Скуратовщина

                Скуратовщина

             (Исторические сцены в стихотворной форме.)
               


   Вступление.
Спираль истории-закон развития.
И кажется, что не воротишь вспять,
Но повторяются кровавые события,
Как праздник дьявола, как Каина печать!
Лишь раз от раза изощренность яростней.
Народ восстал и вновь притих народ.
Тиран на троне. Снова жизнь безрадостна.
Опять Скуратов свою жертву ждет.
Террор от страха, а не от всесилия.
Мерещится соперник и шпион.
И головы снимают от бессилия,
Чтоб удержать шатающийся трон.
Коль царь-тиран забудьте о свободе.
Свистит свинец и остро режет сталь.
И хоть с крестом, хоть с трубкою он ходит-
История творит свою спираль.
У трона псы, которых лишь науськай.
И свора вырастает, как грибы.
Грузин, татарин и еврей, и русский-
Кровавые безликие рабы.
И наконец расставить вехи надо,
Чтоб более не путать суть вещей.
Во все века у трона был Скуратов-
Отец российских обер-палачей.

                Пролог.
Прищурив глаз, царь вглядывался в Думу.
И вдруг у губ означилась черта.
Все затаились:-Что де царь задумал?
-Куда войска направим нонче? А?
Бельской-князь встал, глаза уставя долу:
-Нам печенег, крымчак и прочья тварь
Несут разлад, разруху и крамолу...
На юг войска направим, государь.
Глаза царя остеклянели пусто.
-Хорошую, Бельской, ты молвил речь
Да мыслей в ней, увы, не больно густо!
Молчи, боярин, лучше не перечь!
...И Русь в Литву ввалилась хищно грудью.
На узких дрожках следом ехал царь.
-Ответь-ка, Федька, где же, где же люди?
-Не ведаю, не знаю, государь.
А впрочем вон, смотри, дымок белеет...
-Не мешкай, черт, чего стоишь? Гони!
Раз дым идет-живет там кто-то, бдеет.
Мертвы деревни как  гнилые пни.
...Старик-крестьянин хлеб жевал устало
Беззубым, словно яма, черным ртом.
-Скажи, старик, чего с деревней стало?
Зачем ушли? Пошто горит кругом?
Старик свалился на колени разом
И бился оземь шишковатым лбом.
-Помилуй, царь, нас! Помутился разум!
Болярин приказал, и все бегом.
Поди, однако, это умышленье
Народ российский чтоб к литвинам гнать?
Царь усмехнулся. Словно просветленье
В лице прошло и наступила гладь.
-Молчи, старик, ты все потом доскажешь,
Садись в возок, не бойся, не трясись.
Ты нужен мне, ты мне его покажешь.
Не ошибись, старик!
                И кони понеслись.

                Очная ставка.

Возок царя метнулся к воеводам
Как хищный зверь, уже узревший кровь.
Князь Шаховской, покрывшись липким потом,
Изоброжал всепреданно любовь.
Царь подошел, испепеляя взглядом,
Забилась ярость в переносье глаз.
-Иуда, ты прополз мне в сердце гадом.
Где смерды, князь? А ну, ответь-ка, враз!
Внезапно царь в его лицо вцепился
В дрожащий клин холеной бороды.
Надменный рот от боли исказился,
От страха набегающей беды.
Царь потянул его к возку.
-А, ну-ка
Ответствуй, смерд, боярин этот тот?
Старик. Как от удара, поднял руку,
Открыв от страха непослушный рот.
-Навет, мой царь! Кому же ты поверил?
Простому смерду, я ж тебе родня!
Проклятый раб! Ты ж не хритянской веры,
Раз ты посмел наветить на меня!
-Я христянин,-старик перекрестился,-
Как перед Богом буду говорить.
Болярин этот нас губить грозился.
Он всех согнал. Вели меня казнить.
-Басман, сюда!
И царь взъярился.
-А ну вперед, давай беги скорей.
Чтобы тотчас обратно возвратился
И зелья прихвати у пушкарей.
-Царь, пощади! И мой живот помилуй!
Ты видишь: я твой раболепный смерд.
-Предатель ты! Связался с вражьей силой.
Ты продал Русь! Прими ж достойно смерть!

                Казнь князя Шаховского.

Басман катил перед собою бочку.
Мужик в лаптях угрюмо помогал.
Царь резко встал.
-Пора бы ставить точку.
Ты кто такой?
 И взгляд колючим стал.
-Да сотник он, ты не серчай напрасно,-
Ответил Федька, глядя на царя,-
Он помогать мне вызвался, ну ясно,
Что ты, отец, совсем серчаешь зря.
-Заткнись, болван! Не очень-то похоже.
Раз вызвался-берись за дело. Что ж!
Ну, где ты выискал такую волчью рожу?
Во сне приснится, так сей час умрешь.
Мужик вторчок рывком поставил бочку,
С угрюмым видом к князю подошел
И, взяв его за руку словно дочку,
С усмешкой жуткой медленно повел.
-Садись, болярин, здесь удобно будет
И вознесешься сразу в небеса.
Взгляни наверх. Смотри, как небо крутит.
Ну что, болярин, веришь в чудеса?
Рука Басмана билась дрожью мелкой,
Противной дрожью, спрятанной в груди.
-Чего же руки прыгают, как белки?
-Ну что? Не можешь? Значит отойди.
Я справлюсь сам. Ты царь его доверь мне.
Сейчас запал я к бочке прицеплю.
Боярин взвыл:-Ну, подожди, не время!
Дай причаститься! Я тебя молю!
Царь усмехнулся:-Сдохнешь без причастья.
Предателю всегда собачья смерть.
Сейчас ты вознесешься в одночасье.
Сумей хоть человеком умереть.
Царь ускакал, с ним свита скрылась споро.
-Ты мне еще взглянуть на солнце дай!
-Ты видишь сам, не выйдет солнце скоро.
Прости, болярин, да и прощевай.
Мужик раздул огонь в руках корявых.
-Молчи, болярин, ты России враг.
Так царь сказал, а значит ты неправый.
Поджег фитиль и вмиг нырнул в овраг.
Могучий взрыв услышан был далеко.
И, вздрогнув, царь вдруг погрозил перстом,
И оглянулся дико одиноко,
И знобко осенил себя крестом.

