хлорид ртути

несгоревшего в доме поглотит святым животом,
обведёт сулемой - видишь, как многорукое время
ослепляет изнанкой, гудит, обрастает водой,
океаном земли доходящим уже до колена

очевидцам сего; то блуждает ночами вблизи 
приглушённых оврагов, почти отрываясь от мира -
оставляй отраженье, нанизывай годы, скользи
серебристою пленкой, слоящимся негативом

неразборчивой подписью, ветром из тли и песка    
осыпай дерева, обрастая убористым эхом -
видишь, топкое завтра приходит в чужих сапогах,
отделяя от гибкого воздуха, красного смеха


ёлочная коробка


а снаружи мы, жгучий пух и птичая карусель,   
а внутри то ли свет, то ли аццкая немота и чья-то
синеглазая мурка, даздбог, что играет всех,
а после берёт назад, в бумажную смерть и вату.
и стоишь - невидимый, весь золотой от волн

молодого солнца, и снишся ему в гудящем,
ерихонском шопоте: вот этот, чухонский - твой,
а чуть дальше - его, из пустоты глядящий
перламутровой пуговкой, шолком на клёклый рот,
заповедною бабочкой бьющейся в самоцветный   
слой из тёплых ракушек - в этот, живой, и тот,

прогрызаемый ночью, камушком внутрь заветным.
а он то Летой, то Лотом, то вечным, дремучим сном,
угольным пламенем, свернувшимся уроборосом
и близко, и не достанешь - будто ты за окном,
а ему всё смех - ни потрогать нельзя, ни бросить

       

зренье x

...в развалинах сад и водою изрезан просвет
и неимоверно забыть - в одночасье, в сомненьи,
в печали, 
оставшись отдельно, что, в общем-то, выхода нет
как выйти за дверь, полагая, что время
отчалить
в дрожание музык понтийских - слепая,
першащая муть
какие-то греки, слияние прошлого с вечным
и чувство, что завтра настало, уже не заснуть,
свистя диалектом - постольку отличным от речи,
поскольку судьбы недостойна солёная рыбами даль
ведущая в пенье и боль неизбывного страха,
что даже кораблик смотрящий куда-то туда,
невольно невидим соседу стоящему справа