Побег

Тюрьма моя тесна.
Судьба моя завидна:
не внемля золотым
позывам за окном,
я, выдранный из сна,
хлебал чужие вина
и голосом литым
звучал, как метроном.

Какие краски мне
в минуту вдохновенья
в незрячие зрачки
вливал тюремщик мой!
На медленном огне
цепей постылых звенья
оплавили стихи
титановой каймой.

Я спичку воспалил,
когда пришло желанье,
до факела любви,
до нефтяной струи -
немой эфир парил
над таинством закланья,
и множились в крови
пчелиные рои.

Что видели шкафы,
набитые гордыней
пузатых корешков
высокомерных книг?
По лесенке строфы
я ввинчивался в иней
космических голгоф,
земной смывая лик.

И лопнул потолок,
побелку осыпая
на штоф, на дерматин,
на лак, на коленкор,
когда, в бреду эклог
за облако ступая,
я небо возмутил
корявым языком.

Напрасно ожидал
Всевышний покаянья,
архангелов своих
крылом вооружа,
напрасно дал жидам
заведовать раями
и царствие воздвиг
на кончике ножа.

Не мне его учить,
не с ним равняться силой,
но каменный предел -
удел не для меня.
И божеская гридь
напрасно голосила,
когда я крест задел
копытами коня.

Я выточил стило
и вырвал две страницы
из взятых наобум
собраний мудрых слов -
и паруса крыло,
зажатое в деснице,
в ладью коры обул
под гром колоколов.

Прощай, моя тюрьма!
Тщедушная клетушка
над душным парником
загаженных дворов,
застенок для ума,
для страсти постирушка...
Я стану пастухом -
а ты дои коров.

Вот слово потекло,
дрожа,
       дробя,
              бунтуя,
созвездием фонем
ударило в упор
в незрячее стекло,
в лагуну рта пустую -
и я, который нем,
ору устами пор...

Мой слог стрижёт волну,
и вспарывает небо,
и золото лучей
ссыпает в океан.
Я тешу Сатану
в объятиях Эреба
за тридевять ночей
на острове
Буян...