                Казнь дьяков. 
Был Полоцк взят и весь до тла разграблен
Российской ратью, русским мужиком.
Пролитой кровью грозный царь прославлен
И правил пир неправый над врагом.
Трусливых дьяков худородной веры,
Чтоб грешный пыл их сразу остудить,
В рассвет промозглый, как рогожка серый,
Царь повелел презренных утопить.
Согнали их на скользкий лед колючий
В холщевых грубых штопаных портах.
Мороз крепчал и резкий ветер злющий
Казалось выл в их искревленных ртах.
Подъехал царь.
-Кто их казнить возмется?-
Спросил,  с усмешкой иззмеив уста,-
Пощады нет и пусть их кровь прольется
Во имя Бога нашего Христа.
И вышли семеро.
-Мы, государь готовы!
Мы все исполним. Только изреки.
На них узрел он дьяковы обновы:
Треухи-шапки, шубы, сапоги.
Царь в переносье перебросил брови.
-Ах, вы шакалы! Дьяков раздевать!
Один из них усмешисто промолвил:
-Нельзя ж добру такому пропадать.
Казалось все в царе тотчас взъярилось.
Он смел его движением руки.
И подо льдом одномоментно скрылось
Лицо лихое, шуба, сапоги.
Ощерив рот, глаза вонзив в наймитов,
Он одного заметил без даров.
-Что не успел?-он закричал сердито,-
Гораздо честен? Али нездоров?
Бельмастый глаз царю в лицо направлен,
А голос тверд, хотя и вельми тих.
-Я, государь, не пес, я не натравлен,
Я сам пришел, я ненавижу их.
Царь поперхнулся этой страшной злобой,
Едва стряхнув оцепененья жуть,
Как два клинка вонзил глаза в холопа.
-Вот, кто со мной продолжит царский путь.
-Ну. что ж, топи!
И хищно крыля носа
Раздулись. Вниз пошла рука.
Мужик взглянул бельмастым глазом косо,
Сорвал кожух и подошел к дьякам.
И каждый был из них похож на фреску
С глазами в небо, будто нет беды.
Мужик пихнул и отвернулся резко
От черной, как небытие, воды.
Последний дьяк юдоль земную кинул,
Тончайшим льдом подернулась вода.
-Ну, а к отцу ты применил бы силу?
Казнишь отца?
И вдруг услышал:-Да!
Мужик раззявил пасть, как ощерился.
-Ты прикажи!- и в ноги пал царю
-Ты прикажи!-он лбом о льдину бился.
-Ты прикажи! Я тотчас сотворю!
-Как звать тебя? Ты встань холоп щербатый,
Встань,-говорю,-тебе глаголет царь!
-Малюта я, Малюта я Скуратов.
Ты прикажи-исполню, государь!
Вдруг царь прозрел и, будто ставя пробу,
С восторгом вышептал:-Вот, кто спасет  меня.
Малюта, встань! И будь моею злобой.
Коня Малюте! Слуги! Эй, коня!

                Низложение Филиппа.

Собор Кремлевский пенился народом.
Молились вместе: чернь и думный люд.
-Здрав будет царь!-пропел вдруг басом кто-то,-
Но пусть не будет так к народу лют.
Митрополит из Царского предела,
Как солнца луч в потеряном раю,
Шел твердым шагом: истово и смело,
Как будто Господу вручал судьбу свою.
Трещали свечи. В богомазных ликах
Стояли слезы. И в священной мгле
Они взывали к этой полудикой
Святой, несчастной и родной земле.
Митрополит шел медленно и важно.
И думалось, что он отринет ад.
-Будь славен царь!-он выкликнул протяжно,-
То худородные Россию всю мутят!
От Бога ты, но ведь и я от Бога!
Глаголю я:-Опричнину оставь!
Великий царь! Тебе дано так много!
Так славен будь и с милосердьем правь!
Молился люд и в тишине кромешной
Взрывался стук о плиты бивших лбов.
Юродивый, обросший словно леший,
Гремел, играя звеньями оков.
И вдруг, как нож, разрезав на две части,
Люд от прохода к стенам разметав,
Прошла дружина, потоптав молящих,
У Царского предела робко встав.
Басманов вышел, топоча ногами,
И, грамоту достав из рукова,
Усы встопорщив, пожевав губами,
Он выдавил, как гнойный прыщ, слова:
-Ты шелудивый пес, Филипп проклятый,
Хулишь в молитвах нашего царя.
Ну, что дрожишь? Полезешь на попятый?
Благослови, отец! Ну что? Не хочешь? Зря!
Низложен ты. Так государь решился.
Ты царев враг. Сними священный сан.
Не балуй ты! Ишь, словно мерин взвился.
Растрига ты! Разоблачайся сам!
Митрополит в лицо крестом нацелил.
-Будь проклят ты, прислужник сатаны!
С царем не в те вы нонче сани сели,
Деянья вам не Господом даны!
Ну, раступись! Холопы, супостаты,
Наместник Бога по земле идет!
Опричники, собаки, конокрады!
Метла вас ваша же когда-нибудь сметет!
-Ну, хватит врать!
И бодро по проходу
Прошел Малюта словно господин.
-Хулить царя, попы, вы взяли моду.
Вот он от Бога! Только он один!
Перекрестившись истово и яро,
Он как шакал зверинный рык изверг.
-Я перст царя и я Господня каря!
И старца наземь словно куль поверг.
Молился люд. Рыдали и вопили.
Юродивый в припадке выл как зверь.
Как куль муки опричники схватили
Святого старца и снесли за дверь.
В простые сани, как холопа кинув,
Скуратов праздновал кровавый пир.
-Упрячем мы тебя, Филипп, в хлевину.
От глаз подальше в Отроч-монастырь.

