Жизнь прожить - не два пальца обоссать...

Написано в соавторстве с Артёмом Крестниковым в 2008 году.

Глава 1.
Жизнь прожить - не два пальца обоссать. Это говорю вам я. Тот, кто умер намедни! Вот лежу и ссу на пальцы. Вокруг темно. Сыро. Пахнет пальцами и мочой. Удивительно. В минуты страха всегда пахнет мочой. Наверное, моча пуглива. Наверное, она и есть то самое ранимое существо, та вечно ущемлённая и богом забытая субстанция, которая вынуждена испокон веков терпеть унижения, хотя лучше неё ещё никому не удавалось разрезать снег и лечить нарывы, фурункулы и прочие невкусности. Странно одно. Почему пахнет пальцами? Этого мне уже не понять, ведь с крышки гроба, в котором я нахожусь, брутальная плесень норовит плеснуть прямо в морду, и от этого лезут в голову пасмурные мысли. Мысли о том, что я какого-то хрена думаю... и чувствую запахи... тогда что я тут делаю? Это же гроб! Мать вашу, ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ ОТСЮДА! Тишина... пытаюсь крикнуть ещё раз... сорвал горло, голос не слушается, а воздуха остаётся всё меньше. Нужно связаться с Центром. Точно, Центр! Я помню, когда я накурился шишек из кармана толстого абхаза-воспитателя в яслях в Гаграх, приятный бархатный голос Ильи Авербуха, который тогда не хватал с неба звёзд и катался на льду как все, на жопе или санках, рассказал мне государственную тайну. "Зёма, - сказал он мне - если ты когда-нибудь сыграешь в ящик, тебе нужно будет докричаться до Центра! Для этого ты достанешь из кармана мятный леденчик, неистово пощекочешь им нёбо..."
БЛЯ! ЛЕДЕНЧИК! МЯТНЫЙ! НЁБО! ЩЕКОЧУ! БЛЯ! Я ЖЕ ДОСТАЛ ЛЕДЕНЧИК ССАНЫМИ ПАЛЬЦАМИ! Ну ладно. В моём положении это вполне сносно. Итак, мятный леденчик в пипиках, выручай! Ту би кантинью...

Глава 2.
Орал час. Ни ***. Выбился из сил. Пытаюсь разобраться, по вине какого звена обрывается цепь, ведущая к моему спасению. Авербух? Леденчик? Толстый абхаз? Шишки?
В это время смачный комок брутальной плесени отвалился-таки от крышки гроба и больно шлёпнул меня по пухлой нижней губе. От гнетущего ощущения, что незначительная часть вещества попала в желудок, настырно пробиваясь в окрестности ничего не подозревающей мошонки, я снова заорал. Последний раз я издавал подобные звуки в 9 лет, когда в знойном Пакистане я уснул на конопляной плантации. Я спокойно возлежал на земле промеж дурманящих кустарников причудливой формы и вдруг случилось страшное: мне на фалангу мизинца правой ноги наехал невесть откуда взявшийся асафльтоукладочный каток, за баранкой которого сидел вездесущий Авербух (который тогда ещё не хватал звёзд с неба и катался, как все, не на ледовых, а на асфальтоукладочных катках). Я заорал, и в открытый рот мне накрапал пролетавший мимо фламинго. Авербух вышел из катка, виновато и жалостливо посмотрел на себя своими большими волосатыми зрачками и поведал мне ещё одну государственную тайну: "Зёма, - сказал он мне - если ты когда-нибудь сыграешь в ящик, и смачный комок брутальной плесени, отвалившись от крышки гроба, шлёпнет тебя по пухлой нижней губе, то извини, ты мётрв, и я ничем не могу тебе помочь"...
БЛЯ! Я МЁРТВ! Значит, слабое звено цепи спасения - Авербух! Тогда выкину его из головы. Его уроки мне не пригодились. Да и вообще, СИСЬКА этот Авербух. И всё, что с ним связано, тоже СИСЬКА!
То ли дело форшмак от тёщи Мишы Мельмана Марины Соломоновной. Хотя нет. Ни Мельман, ни его тёща, ни форшмак здесь не помогут... начинается аппатия... бедная, бедная Люция Адамовна.
Ту би кантинью.

Глава 3.
Люция Адамовна - беззубая, горбатая, практически лысая бабка 85 лет с миловидным седым хохолком в районе правого предплечья, ростом около 150 и примерно таким же весом, капая слюной на палас, смотрела на моё бренное тело, в хамоватой и импозантной позе расположившееся на старой скрипучей софе в съёмной комнате в её квартире в Капотне. Капотня - пердь. Разыгралась драма. Дело в том, что до того, как моё тело в невменяемом расположении духа со скоростью приблизительно 3,5 км/ч влетело на софу, я чихнул соплями на ус её любимой беременной кошечки, что, кажется, и послужило причиной её (кошечки) смерти. Учитывая, что ввиду неожиданной кончины её домашнего питомца, ей нужно было переключить свою любовь на кого-то другого, я был в опасности. Но импозантной позы капризно не сменил. Зря...
У решительно надвигающейся на меня особи забальзаковского возраста просматривалось малоаппетитное пятно зеленоватого цвета в области паха, просочившееся сквозь волокна синтепоновых панталон. Удивительно, но факт: она своеобразно, но уверенно возбудилась. Обо мне такое вряд ли можно было сказать,  правда её это мало волновало. С каждым её шагом в моём направлении я всё ярче чувствовал прогрессирующее бессилие и непреодолимый ужас. Вот она уже на расстоянии вытянутой руки... ещё миг... сдавленный вопль...
ДА ВЫПУСТИТЕ ЖЕ МЕНЯ ОТСЮДА, Я НЕ МЁРТВ!!! ЕСЛИ ЭТО СТАЦИОНАР ДЛЯ СУМАСШЕДШИХ, ПОВЕРЬТЕ, ЗДЕСЬ НЕ ВЫЛЕЧИЛСЯ БЫ НИКТО!
Я попал сюда нормальным, но плесень, запах мочи, пальцев, врезавшийся в память запах испарений конопли, звук голоса Авербуха, абхаз, запах мандаринов... ещё чуть-чуть и я перешагну границу, на которой написано "от здорового к отбитому".
Ту би кантинью...

Глава 4. Эпилог.
Утро. Моя комната. Разрисованные маркерами стены, телевизор, куча барахла в углу, пыль... это был сон. Нервно выдыхаю, второпях вылезая из-под насквозь мокрого одеяла. Душ, завтрак, бритьё, одежда... всё как раньше. Только кто теперь подскажет, что на самом деле для меня лучше: моя жизнь или тот загадочный гроб больных фантазий и воспоминаний... или вовсе что-то третье...
Привет от весенней депрессии...