Избранное 13. Четвёртый Рим

ГАВРОШ И “МАРСЕЛЬЕЗА”
   
                Андрею Арбеньеву    

Давай, Гаврош, пойдем на баррикады
пока Париж в пороховом дыму,
и  улицы как будто  барракуды
зубастые. Понять бы - что к чему?

Зачем вот этот тротуар, ощерясь
зубами ломаных  диванов и шкафов,
над нами, изловчась, смыкает челюсть,
вонзаясь в небо иглами штыков?

Зачем  вот здесь повержена карета,
а там вон конь убитый –на боку?
Вот- пулями пробитое корыто.
А вот драгун убитый на скаку.

Все сдавлено и впихнуто в кишечник
стен каменных, булыжных мостовых,
от запахов бульонных и кошачьих
мяуканий до туч пороховых

заглочено  разинутою пастью
и вот хрустит, воняет и урчит…
И как же совладать с такой напастью,
когда между лапаток  штык торчит?

Патроны подносил ты так прилежно
и ружья смело перезаряжал.
Но видишь же, что дело–безнадежно,
одежда прорвана картечью. Очень жаль!   

Возьми, Гаврош, на память “Марсельезу”,
споешь, когда немного подрастешь.
Парижу будешь ты еще полезен,
мой маленький, бесстрашный мой Гаврош.
 
Когда  Париж  все трупы переварит,
и, испражнившись, как Пантагрюэль,
поносом с кровью, в лавках отоварит
свободой нас, когда, проспясь, с похмелья
 
Париж бодаться будет  с бодунища,
с бургундским бочки поднося ко рту
к хойлу  тому же, выбивая днища
из застоявшихся, как корабли в порту,

когда всех от Версаля до Марселя,
стошнит на мармеладный триколор,
тогда вдруг станет всем не до веселья,
тогда опустятся все занавеси   штор.

И в полный штиль под парусами теми
корабль потрепанный тихонько поплывет,
чтобы вовек стояли те же стены, 
когда ты не смутьян, а патриот.

Ты выйдешь на Монмартр, Гаврош, во фраке,
в цилиндре, с тростью, ты пройдешь вот тут,
и вспомнишь, как о сне, об этой драке,
мимо витрин шагая, проституток,
 
художников с картинками, цветочниц,
чистильщиков блескучих башмаков,
мимо столбов фонарных  и лоточниц,
мимо ларьков и юрких пареньков,

торгующих вразнос  газетой свежею,
где размещен твой желчный репортаж,
об этом мире; с ним ты сросся кожею,
хотя порой впадаешь в эпатаж.

Вдыхая запах краски типографской,
уже мечтая об артикле “де”,
ты будешь видеть заголовок броский
на камне, на стекле и на воде

зловонной Сены.  Сена растворила
кровь, смытую с забрызганных камней,
и  лики светлые, и  яростные  рыла
добра и зла.  И   надо быть умней.

Тогда и спой, на эту воду глядя,
на зеркало текучее её,
в полголоса, двоясь на зыбкой глади,
спой “Марсельзу”. Как сейчас поём…

28.02.2002

 
ФАУСТ-2010

А Джугашвили курит трубку мира
совсем не так как Черчилль «Фау –2».
В коляске инвалидной –Рузвельт. Лира
бряцает. На  театре ставят «Фауста».
Что скажут нам Уинстон  и Гуно?
Что взял с сохою, а отдал с ракетою?
Что кем-то недопитое вино
грузинское, как  ария неспетая?

Что люди снова гибнут за металл,
что в колыбельке – кошка Воннегута*?
Искру метал. На ус  страну мотал,
как бы кишку на заворот могутный.
О чем, друзья? О ком  ли вы скорбите?
По  ком звонит вот этот медный  стон?
Кто Белке Стрелку набивает на орбите?
Всё он, конечно же. То всё, конечно, он!

Сидит в Кремле, отгородясь зубцами,
опутанный навечно проводами,
как Лаокоон  – и дышит в телефон.
Всех вертухаев тут же по вертушке,
поднимет и расставит по опушке
большой тайги по вышкам, как по вешкам,
чтоб Белке-черепами , как орешками,
играть, и угощаться вам пельмешками.   

Мы повторяли раз уже до  ста,
бросаясь в бой: «За Родину за Ста…»
И вот опять приходим на места
былых сражений: «Здравствуйте, верста!»
Места распроданы в театре, сверстан номер,
выходит Мефистофель, Фауст обмер,
держись же Гретхен, милая держись!
Храни любовь хотя бы, а не жизнь…


24, апрель 2010 г., ближе к вечеру.
* Курт Воннегут, автор романов «Колыбель для кошки»(посвящен бомбардировке
Хиросимы и Нагасаки), и «Бойня номер пять или крестовый поход детей»
(бомбардировке Дрездена).