                Лирическое отступление.         
Жизнь мимо жизни-вот удел России.
История ее сплошной повтор.
Во все века мечтали о миссии
И вдохновенно разносили вздор.
И доходили в нем до иступленья:
-Прийдет, поможет, беды разрешит!
И фанатично шли на преступленье,
Чтоб в будущем смогли получше жить.
И кровь рекой текла во имя счастья,
И чернь себя с восторгом била в грудь,
И. как во сне, не ведала несчастья.
-Раз лес, то щепки...ладно, как-нибудь!
И не прошло, увы, все это даром.
Все души изувечило на век!
Что не смогли ни немцы, ни татары
Смиреньем создал русский человек.

                Создание опричнины.
 Хрипатый всхлип, как стон вознесся к небу,
Царь закатил под самый лоб глаза.
-Я ослабел. Подай, Малюта, хлеба.
Мутят бояре. В воздухе гроза.
Поди сюда!
Забыв про хлеб и воду,
Он притянул Малюту носом в нос.
-Скуратов, ты без племяни, без роду.
Тебя я вынянчил и ты уже подрос!
Ответь мне вдых, как только кончу, сразу.
Коль дам тебе помощников я рать,
Готов ли ты по первому приказу
Бояр в клоки без страха разорвать?
Малюту сжав железными руками,
Воткнув глаза в его бельмастый зрак,
Царь увидал, как там бушует пламя,
Танцует смерть и веселится мрак.
-Молчи, Скурат!
И в бороду ладонью,
Как кляпом, ткнул и дробно хохотнул.
-Молчи, Скурат, молчи, Скурат, я понял
И вновь к себе как сына притянул.
-Ты будешь сеять смерть и страх, и злобу!
И брат на брата понесет навет.
И будешь ты идти со мной до гроба.
И не сверни, Малюта - мой совет!
Ты будешь первым, дальше проще будет.
При каждом троне притаится пес.
И умирать от страха будут люди,
И утопать в морях бессильных слез.
И за спиной великого монарха
Ты будешь первым. Слышишь или нет?
Ну, что молчишь? Аж побелел от страха.
Или боишься разболтать секрет?
-Я, царь, готов,-свалившись на колени,
Уткнувшись лбом в сафьяновый сапог,
Он словно видел ужас поколений.
-Я, царь, готов! Ты мне отец и Бог!

                Разгром усадьбы князя Морозова.
Земля застыла, в страхе цепенея.
И в воздухе повис безмолвный крик.
Опричники, печаль и ужас сея,
Россию жестко брали за кадык.
Как татарва врывались на усадьбы.
И русский русского давил конем.
Устраивал разгул кровавой свадьбы
И правосудие вершил огнем.
Скуратов въехал важно на подворье.
-Болярин где? Я грамоту привез!
К нему холопы подбежали двое,
Чтоб снять с коня и дать коню овес.
Но он нагайкой в раболепьи лица
Хлестнул с размаху, выбил глаз рабу.
-Болярин где? Замешкался в светлице?
Я же сказал, что грамота ему.
И, соскочив на землю грузным телом,
Враскачку к дому медленно пошел.
-Ну. что, болярин, я к тебе по делу.
Я царев перст. Так, бей, башкою пол!
-Пшел вон, дурак! Я тоже княжей крови
И мне не стать тебе поклоны бить.
И, гордо встав, он сдвинул к носу брови.
-Твой царь и ты пришли меня убить,
Но вольный дух в России не удушишь.
За мной бояре многие уйдут,
Невинные, Скурат, ты губишь души
И ждет тебя за это страшный суд.
Рука Малюты, словно ждать устала,
Крюками впилась в белезну лица.
И рвала кожу, и как плеть хлестала.
Но скинул князь Скуратова с крыльца.
Малютин сброд схватил под руки князя,
Поволокли к березе у пруда,
В смоле валяли, в перьях, в пыли, в грязи,
Ногами били злобно, кто куда.
И вздернули со смехом на березу,
И плюнули, и начали разбой.
И не дождался дерзкий князь Морозов,
Когда ж Россия обретет покой.
Опричники в ее въедались чрево.
Собачий клык, поганая метла.
И плакала поруганная дева
В усадьбе, уничтоженной до тла.
Скуратов, крикнув, кончил избиенье,
Остановив кощунственный набег.
О! Велико ж ты русское терпенье!
Когда ж проснется русский человек?

                Второе лирическое отступление.
Кровавых игр Россия насмотрелась.
И вновь, как прежде, верует народ,
Что батогами нужно бить за смелость,
Свинцом за правду конопатить рот.
И вновь в крови по горло, по колено,
И вновь поверят в этот страшный миг:
Хороший царь прийдет тому на смену
И явит Бог им свой священный лик.
Москва не Рим. Здесь просто убивают.
Ликует вновь обманутый народ.
Все счастливы. Еще никто не знает,
Что из огня в полымя попадет.

