запятая),
Прими подарок из Китая!
Не утку для семьи и киски,
Садовый триммер по-пекински.

Тебя китайский инструмент
Счастливым сделает в момент.
Он состоит из двух частей,
Соедини и овладей.
Но не удастся их опять
Разъединить и не сломать.
Надень галоши и очки,
Коси на яблонях сучки.
Взлетай и триммером срезай
Пудовых яблок урожай.
Китай порадовал народ:
Гарантия на целый год.
Но мал доверия кредит,
Что триммер вскоре не сгорит.
Когда сгорит, не трать деньжищ,
А отправляйся до Мытищ.
Там ждет таких все дни подряд
Автобус номер пятьдесят.
Тебя домчит он на «Ура!»
До магазина «Леруа».
По чеку «Леруа Мерлен»
Такой же триммер даст взамен.
Как прозорливый человек
Весь год храни заветный чек.


Александров Владимирской обл.,
Валентину Ивановичу Старикову,
поэту, писателю, публицисту


Стояние на Серой

I
Воды скромной речки Серой
Разлучили эру с эрой.

Грозный топчет левый берег,
А на правом встал поэт.
И, взаимно очи вперив,
Им сражаться сотни лет.

Ужас сковывает ели.
Кто призвать царя посмел
К исторической дуэли
Черных дел и добрых дел?

Злобой брызжет взор тирана,
Подает копье охрана.

Взмах – удар по царской смете!
И таращатся глаза:
Длинный штырь летящей смерти
Топит в речке стрекоза.

С лету стриж глотает пулю,
И роняет неспроста
Он свинцовую пилюлю
Из-под черного хвоста.

Грозный целится из пушки.
Мол, теперь молись и плачь.
Но его ядро лягушки
Отбивают словно мяч.

Государь устал бороться
С метким словом стихотворца.

Рвет он клок из бороденки,
Зло уж не на ком сорвать.
Много душ в родной сторонке
Загубил верховный тать.

Во главе собачьей клики
Русь поверг в смертельный шок.
Тверь и Новгород Великий
Рубанул под корешок.

Что всего больней и гаже,
Был у нас такой монарх.
Заходился в страшном раже
И варил Москву в котлах.

Утопил в пруду царицу,
Сына посохом убил.
И не мог остановиться
Коронованный дебил.

Речка Серая – граница,
За границей – лицедей.
Ох, и любит он рядиться
И работать под вождей!

Призрак Грозного
в шинели
Был без царского венца,
Но достиг Кремля и цели,
Шли расстрелы без конца.

Нехороший это признак.
Из-за Серой, на все сто,
Возвращаться будет призрак
То в плаще, а то в пальто.

Поединок – не химера.
Пост поэта – у барьера.

Он делиться жаждет верой
В сказки предков о добре.
И стояние на Серой
Все равно, что - на Угре.

II
Валентин! К тебе ведет аллея
Славных дел. И нет других, поди.
Семьдесят! Простор для юбилея.
Семьдесят! Полжизни позади.

Божий дар ты принял у истока
Среди низких и высоких крыш.
Рос в местах Чайковского и Блока
И в краю Цветаевой творишь.

Расцветает, что тобой воспето,
Угасает то, что ты обрек.
Но талант пророка и поэта
Был всегда кому-то поперек.

Так, доцента транспортного вуза
Не забыть нам, ;карный бабай.
Не терпел он с лирикой союза,
Пушкина загнал бы за Можай.

Однокурсник, бездарь и завистник,
Сдал тебя доценту под зачет.
Он условно на осине виснет,
Ну а ты попал в одну из рот.

Дальше – больше поводов для скорби.
Щит страны забрал немало сил.
Но пришел с большой ножовкой Gorby
И твою ракету распилил.

Твой талант отвесил всем им сдачи.
А определили твой маршрут
Полное признание в печати
И Литературный институт.

Что ни строчка, то заря полоской.
И встречаешь их парад-алле
На Тверской, Владимирской, Московской,
Мало ли какой еще земле.

Смута, кризис… Несть числа невзгодам.
Оторвись от грядки – меркнет свет.
Счастье, что в такие дни с народом -
Публицист, писатель и поэт.

Как Василий Федоров, в охотку,
Крикну то же самое почти:
- Русь! Умерь нетрезвую походку.
И, смотри, его не затопчи!
 
СОДЕРЖАНИЕ

Средняя Азия:
Детство               
Велосипед
Предзимье
Котенок               
Белый путь
Вызов зиме               
Курган Актюба
В долине Таласа
Караван               
Страсть               
Заповеди

Монголия, Улан-Батор:
Туман               
ДТП               

Москва:
Силуэты               
В метро
Путана               
Талас
Первокурсник               
Запарка
Страдания               
Где ты?               
Весна
Клякса               
Котик               
Черная пятница               
Гагарин
Кампанелла               
Сталин               
Каменные лбы               
Со шпагой
Геологическая практика               
Гнилуши
На Москве-реке               
Опоздал               
Не сложилось
Инженер               
Что-то мы отмечали

Саяны, Абакан – Тайшет:
На трассе               
Сисимская мадонна               
Твоя прядь               
Письма
Транспортные строители               

Воронеж:
Город мой               
Происшествие               
Разлив               
По реке               
На закате дня

Кавказ:
К Лермонтову               
Самшитовая роща               

Украина:
Киево-Печерская Лавра               
Бездомная лодка
До свиданья, Киев               

Южный берег Крыма:
Вернуться к морю               
Студент               

Казахстан:
С нивелиром               

Волга:
Чужая               

Минск:
Отпуск зимой               

Псков:
Прошу учесть               

Латвия:
Взморье               
Домой               

Подмосковье:
Разгром врага               
Деревья и люди               
Заколдованный пояс               
Разгадаю
Земляк               
Талдом и Дубна
Погожий вечер               
Свидание
Россия               
Голова кругом
Заблудись               
Ветер               
На обочине               
Снегурочка
На даче               
Болезнь
Стрела врага               
Из бездны

Пересмешник:
Одуванчик               
Патриот
Сантехник               
Воля случая
Пропаганда XX века               
Прораб перестройки
Выводы и советы               

Творческая лаборатория:
Шедевр               
Тайный суд
Певец малой родины               
Певец заповедника               
Скажи, кто твой друг               
Странная радость
Прохвост
Шарада               
Столичные поэты
Монументы               
Смерч
Помню               

Послания современникам:
Заедает текучка -Кулеву В.С.               
Оплеуха сапогу –
Здравица журналистам               
Троицкая эра - Троицкому Л.Ф.               
Год дракона - Вольковичу Ю.Н.               
Барбизон - Сергееву В.И.               
На пьедестал -Фейло Б.Д.               
Король - Ерофееву А.Н.               
Лето патриарха - Милосердову В.Н.               
Стояние на Серой – Старикову В.И.