               Перед походом на Новгород.
Лампада тлела и в глазах иконы
Застыла жуть, усталость и укор.
Молился царь и вырывались стоны,
Как будто выю клал он под топор.
Сквозняк пахнул из приоткрытой двери,
Ворвался в горницу, предвестником беды.
Царь заскулил:-Мы звери. Боже, звери.
И вдруг к дверям:-Малюта, это ты?
-Да, государь! Я вижу ты молился
За всех за нас. Тебе внимал Господь.
Я помешал? Я как медведь ввалился...
Царь встрепенулся:-Помолчи, погодь!
Я в рубище, в монашьей я одежде.
Я гол и бос и связан по рукам.
Ну разве так, скажи, бывало прежде?
Ты почему не на коленях, хам?
Скуратов бухнулся и распростерся телом,
Ударив лбом в следы державных ног.
Покрывшись потом, став смертельно белым,
Он лба от пола оторвать не мог.
Душа царя победно ликовала.
-Ну ладно, встань! И слушай что скажу.
Казна пуста, а то, что есть, мне мало.
-Я понял, царь, я службу сослужу!
-Заткнись, дурак, я Новгород порушу,
Его богатство заберу в казну.
Мне сам Господь сейчас очистил душу.
К Филиппу марш! Зачем ты понял? Ну!

                Пророчества Филиппа.
В далеком Отроче, в хлевине смрадной
Над миской сгорбился митрополит.
И в некогда его фигуре ладной
Казалось: кости и душа болит.
Скрипуче петли, словно волки, взвыли
И, затихая, зарыдали вплачь.
Пропахший потом, злобою и пылью
Вошел гонец-чужой судьбы палач.
-Ну что, Филипп?-
Скуратов усмехнулся.
-Ты не боись, я подожду. Ты ешь.
Сломался ты, митрополит, согнулся.
Весь в колтунах и на затылке плешь.
Но я к тебе пришел не сказки баять.
Бунтует Новгород и там прольется кровь,
А чтоб попы поход не смели хаять
Благослови и возвращайся вновь.
Митрополитом на Москву вернешься,
Оденешь вновь ты свой священный сан.
Али к царю ты задом повернешься?
Свою судьбу ты выбираешь сам.
-Будь проклят ты, убогий искуситель!
Я вещий сон сегодня увидал.
Во сне ко мне явился сам Спаситель
И слушай, дьявол, что он мне сказал:
-Зальется Русь святою русской кровью
И ты и царь-вы захлебнетесь в ней.
Спокоен ты. Не двинешь даже бровью,
Но страх в душе я вижу. Ей же ей.
Награды всем Господь раздаст по чину.
Не долог ваш, врагов проклятых, срок.
Не долго жить царя Ивана сыну
И твой уже себя на смерть обрек.
Басманов-пес неслыханной ценою
На этом свете будет вековать.
-Ну что, собака, ты доволен мною?
Ты веришь мне, раз начал ты дрожать!
Как сдохнешь ты я говорить не стану.
Бесславно сгинешь ты с земли, злодей!
И палачом, вором и псом поганым
Вовек останешься ты в памяти людей.
Будь проклят ты и твой хозяин тоже!
Мне смерть, как жизнь , прекрасна и легка!
Испуган ты! Мороз бежит по коже!
Проклятье с вас не снимут и века.
И будто умер. Губы отходную
Шептали тихо, но глаза
Его ушли в юдоль  иную.
Лишь по щеке  текла слеза.
Скуратов, как от грома встрепенулся,
-Ах, вот ты как!
И глаз зажег огнем.
Икона треснула, он в страхе оглянулся.
-Нет не уйдешь отсюда ты живьем!
Одним ударом он свалил Филиппа
На струганный, как доски гроба, пол
И тот упал на пол с предсмертным хрипом.
Как будто сразу к Господу ушел.
Рванув к себе подглавие с палатей,
Палач прижал к хрипящей бороде.
И лик иконы доброту утратил,
Как будто отрекаясь от людей.
Малюта встал и на крыльцо протопал,
И рявкнул всем, не сотворив креста:
-Святой отец вам позаветил, чтобы
Его вы схоронили до утра.
Святой отец был добрым  до отхода.
Благословил царя в  святой поход.
Как  жаль, что он не дожил до похода...
Предать земле! И все за мной вперед!

                Разгром Новгорода.
Слепящий снег закутывал глаза.
На башнях Новгорода бдут сторожевые.                С земель Московских движется гроза,
Крадутся словно вороги степные.
Но вдруг раздался голос:-Царев стяг!
Сам государь пожаловал к нам в гости.
Юродивый-завшививший дурак
Вдруг закричал:-Я вижу кровь и кости!
Смутились все, царевый зная нрав,
Где есть добро-там следует и лихо.
Коль деспот царь, то прав или не прав,
Веди себя приветливо и тихо.
И Новгород царю хвалу воздал,
А царь держать пред ними слово взялся.
Вдруг колокол в звонарне застонал,
Царь зыркнул зло и в ярости прервался.
-А ну-ка скиньте колокол наземь!
И в назиданье отрубите ухо.
И пусть стоит, чтоб было ясно всем,
Что даже сесть при мне не может муха..
Малюта хмуро пальцем указал.
И тотчас бросились к звонарне слуги.
Раскинув руки там звонарь стоял
И наземь полетел, раскинув руки.
А черный люд всполошенно галдел,
Юродивый в припадке корчил рожи.
А царь стоял и хищно вдаль глядел
И тень его на смерть была похожа.
И начал царь творить направый суд.
Все Вече новгородское приветил.
И был Малюте в радость скорбный труд.
Невинный за невинного ответил.
-Царь справедлив,-Скуратов говорил,-
И проливать напрасно кровь не станет.
Великий царь наш заговор раскрыл.
Враги, враги, враги в родимом стане!
Топор рубил, уже устал палач,
Земля и плаха пропитались кровью.
Никто не смел поднять по мертвым плач,
Раз должно отвечать любовью.

                Поход на Псков.
Безмолвно Новгород глядел вослед.
Белела степь, дырой чернело небо.
Безумный царь-виновник страшных бед,
Проклятьем жутким Богом проклят не был.
Малюта хмуро поскакал к царю.
-Во Пскове тьма изменников. Я знаю.
Поверь, что я зазря не говорю.
-Поехали, я сам их испытаю.
Церковники зажрались как жуки,
Копаются в богатстве, как в навозе.
И войско все движением руки
Послал на Псков, застыв в нелепой позе.
Войска пошли и начался грабеж.
Посадский люд и черный люд побили.
И ставили невинных на правеж,
И головы, как кочаны, рубили.
Юродивый Никола-голопуз
Вдруг появился с оголенным брюхом.
-Подумай, царь, какой несешь ты груз?
Святым тебя молю об этом духом.
Остановись, не тронь монастыри.
На Господа ты поднимаешь руку.
Оставь разбой, назад войска верни,
Останови убийства и разруху.
-Вон Троицкий, смотрите, монастырь,-
Царь зарычал, в руке узду сжимая,-
Снять колокол и бросить на пустырь.
Вы слышате? Я так повелеваю!
Вдруг царский конь в испуге захрапел
И наземь, как подкошенный, свалился.
Царь резво встал, всех дико оглядел,
Рванул узду и мелко закрестился.
Малюта вскинул плеть перед собой.
-Юродивый, ты наш поход порушил,
Сейчас я посчитаюся с тобой!
И выбью из тебя, собака, душу!
Царь заслонил убогого собой.
-Не тронь его. Увы, конец походу.
Все войско поворачивай домой.
Я все в Москве поведую народу.

                Въезд в Москву.
Бежал с дороги пыльной стар и млад,
Как будто пораженные испугом.
И закрывались ставни, словно в смрад.
И прятались, как дети, друг от друга.
Лишь только звон литых колоколов
Разнес кошмар без ведомых причин,
Накрыл Москву, как преисподни кров,
В смиреньи согнутых покорных спин.
Был царский конь, как ворона крыло
И царь на нем сидел как изваянье.
И хмурилось страдальчески чело,
И лишь глаза просили воздаянья.
Скуратов отставал на пол-коня
И хищно болью волчий глаз светился.
-Они еще запляшут у меня!
Где воздаянья? Государь явился.
Бояре где? И где посадский люд?
Я посылал, чтоб было ликованье!
Попрятались? Ваш государь вам худ?
Господь, пошли на хулых наказанье!
А войско шло, с дворов сбирая дань,
Срывая все, что на заборах было.
Как вши на теле появилась рвань
И сзади войска подлый суд вершила.
Рыдали в крик в Москве колокола,
И лики хмуро замерли в божницах.
-Ну что, Скурат? Поганые дела-
Во чрево враг залез к нам во столицу.
Царя хамье приветить не хотят,
Бояре смуту мутят во народе,
Колокола, ты слышишь, как гудят,
Как будто бабы всей Москвою родят.
Хотят царя ввести в греховный срам.
Ну я готов! И им же будет хуже.
Малюта! Я к народу выйду сам.
Сгони назавтра всех к Поганой луже.

                Следствие.
А в пыточной продымленной избе,
Где пропитались кровью пол и стены,
Покорные изменчивой судьбе,
Томились обвиненные в измене.
Щипцы калились, дыба их ждала
И острый нож сверкал красно в отсветах.
В углу валялась ржавая пила.
Скуратов c нетерпеньем ждал ответа.
Сам царь Иван Малюте помогал.
Он бороды сжигал свечой баярам
И в ярости щипцами ноздри рвал,
Лил кипяток и бесновался рьяно.
И ждал пытливо, кто же врать начнет
От боли, от бесчестья, от позора.
Кто первым имя, имя назовет
Врага, предателя, царева вора.
-Ты, государь, пошел бы отдохнуть.
Я здесь управлюсь. Я им рты раззявлю,
Я постараюсь, я уж как-нибудь
Их подниму и к нужному направлю.
Иван ушел, Малюта помрачнел.
-Ну, отвечайте. Был ли виноватым
И Новгород хотел отдать в удел
Полякам подлым Ванька Висковатый?
Князь Вяземский был с ними заодно.
И Алексей Басманов к ним прибился.
Хорош букет! Пьянящее вино!
Ох, как бы государь им не обпился.
По блеску глаз, движенью битых губ
Малюта понял, что грядет признанье.
И, будучи безжаластен и груб
Он слушал, как молитву покаянье.
Он твердо знал, что покаянье ложь,
Что пыткой он их вынудил признаться,
И раздавить их может словно вошь,
И, как рабов, заставить унижаться.
И счастлив был Скуратов в этот миг.
Кровь смывши с рук, обтер их об тряпицу.
-Здесь распишитесь. Вот вам Божий лик.
Ну честно все? Отправить всех в темницу!

            Смерть Алексея Басманова.
Вошел Скуратов. Дверь издала всхлип.
-Прости, отец, скажу- помажут петли.
Царь злобнул рявкнул:-Что ты тут прилип?
Басманы где? А ну, зови, немедля.
Басманов Федька встал под образа,
Смеясь и по-привычке корча рожи.
-Великий царь-надежа и гроза.
Я весь, я твой и ты мне всех дороже.
-Великий царь,-Скуратов зашептал,-
А мы сейчас его проверить сможем.
Басман, ты помнишь, что сейчас сказал?
Так кто тебе всех ближе и дороже?
А глаз бельмастый дико хохотал,
Невинную как будто строя шутку.
Царь громко хмыкнул, Федька заморгал
И стало тихо, тяжело и жутко.
Но вот раздался топот сапогов,
Дверь взвизгнула и хрипло вновь закрылась,
А на пороге в железах оков
Встал человек. Его лицо кривилось.
-За что меня в остроги, государь?
Тебе служил я верою и правдой.
Он на меня умыслил. Эта тварь.
И верных всех он умертвить был рад бы.
Кровавый ком из выбитых зубов
Он выпихнул Скуратову навстречу.
-Будь проклят ты! Пускай твой рухнет кров
Или еще чего-нибудь похлеще.
-Скуратов зря не тронет никого.
Царь мутными уставился очами.
-Выводит он на белый свет врагов
И душит их своими же руками.
Ты, Алексей Басманов, заодно
Был с Вяземским и подлым Висковатым.
С тобою Федька, это-все одно.
Раз винен ты-он тоже виноватый.
Ну что, Басманы? Вам пришел конец.
Я вас приветил. Я вас и прикончу.
Любому делу должен быть венец.
А ваш венец Малюта срубит нонче.
От страха Федька на колени пал.
-Ты что, отец, да я же пес твой верный!
В сумленьи ты? Ну я ль не доказал
Своею службой? Аль служил я скверно?
В сумленьи ты? Так снова испытай.
Я живота себе беречь не стану.
Отец родимый, ты не убивай,
Не прибивай меня к чужому стану.
В руках кинжал Скуратов повертел.
-Спасенье вот. Смотри ж, не упусти.
Ты верность доказать свою хотел?
Что ж, докажи! Другого нет пути.
Глаза зажмурив, Федька взял кинжал.
-Прости, отец.
-Да, Бог тебя простит.
Басманов-старший рухнул, как стоял,
Лишь кровь фонтаном била из груди.
Малюта криво хмыкнул:-Молодец.
Да будет так. Я это одобряю.
Донос на сына понесет отец
И сыновья взахлеб отцов облают,
Забудут напрочь, слышишь, слово честь.
И злу никто не станет удивляться,
И будут жить, и спать, и пить, и есть,
И будут от любимых отрекаться.
Царь встал, с усмешкой пальцем погрозил.
Услышанным он  был весьма доволен.
-Ай, да Малюта! Глубоко хватил!
Ну ладно, убери обоих.
                Наговор.
Столы в палатах яствами ломились.
На блюдах стерлядь, в вазочках икра.                Потоки вин, как водопады, лились
На целого, как боров, осетра.
Царь щурил глаз, как будто в изумленьи.
Напротив сын, Скуратов за спиной.
-Я, государь, отец родной, в сумленьи:
Не угляжу, боюсь я за тобой.
Беда твоя уже сидит супротив.
Умыслил он на твой священный трон.
Все может сам. Не скажет, не попросит.
И пред тобой главы не склонит он.
Ты помнишь, как намедни он взбесился?
А в зале и холопы, и послы.
И слух уже зловещий прокатился,
И всякие послышались хулы.
Сверкнув глазами, царь хрустальный кубок
Сжал в кулаке и выплеснул вино.
-Тебе отец и государь не любы?
Ты сын-предатель! Ладно, все равно!
Веди его сейчас к Поганой луже
И смерти лютой, как раба, предай!
Мне сын-предатель никчему не нужен!
Малюта! Что ты медлишь? Приступай!
Но встал Захарьин медленно и чинно.
-Подумай, царь! Не хмурь напрасно бровь.
Занес топор ты над родимым сыном.
Невинную, отец, прольешь ты кровь.
Коль голова тебе нужна немедля-
Возьми мою. Тебе служить я рад.
Отправь меня на плаху или в петлю,
А, если хочешь, можешь прямо в ад.
Царь рассмеялся.
-Ну, наполни кубок.
На пей, Никита. Ты мой верный пес.
Все, что сказал, мне это очень любо.
Покой душе, Никита, ты принес.

                На Поганой луже.
Над Лужею Поганой смрад стоял.
Палило солнце и народ толпился.
И люд покорно, как всегда, молчал.
Лишь пот по лбам и бородам струился.
Явился царь-России всей монарх
С крестом в руках с распятием Христовым.
В сутане черной, как простой монах,
В народе стал и начал бить поклоны.
Он знал: народ корону не предаст.
Так было, есть и видимо так будет.
Народ такой. Он жизнь свою отдаст,
Коль скажет царь:
-Судите сами, люди!
Я из похода правду вам принес
И отдаю ее вам, московитам.
И, други, вам хочу задать вопрос:
Как суд решать над сворой именитой?
Вчера признанье получили мы.
И Фунтиков, и Ванька Висковатый-
Московские блестящие умы
В предательстве ужасном виноваты.
В сподвижниках у них Басманов был
И Вяземский там тоже подвизался.
Челом от тайно подлой Польше бил,
Им Псков и Новгород отдать старался.
Скуратов руку приложил свою
И вывел умышление наружу.
Предателей, друзей и всю семью
Я с вашей доброй помощью порушу.
Малюта зыркнул, словно двинул в грудь,
Мужик взопрел, как гречневая каша.
-Ты, царь, спаси, спаси нас как-нибудь,
Казни их всех! Твои враги ведь наши!
Малютин хлыст петлялся, как змея
И рот змеился в дьявольской усмешке.
А рты кричали:-Государь! Я, я!
И в страхе закрывались рты поспешно.
Вдруг взвизгнуло:-Живи, преблагий царь!
Свой суд твори и мы тебе поможем.
По их делам преподнеси им дар!
И не жалей ни живота, ни рожи.
Царь поднял крест и осенил толпу.
И все тотчас упали на колени.
И понял он, что вновь нашел тропу,
И понял он, что это озаренье.
-Их триста здесь, я правду говорю,
Но крови мне неправедной не надо!
Вы дети мне и я вам их дарю.
Почти что двести! Ну так как? Вы рады?
Ведите их невинных по домам,
Их оболгали ваши супостаты.
Я каждому по их делам воздам,
Как вы сказали. Ну так как? Вы рады?
Печатник Висковатый, подойди!
И на кресте всю правду нам поведуй.
Признайся сам. Другого нет пути.
Молчишь, холоп? Ну что ж? Тогда не сетуй!
Опричники уже тащили крест
И, в руки гвозди вбив, его подняли,
Чтоб видели стоящие окрест,
Как Ваньку Висковатого пытали.
Скуратов первым обагрил кинжал,
И сразу закипело дело:
Холуйски каждый подъезжал
И резал по-живому телу.
Кровь в землю капала, как град.
И в миг последний просветленья
Воскликнул обреченный кат:
-Ты дьявол! Нет тебе прощенья!
Русь празднует кровавый пир!
Пусть царь-убийца проклят будет!
Народ, смотри! Ваш царь-вампир!
Живет он вашей кровью, люди!
Изрек и головой поник,
Струилась кровь, стекая в лужу,
А над толпой раздался крик:
-Наш царь велик! Лишь он нам нужен!
Безумья начался угар:
Сажали на кол, били , рвали,
Вливали в рот кипящий вар,
Крюком живое тело драли.
Малюта, словно сатана,
Вопил, меж жертвами метался,
Чернела потная спина
И глаз, как уголь, раскалялся.
Одежду пропитала кровь,
От крови борода лоснилась
И хмурилась над глазом бровь.
Толпа в безумии бесилась.
Шумела, яростно кипя.
Кровь, как вино людей пьянило.
Блажной, веригами гремя,
Рыдал и рыл себе могилу.
-Пшел вон!-Малюта зашипел,-
Уйди, юродивый, не надо!
Так наш народ нам повелел!
И царь нас спас от супостата.
   
                Челобитная.
Бродил народ по улицам Москвы
И ликовал победу над врагами,
А царь сидел и хмурился.
-Увы,
Не всех я вывел, много между нами
Еще пригрелось истинных врагов.
Они шатают трон и государство!
Рука тверда и верный пес готов
Не допустить моих врагов на царство.
Царь оглядел палату из-под лба.
Скуратов у дверей в согбенной позе,
Стол, самовар, злаченая резьба.
Слуга поднос с едою царской вносит.
-Подай вина!
Царь искривил уста
И в Царский угол вдруг поклон отвесил.
-Малюта-смерд! А ну, пойди, сюда!
Аль заболел? Ишь мордою не весел.
Малюта встал столбом среди избы,
К царю распятьем бросился под ноги.
-Великий царь! Мы все твои рабы!
Поверь, с твоей мы не свернем дороги.
-Ну, ладно, хватит! Что тебе? Проси!
Ишь распластался, словно богомольный,
А коль превысишь, то тогда прости.
Я не неволил. Ты все сделал вольно.
Как куль свинца Малюта отодрал
Клин бороды, распластанный по полу.
-Отец родимый, я ведь так мечтал
Тебе служить.                И поклонился долу.
Встал на колени, руки протянул,
Смахнул слезу, что на кафтан упала.
Малюта замер, будто бы уснул.
Он сам страдал. Его душа страдала.
-Отец родимый, мне боярство дай.
Я отслужу. Ты знаешь-я умею.
Не откажи. Ты снова испытай.
Не подведу! Да, разве я посмею?
-Ты что, дурак? О чем ты говоришь?
Не ты ли взялся вывести боярство?
Ты, как мотыль, в ночной костер летишь.
Аль может захотел прийти на царство?
-Нет! Государь! Зачем смеешься ты?
Мой сын созрел. Теперь он славный воин.
Не отбирай , не отнимай мечты!
Ужели сын боярства не достоин?
Малюта лбом ударился в сапог
Державных ног, стоявших неподвижно.
-Отец родимый, ты бы мне помог.
Я отслужу торжественно и пышно.
Вдруг царь вскипел, как жидкая смола.
Кровь враз ушла. Покрыла бледность кожу,
А судорога челести свела
И он ногою ткнул Малюту в рожу.
-Ты раб, ты смерд! Как смеешь ты просить?
Пшел с глаз моих, пока я не призывлю!
Сапог в крови. Отдай его помыть-
Вот этим лишь тебя и осчастливлю.
Малюта снял с его ноги сапог.
Разбиты губы, но лицо спокойно.
-Ты прав, отец! Ну как я только мог?
Ты проучил, как следует, достойно.
Он твердо встал и медленно пошел,
А царь стоял, застыв как изваянье.
-Ты потерял, Малюта, и нашел.
Ты понял, что сказал я вназиданье?

      Третье лирическое отступление.
Всем власть сладка! Она души отрада.
И, чтоб васслов вкруг себя собрать,
Будь щедр на посулы и привады
И быстро наберется рать!
Лишь только свистни и подонков стаи,
Отважников и татей с правежа
Прийдут, хозяев прежних проклиная,
Готовые всегда для грабежа.
Построятся под черные знамена.
Вождем своим уверенные в том,
Что если нужно, то во славу трона
Спалить придется свой родимый дом.
И жгли, и убивали, не жалели.
На службе, как на службе. Что жалеть?
И, словно мухи трупные жирели,
И сеяли вокруг с усердьем смерть.
И им казалось, что у них свобода.
И правду принимали за хулу.
...И разлагались души год от года,
Сторгованные черту в кабалу.

                Вещий сон.
Сидел Малюта хмуро на палатях,
Кровавый сон терзал его, как рок.
Он мрачно думал:
-Чтоб ты был неладен,
Филипп проклятый-дьявола пророк!
Тяжелый сон мне весь покой нарушил,
Он сердце сгрыз, яки голодный пес!
И растревожил, как проклятье, душу,
И навсегда ее покой унес.
Скуратов лег и вновь пришло виденье:
Большое поле, а на нем разгар
Кровавого, смертельного сраженья
Меж горсткой русских и ордой татар.
И сын его лежит с пробитой грудью
Стрелой татарской, его сбившей влет.
Скуратов дико вскрикнул:
-Люди! Люди!
Скорей, скорее! Он сейчас умрет!
Ему казалось-он ума лишился.
Вставал, садился, яростно шагал,
Тряс головой, куда-то торопился,
Как в клетке заневоленный шакал.
Стук в дверь казался взрывом бочки зелья.
-Кто там стучится? Кто там наконец?
Шутить со мной решили от безделья?
-Нет, господин. Здесь с весточкой гонец.
Схватив пакет и разломав печати,
Издав зверинный, словно вопль, стон.
Он глухо выдохнул:
-О, Господи, несчастье!
Филипп проклятый! Этот вещий сон!
И на пол пал, и словно зверь катался,
И выл, и плакал, словно волк, без слез.
Как в стельку пьяный, он без сил шатался
И про Филиппа иступленно нес.
И вдруг он встал. Вся голова седая.
-Прости, Господь, за мой неправый век.
Ты дал, ты взял. Господь, я понимаю.
Но нету сил. Я только человек.
Царь приказал. Его вершил я волю,
А может быть, Всевышний, и твою.
Не ты ль, Господь, определил мне долю?
И не меняй! Тебя о том молю.
Ты дал мне меч на это непотребство.
Я лишь слуга и я царю воздам.
Мой срок прийдет и я свое наследство:
Топор и дыбу дальше передам.

                Гибель Малюты.
Войска идут в Эстляндию на Ревель.
Сам царь возглавил благостный поход.
Свистели ядра, звонко стрелы пели,
Но русские настырно шли вперед.
-Вон стены Пайды,-прохрипел Скуратов,-
Позволь я штурм возглавлю, государь!
-Будь рядом,-буркнул царь,-не надо!
Пусть воеводы действуют как встарь!
Порушить быстро! Некогда возиться!
Нас Ревель ждет! Вам ясен мой наказ?
Идти на смерть и до победы биться!
Она моя! Я слышал Божий глас.
Войска пошли и стены ощерились.
Град острых стрел косил российский люд.
Царь крикнул зло:-Они с дороги сбились!
Напомнить им, что значит ратный труд!
Скуратов вздыбил серую кобылу,
И плеть взъярил на смолкнувшую рать.
И плеть хлестала, и по лицам била,
Но Пайду он не смог заставить взять.
Скуратов бил и плакал от бессилья.
Он знал:-назад ему отрезан путь.
И руки вдруг всплеснули, словно крылья
И судорожно дернулись на грудь.
Закрыв свой глаз, все видевший, единый,
Он сполз с коня и рухнул на траву.
-Прощайте все, я ухожу за сыном
И вас с собой на небо призову.
Я не палач. Великий гнев Господен
Водил моей карающей рукой.
Я вновь вернусь. Я Богу был угоден,
Когда я есть, тогда в стране покой.
И хмуро рать, что поодаль стояла,
Перекрестив Малюту, подняла.
И, положив его на одеяло,
К шатру царя со скорбью понесла.
И шел народ вослед за окаянным,
И кто-то в голос уже начал выть.
Шли головы повесив покаянно,
Раз не смогли их за него сложить.

                Тень палача.
Тень палача при солнце исчезает,
Она гнездится в душах у людей.
И развращает души, растлевает
Пока не сформируется злодей.
Уж нет тирана и Малюта сгинул,
Но сгорблена по-прежнему спина.
И от отца, как эстафета сыну.
Покорства приживались семена.
И в каждом, словно черт, сидит Скуратов.
Ты прикажи! Я быстро сотворю!
Я буду рад! Мы все здесь будем рады,
Что можем службу сослужить царю.
...И вновь беда. Вновь пытки да остроги
И казни страшные и жуткий женский плач.
Но есть закон, известный очень многим:
Последним должен умереть палач.
Толпа бредет покорно и устало,
Чтоб голову на плаху положить.
Уж столько жертв, а Молоху все мало.
Палач живет! Он долго должен жить!
История! Смотри, людское стадо,
Забывшее убийства и разбой,
Привыкшее: раз надо-значит надо,
Готовое пожертвовать собой.
И вовсе не отвыкшее покуда
От слова «подлость», «ханжество» и «лесть»!
И, если спросят:- Где же ты, Малюта?
Ответят сразу: - Оглянись, я здесь!